Вячеслав Белоусов - Прокурор Никола
– Узнаешь? – бандит ощерился, сверкнув рандолевой фиксой.
Что-то знакомое мелькнуло в его лице, в прищуре глаз, в ухмылке, зуб этот желтый морду не украшал.
– Чего молчишь?
Левик покачал головой.
– Врешь, гад! По глазам вижу – узнал!
Левик сжался, закрыл голову, ожидая удара, он вспомнил, где видел этого человека. Два дня назад наткнулся на него тот у магазина.
– Ты, Жучок, в молчанку со мной не играй, – чужак налил еще полстакана. – Бить не буду. Обещаю. А пока прими штрафную. За вранье.
Левик вцепился в стакан, но его замутило.
– Блеванешь, – хмыкнул незнакомец, – лизать с пола заставлю.
Левик, давясь, выпил.
– Где прячешь цацки, которые тебе сдали? – вдруг совсем трезвым голосом спросил чужак.
Левик задохнулся и отпрянул, чуть стакан не выронил. Незнакомец хмыкнул, довольный собой, остаток бутерброда протянул ему со стола.
– Закуси.
Левик едва сдерживал рвоту, он за всю свою жизнь не выпил столько, сколько пришлось в эту ночь, рот был соленым от крови, которую он, не успевая сглатывать, выплевывал с остатками передних зубов. К тому же он умирал от страха.
– Чего трясешься-то? – издевался незнакомец. – Говорить можешь?
Левик уронил голову на грудь, заплакал.
– Мне крест нужен. С камешками. У тебя? – нагнулся к нему бандит.
Левик плакал навзрыд, не утирая лица; измордованный мальчишка, а не взрослый, трясся всем телом.
– У тебя. Я знаю. Покажи, где?
Левик покачал головой, что-то попытался прошептать, но не смог разбитыми губами.
– Чего? Не слышу?
– Нету.
– Как нет? – чужак поморщился, отстранился, оглядел жертву, как будто увидел впервые, даже головой покачал в недоумении. – Ну-ка, дай сюда ремень.
Он лениво нагнулся опять к лежащему, неторопливо расстегнул ему брючный ремень, ухватился за пряжку и выдернул ремень так, что Левик, взвизгнув, крутанулся веретеном. Завладев ремнем и проверив его на прочность в вытянутых руках, бандит сосредоточенно сделал петлю, полюбовался на нее, поцокал языком, на себе примерил и вдруг, схватив Левика одной рукой, другой накинул ему петлю на шею. Левик вскрикнул от ужаса, дернулся, пытаясь вырваться, но петля затянулась, и он захрипел, задыхаясь.
– Покажешь? – приблизил к нему свое лицо чужак. – Крестик где? С цепочкой. Я же остального не прошу.
Левик забарахтался, замотал головой, заморгал глазами, мыча что-то невразумительное.
– Ну вот. Сразу бы так, – похлопал его по щеке незнакомец, ослабил петлю, встал и, как собаку на поводке, потащил Левика за собой по комнате. – Веди! Где прячешь?
В альковах мадам Бовари
Порохов, конечно, догадывался, чем промышляет Чуланова, по кличке Чуланиха. Или, как она сама любила себя называть, – Мадам Бовари. Но в ее заведении он не бывал.
Слухи доходили от пацанов разные, особенно ахал Тимоня, но и остальные – он замечал – с придыханием и с похотливым блеском в глазах делились собственными впечатлениями о мягких кроватях соломенной вдовушки. При его приближении стихали. Его боялись. Порох не допускал на занятиях ничего лишнего и был жесток в наказаниях. Замечая «слюнявую лирику», как он выражался по этому поводу, на стадионе или во время упражнений гимнастикой, боксом, борьбой, он прекращал занятия, вытаскивал всем на обозрение со скамейки отдыхающих болтунов и гонял их до седьмого пота уже на спортивной площадке.
Порохов и в этот раз проехал бы мимо дома Чулановой, но заметил в вечернем сумраке сутулившегося Тимоню и высокого парня с ним, шмыгнувших в подъезд. Заглушив «ковровец», он подкатил на холостых оборотах к забору.
Дверь открылась сама собой под его рукой, дверей здесь, по-видимому, никто не запирал. До него донесся разговор из другой комнаты. Басил для солидности Тимоня, щебетала женщина. «Чуланиха», – догадался Порохов и шагнул на голоса.
– Гостей принимаете?
– Ах! Эдуард Михайлович к нам! – засуетилась, заблистала камнями на зовущей распахнутой груди хозяйка. – Как кстати!
– Мимо катил…
– Всегда рады большим гостям!
– Что ж так официально?
– Можно Эдик?
– Ну…
– Эдуард, – коснулась его плеча пальчиками хозяйка. – В Англии все короли сплошь Эдуарды. А мне один достанется.
– И ты здесь? – не обращая внимания на прижавшуюся к нему хозяйку и слегка отстранив ее, Порохов шагнул к стихшим парням. Протянул руку высокому:
– Здорово, Жорик. Повеселиться захотелось?
– Развлечься, – ответил небрежно тот, не вынимая рук из карманов, – а вас какими ветрами, семейный человек?
Тимоня тоже с удивлением взирал на командира.
– Семейным, значит, развлечения запрещены? – парировал Порохов. – Чула!.. Эмма!.. Э-э-э?..
Он запутался в именах и кличках.
– Мадам Бовари, если позволите, – цепко притянула его к себе хозяйка и зашептала на ухо. – Можно Эмма. Так теплее, даже сердечнее. Надеюсь, мотоцикл вам не помеха?
– Не понял? – склонился к ней Порохов.
– Вино предпочитаете или водочки?
– Коньяк, пожалуй, – Порохов демонстративно поднес руку хозяйки к губам и галантно поцеловал.
– Ах, эти кавалеры! – воскликнула мадам Бовари. – Девчонки! Встречайте гостей! Сегодня у нас большой прием!
И она повела Порохова в гостиную, где оторвали головы от телевизора и задвигались на диване две девицы. Пухленькая, вся в белом живчик-блондинка тут же вскочила, повеселев. Загадочная ленивая брюнетка в черном плавно обмахивалась веером с китайскими красными иероглифами, алый прозрачный шарф вился вокруг ее длинной шеи и стелился у ног.
«А пацаны говорили – бордель, – мелькнуло в голове Порохова, – вполне приличный уголок. Полюбуемся приютом греха».
– Я вас видела, – протянула ему ручку маленькая в белом. – Надин.
– Очень приятно, – хмыкнул в ответ Порохов, ему захотелось погладить девчушку по головке, – Эдуард.
– Вы на речке прелестно с вышки ныряли, – блондинка сияла, и ямочки на ее щеках розовели от счастья.
– С мальчишками баловались, – отвернувшись, опустил глаза на брюнетку Порохов, и та под его взглядом лениво прогнулась, повела оголенными плечиками и, откинув назад величественную голову, будто испытывая его, медленно провела веером по своим влажным подрагивающим губам.
– Юлия, – прошептали, поманили к себе ее губы.
– Эдуард, – коротко ответил он, отрываясь от черноокой, и почти грубо напомнил хозяйке: – Выпить бы, мадам…
А сам подумал: «Без водки пьянею. Вот черт! Настоящей бабы-то, забыл, когда видел».
– Зови Эмма. Не забудешь, – загородила хозяйка и диван, и черноокую. Легонько втолкнула его в другую комнату, больше похожую на кухню, хотя, кроме сервированного бутылками стола, нескольких стульев и кустодиевских репродукций с голыми купчихами на стенках, в ней ничего не было.
– Можно? – схватил в руки бутылку коньяка Порохов.
– Ты прямо огонь, дорогой, – прижалась к нему пышной грудью Эмма. – Куда спешим?
– Не знаю, – смутился Порохов. – Чудно тут у вас. Не думал.
– У нас душевно, – она совсем завладела его и руками, и телом, и он не заметил, как она протянула ему бокал, до краев наполненный водкой.
– Я бы коньяк…
– Пей, – она поцеловала его в губы, а оторвавшись от него, сама поднесла бокал к его губам.
Так из ее рук он все и выпил, обливая себя и ее водкой, и, уже не помня себя, бросился ее целовать. Загремели, западали стулья, а она выключила свет…
Пришел в себя Порохов уже на полу, она, обнимая, ласкала ему волосы на затылке и, легонько подталкивая с себя, шептала:
– Милый, милый… Ты меня задушишь.
Ему казалось – он потерял сознание, с ним произошел обморок, которого никогда не случалось, если только в детстве. Он силился вспомнить: что было с ним? Что он делал? Что вокруг происходило? Это было безумство. Тогда он снова зло вцепился в ее податливые горячие губы и завладел ею теперь уже сознательно, изощренно, словно издеваясь за недавнее свое беспамятство. Она стонала, порой срываясь на крик, и тогда ударяла его ладошкой, но ему казалось, ласкала.
Когда он затих, она поднялась и ушла первой, шепнув на прощанье:
– Не забудь про стулья и свет включи. Я жду в гостиной.
Порохов ощупал себя в темноте, поднялся весь разбитый, но уверенный и, наведя порядок, выпил водки. В гостиной, кроме нее и Жорика, дребезжащего на гитаре неразборчивое, никого не было.
– Может, горячего чайку? – улыбнулась ему Эмма.
– Неси, – он сходил назад за водкой, принес бутылку с бокалами, налил себе и Жорику, протянул ему бокал.
– Выпьем?
– За что? – принял тот водку.
– За настоящих мужиков, – не задумываясь сказал он.
– Давай.
Они чокнулись. Порохов взял у Жорика гитару.
– Есть любимая песенка, Эмма? – спросил он хозяйку, которая так и не присела к ним на диван, наблюдая, не вмешивалась.
– Я девочек посмотрю, – улыбнулась ему она и вышла.
– А у тебя?
– Я бы еще выпил, – не глядел на него Жорик.
