Алина Егорова - Дар богов
– Неси в дом, – распорядился шаман. – Ванька, помоги!
Белокурый светлоглазый малец проворно широко распахнул двери, чтобы Сахьяну было удобно внести больного в избу.
Ванька с кошачьей ловкостью прошмыгнул вперед, мигом убрал с кровати лежавшие на ней вещи.
– Вот, это под голову, – деловито протянул он набитый плевелом валик. – И одеяло.
– Не больше шести дней он в яме лежал, – доложил шаману охотник. – Я в прошлый четверг яму на зверя наладил, а сегодня – среда. Выживет. Он мужик крепкий. Выживет ведь? – Сахьян с надеждой заглянул в узкие глаза шамана.
Халхим ничего не ответил. Он оценивающе посмотрел на больного, что-то прикидывая в уме.
– Выйди, – коротко приказал он гостю, имея в виду, чтобы тот покинул закуток, в котором положили больного.
Сахьян моментально отступил в переднюю половину избы, которая служила чем-то вроде приемной. Там стояли большой кедровый стол и длинная лавка. На этот стол обычно гости выкладывали из своих объемных сумок подношения.
Сахьян уселся на самый краешек лавки и стал терпеливо ждать, когда Халхим осмотрит больного и вынесет свой вердикт.
– Где твоя яма, говоришь? – спросил шаман.
– По дороге на Большой валун. Там кабанья тропа.
– Валун, – пробормотал шаман.
– Что, выживет?
– Луна убывает. Ты, что мог, сделал, дальше – как бог даст.
– Но он все-таки…
– Ступай.
Охотник взял свой ярдам, торопливо надел шапку и направился к выходу.
В душе у него хороводили черти: если шаман не дает обнадеживающих прогнозов, значит, дело худо. Но, с другой стороны, он и не предрекал больному смерть. Может, и правда все дело в убывающей луне? Ему виднее.
Прощаясь, Сахьян бросил смущенный взгляд на стол и помялся. Ему было неловко за свой сегодняшний визит к Халхиму, за то, что создал хлопоты, и за то, что ему нечем его отблагодарить. «Надо будет непременно зайти, принести ему дичь и заодно справиться о здоровье больного», – подумал охотник.
При мысли о пострадавшем у Сахьяна по коже пробежал холодок. Он, как любой человек, живущий на природе, обладал обостренным чутьем. И это чутье ему подсказывало плохой исход дела.
* * *Через сутки принесенный Сахьяном путник скончался. Халхим похоронил его сам, в тайге, могилу никак не обозначил. «А зачем ее обозначать, кто на нее ходить будет? – рассудил он. – Да и фамилия у покойного была такая – все равно что ее и не было вовсе!»
Из найденных при путнике документов следовало, что он – Иванов Александр Викторович, житель Прибалтики. «Эко тебя занесло, голубь!» – недобро сказал шаман. Год назад сюда приезжала прибалтийская экспедиция, но Иванова в ее составе не было. Халхим подружился с одним из ее участников – Соболевым. С ним было приятно посидеть за чаем и потолковать о жизни. Жаль, что он умер. Шаман ничуть не сомневался, что Иванов и Соболев знакомы друг с другом. И то, что Соболева больше нет в живых, он тоже знал.
– Отчего он умер? Ты потерял силу? – приставал к Халхиму сын.
– Душа у него сильно запачкалась, недовольства в ней было много, зависти. А они изнутри человека точат. Не могу я черную душу в теле удержать, если она его покинуть собралась. И очистить ее тоже не могу, надо, чтобы человек сам очистился.
– А кто он и что тут делал?
– Он городской. Хотел на Большом валуне найти клад древних племен.
– А что это за клад? – удивился мальчик.
– Помнишь Сергея Арсентьевича, что гостил у нас прошлым летом? Он изучал жизнь язычников и места их жертвенников. Его бумаги почему-то оказались у Иванова. Когда подрастешь, почитаешь, если интересно, – Халхим протянул сыну пухлую картонную папку-скоросшиватель.
У Ваньки загорелись глаза. Он обожал все таинственное, но читал пока еще плохо, поэтому только листал записи Соболева и разглядывал редкие рисунки и фотографии. Интерес быстро прошел, мальчик забросил куда-то папку и забыл о ней. Лет через пять, когда Ванька случайно на нее наткнулся, он отнесся к бумагам иначе – уже осознанно. Ванька понимал не все из того, что писал Соболев: где-то его почерк был неразборчивым, где-то встречались неизвестные ему слова, а кое-где недоставало страниц; он приставал с вопросами к отцу. В конце концов Ванька выяснил, что в разных концах Евразии, в ореолах миграции народов финно-угорской группы, существует четыре энергетически сильных места. В этих местах у древних язычников были капища и там же – требища, куда они приносили подношения богам. На капищах помещался диск в виде солнца, когда-то бывший щитом, – точно такой же, как у них, на Большом валуне, только золотой.
– Почему на Большом валуне солнце не золотое, а каменное? – задал Ванька вопрос отцу.
– Было когда-то золотым, пока кто-то не прибрал его к рукам.
– А клад? Клад на Большом валуне есть?
– Нет.
– Ты проверял? В бумагах написано, что дары богам оставляли на расстоянии длины копья со стороны восхода.
– Я не проверял – и так знаю.
Ванька на Большом валуне жертвенник искать не стал – раз отец сказал – нет, значит, там его нету. Но к таежному холму мальчик стал относиться с еще большим трепетом, чем прежде. До этого он знал от отца, что Большой валун – святое место, дающее ему силу, но ничего не слышал о древних племенах и о Золотом Солнце.
– Вот, еще возьми, – протянул Халхим Ваньке маленькое солнце из кедра – копию того, что находилось на Большом валуне. – Этот амулет я подарил Соболеву, а теперь он ко мне вернулся.
Мальчик взял амулет и провел пальцем по его рельефным линиям: по крутому лбу, большим глазам, которые, казалось, смотрели прямо на него, по плотно сжатым губам и словно разбросанным в стороны волосам – широким лучам. Подарок Ваньке понравился, но вызвал тревогу: мальчик догадался, почему амулет вернулся к отцу.
– А я не умру, как Соболев? – спросил Ванька.
– Нет. Ты будешь жить долго, – твердо сказал шаман.
30 мая. Санкт-Петербург
– Оставим солнце на картине и ваш амулет в покое, – продолжил разговор Тихомиров при следующей встрече с Иваном. – Не хотите о них говорить – не надо. Меня больше интересует мотив убийства господина Малуниса. Объясните, что вас заставило засветить ему по темени бутылкой?
– Я не убивал художника.
– Ну, любезный! Фактов против вас достаточно: вы как минимум дважды были в доме, где остановился Малунис, – один раз в субботу, а второй – в понедельник, как раз в то время, когда он погиб. Ваши визиты зафиксированы видеорегистратором службы безопасности банка, расположенного на улице Большая Зеленина. А в субботу вас видела Дьячкова – хозяйка квартиры, у которой жил Малунис. Она вас опознала. На осколках бутылки, которой был убит художник, обнаружены ваши отпечатки. Что вы на это скажете?
– Я уже говорил, что никого не убивал, – ответил Иван ровным голосом. – Не буду отрицать: я приходил к Малунису на Большую Зеленина. И на коньячной бутылке есть мои отпечатки, потому что я подарил ее художнику и, само собой разумеется, держал ее в руках. Но еще раз повторяю: я никого не убивал!
– Так уж и никого, – поддел его Тихомиров. – А Ларину вы тоже не убивали?
– Не знаю такую, – буркнул Иван. Он не сомневался, что, обвиняя его в одном убийстве, на него попытаются повесить еще и другие нераскрытые дела, которые в виде пухлых томов давно пылятся на полках.
– Ну как же! Ларина Марина Васильевна, жительница села Выхино Лоухинского района Петрозаводской области, куда вы приезжали на пейзажи.
– Марина? – встревожился Иван. – Марину убили?!
– Пока неизвестно. Марина Васильевна в апреле нынешнего года выехала из Выхина в Петербург и пропала. Ее мать утверждает, что девушка поехала к вам.
– Я ничего об этом не знаю!
– Еще бы! Кто же будет брать на себя лишний труп?
– Какой труп?! О чем вы?! Я действительно не знал о том, что Марина собиралась поехать ко мне. Я ее не приглашал, да и некуда мне ее приглашать – я в гостинице живу.
Сообщение о том, что Марина пропала, выбило Ивана из колеи. Зачем понесло ее в Питер?! Неужели эта романтичная особа ринулась следом за ним? Она – не Майя, Марина не обладает практичным умом и слишком наивна для жизни в мегаполисе. Иван вполне четко представлял себе, что случается с барышнями вроде Марины, которые попадают в большие города. К сожалению, далеко не всех из них ждет сказка со счастливым концом, чаще конец бывает плачевным, и Иван очень не хотел, чтобы сия недобрая участь постигла Марину.
Апрель. Санкт-Петербург
Лысоватый, с редкими гусарскими усиками, поджарый, даже худой, сорокадвухлетний мужчина, одетый по-молодежному в светлый в крупную клетку пиджак и джинсы, суетился и мельтешил, смахивал с застланного нарядной скатертью стола ложки и ронял салфетки.
– Подумать только, какая красавица! И умница, и отличница, и спортсменка-комсомолка… – прервал он себя нервным смешком. – Да, такие дела. Помру, ничего после меня не останется, кроме тебя. Даже не верится, что вот эта прекрасная девушка – моя дочь!
