Екатерина Островская - Мотылек атакующий
Артем нажал кнопку на руле, включил акустическую систему, и сразу в двенадцати динамиках зазвучала гитара Карлоса Сантаны. Эта была та же мелодия, что звучала для него и для Маши на пустынном пляже. Маша поднялась и стала раскачиваться, ускоряя темп. Она танцевала для него одного, потому что не было в мире никого, кроме Артема. Даже Карлоса Сантаны, потому что его не было никогда – он тоже сотворен сознанием и гением Артема.
Кущенко-младший сидел в машине, откинув голову на подголовник, и покачивался в такт музыке. «Как просто устроен мир, – подумал он. – Мир кажется непостижимым для всех, но не для меня. Мне мир понятен, поскольку создан мною. Потому что если есть бог, то бог – это я, Артем Кущенко, который был всегда и будет жить вечно в месте, недоступном никому, кроме него. В месте, которое все эти муравьи вокруг называют раем».
– Только я и она, – произнес он вслух.
Засмеялся и завел двигатель.
Кущенко-старший развалился в кресле, положив ноги на стол. На нем были мягкая белая рубашка-поло и велюровые брюки. Алексей Филиппович был пьян и угрюм.
– Приперся… – произнес он, увидев входящего сына. – И, как всегда, обдолбанный. Я же предупреждал, чтобы ты с наркотой завязывал. Еще раз увижу в таком состоянии, заберу у тебя все, что ты получил от меня, будешь сам крутиться. Если получится.
– Я давно слез с этого дела. С чего ты взъелся?
– Посмотри на себя в зеркало! На свои зрачки!
Артем пересек гостиную и подошел к спальне. Открыл дверь и никого не увидел. Огромная кровать была аккуратно застелена, а сверху рассыпаны лепестки роз. Вернулся и опустился в кресло напротив отца.
– Пацанов я в квартире оставил. На них какой-то урод напал…
– Я в курсе, – перебив, кивнул Алексей Филиппович. – Но я уже погнал их оттуда. Завтра с ними разберусь.
– А как же Маша?
– Твое какое дело? – скривился отец. – С ней все в порядке будет. Ее менты взяли, до утра у них посидит. Она Порываева измолотила. Но я договорился: выпустят под залог, а Порываев снимет свои претензии и сам же замнет дело. А я скажу Маше, что ей двадцатник светит, и отвезу ее за границу. Куплю домик на каком-нибудь острове, и очень скоро она поймет, что других мужчин у нее не будет. Стерпится, как говорится, слюбится.
– Я…
– Помолчи! – оборвал сына Алексей Филиппович. – Я с ней там поживу подальше ото всех, и от тебя в том числе. А то ты, как я погляжу, губу раскатал. А понять не можешь, что такая женщина не для тебя. Ты же ничтожество, по сути. Мать твоя была наркоманкой, и ты туда же. А я долго терпеть не собираюсь. Достал ты меня своими заморочками, надоело тебя из дерьма вытаскивать. Но ничего, Маша родит мне новых сыновей, нормальных, будет на кого бизнес оставить. Годик с ней на острове посидим, потом вернемся. А пока подумаю, кто будет за моими делами здесь присматривать да тебя к ним не подпускать.
Артем засмеялся. И заговорил сквозь смех:
– Ты такой глупый, папа. Даже не представляешь, что ты ее и коснуться не сможешь… Потому что тебя нет!
Он закинул голову назад и засмеялся еще громче, глядя на кремовый потолок. Ему и в самом деле было весело и смешно от тупости сидящего перед ним человека, который мог раствориться от одного его, повелителя мира, желания.
Алексей Филиппович смотрел на сына, теряя последние остатки терпения. Наконец не выдержал:
– Вали отсюда! Не уйдешь сам, вызову пацанов, чтобы тебя вынесли. А завтра твой клуб долбаный на себя перепишу. Машину заберу, квартиру оставлю… Нет, и квартиры такой ты тоже не достоин. Куплю тебе комнату в коммуналке.
– Ха-ха-ха… – не мог остановиться Артем. – Ты такой подлый! Ха-ха-ха… Ты даже не представляешь, какая ты гниль!
– Вон! – заорал Алексей Филиппович.
Вскочил, бросился к креслу, в котором захлебывался смехом сын, схватил его за воротник куртки и рванул на себя. Раздался треск материи. Артем поднялся и усмехнулся.
– Попрошу быть поосторожней, ты не представляешь даже, кого хватаешь своими лапами.
Кущенко-старший без замаха ударил отпрыска по губам, потом еще – по щекам. Артем отскочил назад и резко выбросил вперед ногу, нанеся отцу удар в грудь. Алексей Филиппович упал на спину. Поднялся резко, но приближаться не стал.
– Ублюдок, – скривился он. – Но ничего, я тебя отправлю к твоей мамашке. У меня будут другие дети, достойные того, что я им оставлю. Пшел!
– Никого у тебя не будет, – покачал головой сын, доставая из кармана пистолет. – Потому что тебя самого сейчас не будет.
Артем вскинул руку и выстрелил дважды. Потом подошел к хрипящему Алексею Филипповичу и присел рядом на корточки.
– Вот я тебя и закопал. А не ты меня!
Затем поднялся, пошел к выходу. Остановился в раздумье и выстрелил в уже мертвого отца еще раз. Посмотрел на пистолет, словно прикидывая, что с ним теперь делать. И направился в спальню, где в гардеробной стоял сейф с кодовым замком. В сейфе отец хранил деньги и документы. Денег там вряд ли много. Иногда лежит дневная выручка от «Колизея» или чуть больше. Но документы могли быть очень полезны.
Артем уже подошел к дверям спальни, как вдруг ему показалось, что до него донесся какой-то звук. Может быть, тихий голос. Но ведь в апартаментах, кроме него, никого нет. Только тело отца на полу.
Кущенко-младший прислушался. Абсолютная тишина. На всякий случай он подошел к двери, за которой располагались бассейн и сауна, и открыл ее. Пусто. Приблизился к прозрачной створке в сауне и понял – внутри кто-то есть. Артем распахнул ее – и сразу увидел завернутого в простыню судью Солодкина, который что-то прятал у себя за спиной.
– Позвонили уже? – спокойно спросил Кущенко-младший. – Ну-ка, достаньте телефон.
Солодкин вынул из-за спины мобильник и положил себе на колени, глядя на пистолет в руке Артема, но, казалось, не испугавшись вовсе.
– Позвонил, разумеется. Я же не знал, что здесь ты. Сюда отправили группу. Приедут очень быстро, но у тебя есть шанс исчезнуть, а я скажу, что не видел того, кто стрелял.
Артем покачал головой. Судья лжет. Он видел его и наверняка сразу скажет, кто убил Кущенко-старшего.
– Я успею, это правда, – сказал Кущенко-младший, поднимая руку с пистолетом. – Но лучше подстраховаться.
– Подумай, Артем, – попробовал остановить убийцу Солодкин, – я ведь судья! Убьешь меня – получишь пожизненный. К тому же я столько хорошего для тебя сделал! Вспомни процесс по делу о смерти того мальчика, которого ты…
– Не помню, – покачал головой Артем.
И выстрелил несколько раз в грудь Солодкина, пока не кончились патроны в обойме.
Утром принесли завтрак. Каждая из задержанных получила по пластиковой тарелке с липким комком каши, по стакану теплого, пахнущего веником чая и по куску белого и черного хлеба. Маша есть не хотела, зато бывшая интердевочка умяла все за двоих.
– Хорошо здесь, – улыбнулась бомжиха, укладываясь на дощатый помост. – Тепло и кормят. Так можно было бы всю жизнь балдеть. Плохо только, что мужика очень скоро захочется.
Соседки по камере молчали. Какие еще могут быть беседы, если и так почти всю ночь проговорили.
Время тянулось медленно. Никого никуда не вызывали.
Маша старалась не думать о том, что долгие годы ей предстоит провести вот так, в окружении несчастных и обиженных жизнью людей, которые будут рады самому ничтожному удовольствию на свете – комку каши и отсутствию дождя за окном. Когда теперь доведется увидеть маму и Андрея? Только на суде, вероятно. Мама, конечно, будет приезжать к ней в колонию. А захочет ли Бармин? Сколько ей дадут? Лучше об этом не думать сейчас. Скоро придет адвокат и все расскажет.
Она лежала на досках и смотрела в окно, где за решеткой блестело солнце и виднелся кусочек синего неба, на котором не хватило места для облаков.
Около полудня дверь открылась. На пороге появился полицейский и крикнул:
– Вербицкая, к следователю!
Бомжиха проснулась, села.
– Ох, такой сон видела… – сказала она и потянулась. – Будто я снова молодая, выхожу из отеля, а в лифчике у меня четыреста баксов и золотая цепочка. И никто меня не задерживает.
– Быстрее! – прикрикнул полицейский.
Бомжиха подошла к двери. Но тут в камеру заглянул следователь, который беседовал с Машей ночью. Он остановил бомжиху и позвал Машу:
– Мотылькова, на выход. Ничего не оставляйте здесь.
Маша вышла в коридор и обулась.
– Ну, как ощущения? – негромко спросил Холмогоров. – Совсем другая сторона жизни.
– Так и есть, – согласилась Маша. – Словно попала в поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».
– В каком смысле? – не понял следователь.
– Некрасов писал не о том, кому хорошо, а о том, кому живется очень плохо.
– Я из той поэмы только песню «Коробейники» помню, да еще «Жили двенадцать разбойников». Это ведь тоже оттуда?
– Не знаю, – ответила Маша. – Однако теперь убеждена, что в стране множество людей, которым нужна помощь. А ждать ее неоткуда.
