Алистер Маклин - Золотое рандеву

— Не могу выразить, как… как я благодарен. Это колоссальный шанс. Знаю и признаю. Если ты еще увидишь своего отца сегодня, поблагодари его сердечно от моего имени.

Глаза ее сияли. Я никогда до тех пор не видел, чтобы так сияли глаза девушки, созерцающей мою персону.

— Так ты, так ты…

— И скажи ему: нет.

— И сказать ему?

— Возможно, это дурацкая привычка — иметь гордость, но что поделаешь, — голос мой звучал грубо не намеренно. Это выходило само собой. — Какую я ни получу работу, это будет работа, которую нашел сам, для себя, а не купленная для меня девицей. — Показать кукиш в ответ на искреннее предложение, подумал я с горечью, можно было и в более изящной форме. Лицо ее сразу как-то окаменело.

— О, Джонни, — всхлипнула она странно приглушенным голосом, отвернулась и уткнулась лицом в подушку. Плечи ее затряслись от сдерживаемых рыданий.

Я чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Протянув руку, я неуклюже дотронулся до ее головы и сказал:

— Мне ужасно жаль, Сьюзен. Но нельзя же из-за моего отказа…

— Не в этом дело, не в этом дело, — она замотала головой, не отрываясь от подушки. Голос звучал еще глуше, чем прежде. — Все это фантазия. Нет, нет, все, что я говорила, — правда, но просто эти несколько минут мы — как бы это сказать — мы были не здесь. Мы были далеко от «Кампари». Ты… ты понимаешь? Я погладил ее по голове.

— Да, Сьюзен, понимаю, — хотя, откровенно говоря, не очень представлял, о чем она толкует.

— Это было как сон. — Я не мог взять в толк, когда начался этот ее сон. — В будущем. Далеко от этого ужасного корабля. И тут ты прерываешь сон, и мы снова на «Кампари». И никто, кроме нас, не знает, какой нас ждет конец. Мама, папа — их всех Каррерас убедил, что сохранит жизнь, — она снова всхлипнула и продолжала: — Дорогой мой, мы сами себя обманываем. Все кончено. Сорок вооруженных людей охраняют корабль. Сама видела. На часах стоят по двое. У нашей двери тоже двое. Все двери заперты. Никакой надежды, никакой надежды. Мама, папа, ты, я, все мы завтра в это время уже перестанем существовать. Чудеса не могут случаться постоянно.

— Не все еще кончено, Сьюзен. — Я меланхолично подумал, что никогда не смог бы стать торговцем. Не смог бы даже убедить человека, умирающего от жажды в Сахаре, что ему неплохо выпить воды. — Никогда не бывает все кончено! — это прозвучало ничуть не лучше первой попытки.

Я услышал скрип пружин и увидел, что Макдональд приподнялся, опершись на локоть. Полезшие на лоб густые темные брови явно говорили о его недоумении и беспокойстве. Его, наверно, разбудил ее плач.

— Все в порядке, Арчи. Она просто немножко расстроена, вот и все.

— Простите, — Сьюзен выпрямилась и повернула к боцману залитое слезами лицо. Она дышала часто, неглубоко и сдавленно, как это обычно бывает после плача. — Мне ужасно неловко, что разбудила вас. Но ведь действительно нет надежды. Разве не так, мистер Макдональд?

— Арчи будет достаточно, — веско заявил боцман.

— Хорошо, Арчи, — она попыталась сквозь слезы ему улыбнуться. — Я просто страшная трусиха.

— Вы проводите весь день с родителями и не находите возможным рассказать им все, что знаете. Это называете трусостью, мисс? — укоризненно заметил боцман.

— Вы не отвечаете на вопрос, — не сдавалась, несмотря на слезы, Сьюзен.

— Я шотландский горец, мисс Бересфорд, — задумчиво произнес Макдональд. — У меня есть оставшийся от предков дар, страшный временами дар, без которого предпочел бы обойтись, но он у меня есть. Знаю, что произойдет завтра и послезавтра. Не всегда, но иногда знаю. Это ясновидение нельзя вызвать по заказу, оно приходит, и все тут. За последние годы много раз так угадывал. Вот и мистер Картер подтвердит, что ошибок не было. — Я лично впервые об этом слышал. Он был такой же бойкий враль, как и я сам. — Все у нас кончится хорошо.

— Вы так думаете, вы действительно так думаете? — в ее голосе теперь звучала надежда, надежда светилась в глазах. Медленная, размеренная речь Макдональда, наивность и искренность, написанные на загорелом лице, внушали доверие, уверенность, непоколебимую веру. И это было весьма впечатляюще. Вот тот человек, подумал я, который мог бы стать великим торговцем.

— Не думаю, мисс Бересфорд, — снова многозначительная улыбка. — Я знаю. Наши неприятности уже подходят к концу. Делайте то же, что и я. Поставьте все до последнего цента на мистера Картера.

Он убедил даже меня. И я тоже стал уверен, что все уладится в лучшем виде, пока не вспомнил, на кого он рассчитывает. На меня. Я дал Сьюзен носовой платок и сказал:

— Вытри слезы и расскажи Арчи об этой работе.

— Неужели ты собираешься доверить свою жизнь этой штуке? — Сьюзен полными ужаса глазами следила, как я завязываю булинь вокруг пояса. Голос ее откровенно дрожал. — Она же тоньше моего мизинца! — В перестраховке винить ее было затруднительно: тонкий витой трос, не толще обычной бельевой веревки, вряд ли рассчитывался на внушение уверенности кому бы то ни было. Даже мне он ничего подобного не внушал, хотя я и знал его свойства.

— Это нейлон, мисс, — ласково разъяснил Макдональд. — Именно такими веревками пользуются альпинисты в Гималаях. Вы ведь не думаете, что они доверяют свои жизни тому, в чем сами абсолютно не уверены? На ней можно повесить легковую машину — и то не лопнет. — Сьюзен смерила было его своим коронным взглядом «вам легко говорить, не ваша жизнь подвергается опасности», но прикусила губу и промолчала.

Часы показывали полночь. Если я правильно разобрался в циферблатах «Твистера», максимальное время задержки взрыва, которое можно было установить, — это шесть часов. Предположим, Каррерас перехватит корабль точно в намеченные пять ноль-ноль. По меньшей мере час ему нужен, чтобы скрыться. Таким образом, бомба могла быть приведена в боевую готовность только после полуночи.

Все было готово. Дверь лазарета я предусмотрительно запер изнутри взятым у Тони Каррераса ключом, так что охранники не могли неожиданно войти в разгар событий. Если же они что-нибудь заподозрят и ворвутся силой, на этот случай у Макдональда имеется пистолет.

Сам Макдональд сидел теперь на моей койке около иллюминатора. Мы с Марстоном перетащили его туда. Док Марстон, чтобы унять боль, сделал ему укол. Я получил в два раза большую дозу — ведь мне, в отличие от боцмана, в эту ночь нога должна была понадобиться, а ему только руки да плечи. А руки и плечи у Макдональда были в полном порядке. Самые сильные на «Кампари». Я чувствовал, что в эту ночь мне их сила пригодится. Только Макдональд знал мою цель. Только Макдональд знал, что я собирался вернуться тем же путем, что и уходил. Остальные верили в мой самоубийственный план атаки капитанского мостика, верили, что в случае успеха я вернусь через дверь лазарета. Они, правда, не верили, что я вернусь. Обстановка была праздничная, но не очень.

Буллен не спал. Он неподвижно лежал на спине с каменным, угрюмым лицом. Одет я был в тот же вечерний костюм, что и прошлой ночью. Он еще не успел высохнуть, был покрыт коркой запекшейся крови. Я был босиком. В одном кармане лежал складной нож, в Другом — завернутый в клеенку фонарик, на лице маска, на голове колпак. Нога болела, я чувствовал себя как после тяжелого приступа лихорадки. Но это уже не в моей власти. Было сделано все, чтобы подготовиться как можно лучше.

— Свет! — скомандовал я Марстону. Щелкнул выключатель, и в лазарете стало темно, как в могиле. Я отдернул занавеску, открыл иллюминатор и высунул голову наружу.

Шел крупный, тяжелый дождь. Холодный, косой дождь с норд-веста. Капли через иллюминатор полетели на койку. Небо черное и без единой звезды. «Кампари» по-прежнему качался — немного с борта на борт, немного с носа на корму — но это была ерунда по сравнению с минувшей ночью. Корабль делал около двенадцати узлов. Выкрутив шею, я сумел посмотреть вверх. Никого. Высунулся еще дальше и посмотрел вперед и назад. Если этой ночью на «Кампари» и светился какой огонек, то я его не заметил.

Можно было действовать. Я поднял бухту нейлонового троса, убедился, что он привязан к ножке койки и выбросил бухту наружу, в темноту и дождь. Сделав последнюю проверку другого троса, который был завязан у меня вокруг пояса и конец которого держал в руках Макдональд, сказал:

— Ну, я пошел.

Вполне возможно, что эту прощальную речь можно было произнести и с большим красноречием, но в тот момент ничего другого мне на ум не пришло. Капитан Буллен отозвался:

— Счастливого пути, малыш.

Он сказал бы куда больше, если бы знал, что я действительно замыслил. Марстон что-то буркнул. Сьюзен совсем ничего не сказала. Извиваясь, вперед ногами, оберегая больную ногу, я полез через иллюминатор и вскоре уже весь висел снаружи, опершись о проем локтями. Я скорее чувствовал, чем видел боцмана, готового травить конец, завязанный у меня на поясе.