Инна Булгакова - Только никому не говори

И вот — кульминационный момент. В прихожей отец вдруг узнает, что Анюта — любовница художника. «Не может быть!» — «Хотите, докажу?» Старый друг открывается с неожиданной стороны. И, по ассоциации идей — молодость, любовь, только что умершая Люба он вспоминает браслет и бормочет «флёр де лис»… Случаются такие мгновенья в жизни — мгновенья страшной концентрации мыслей, воспоминаний, движений души. Вспышка, озаряющая потёмки. Человек осознает все и разом. Это случилось с Павлом Матвеевичем за считанные доли секунды, он даже не осознал, а ощутил… Маруся исчезла ночью, я должна тебе признаться, как ты могла, Павел, все ужасно, она провела ночь на даче, у них же большая любовь, она прячет ото всех старинный… В словах это передать невозможно, получается длинный ряд… А может быть, к этому ряду прибавилось ещё что-нибудь, Анюта?

- Я не понимаю… Неужели вы думаете, что папа…

- Да, да. Что-нибудь ещё, Анюта?

- Неужели папа… — заметно было, что она дрожит. — Я на кладбище кричала, что во всем виновата, а он не подошёл, не взглянул…

- Да, тогда в прихожей Павел Матвеевич вдруг осознал, что образовался невероятный треугольник: его дочки и старый друг. Словом, он окончательно решил, что вы причастны к исчезновению сестры. Он возвращается в комнату быстро и энергично, очевидно, с целью узнать правду, какой бы она ни была. Но вот он подходит к столу, останавливается, стоит пять секунд. И за это время в его отсутствующем взоре появляется ужас.

Все, что я скажу дальше, мои догадки, не больше, но они подтверждаются дальнейшими действиями Павла Матвеевича. Как ни страшно то, что он ощутил сейчас в прихожей — человеческому горю нет предела, — его ждал ещё больший ужас. Ведь оставалась надежда, что влюблённые дочки действительно поссорились из-за друга семьи, и Маруся сбежала. Однако, подойдя к поминальному столу, он что-то вспомнил.

Вот мой путь к догадке. Когда я впервые спустился в погреб, и оказался в полной тьме, и почувствовал дух сырой земли — у меня мелькнуло что-то вроде воспоминания. Я не смог поймать этот слабый промельк, как ни старался. Озарение пришло внезапно, вчера. Я сел на лавку на лужайке, где когда-то цвели садовые лилии, взгляд упал на бывшую клумбу, сейчас напоминающую свежую могилу. И я вспомнил похороны своего отца в страшную жару — запах земли словно смешивался с запахом тления.

Вот он ходит со свечкой по погребу, а художник заглядывает сверху из кухни. Вот Павел Матвеевич склоняется над кучей гнилой картошки — и слышит крик жены из сада. Погреб на время отступает в сторону. Но сейчас у поминального стола в комнате, где только что лежала его Люба, он вдруг вспоминает слабый, сквозь картофельное гнилье, запах мёртвого тела. «Полевые лилии пахнут!» — безумный бред, который Павел Матвеевич повторяет уже три года. Он хирург, он отлично знает, как пахнет разлагающийся труп.

И эту тайну он не решается доверить никому. Своим подавленным сознанием, больной душой, возможно, он чувствует за поминальным столом присутствие убийцы. И боюсь, Анюта, что убийцей он считает вас.

- Этого не может быть!

- Не может — в обычном, нормальном состоянии, но слишком многое обрушилось, психика подорвана — и он собрал последние силы, чтобы спасти вас. Неужели вы думаете, что он стал бы покрывать друга-убийцу?

Павел Матвеевич говорит художнику: «Если ты пойдёшь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться». В прихожей он берет из пиджака Дмитрия Алексеевича ключи от машины. Десять часов вечера. Он спешит в Отраду, зная, что завтра, в понедельник, начнётся следствие и, если жуткое воспоминание его не обманывает, в погребе найдут тело младшей дочери, при том, что органам известно из слов Анюты: сестры провели вместе ту последнюю ночь. Криминалистика теперь творит чудеса, и мало ли какие тайны в этом случае откроются! Значит, все тайны необходимо устранить, спрятать, уничтожить немедленно.

- Замолчи! — закричала Анюта. — Устранить, уничтожить… Ты все врёшь, выдумываешь, ты не знаешь папу…

- Анюта, ради Бога… я же говорил, вам потребуются силы. Ну, кончим, кончим на этом, а потом…

- Нет, сейчас!

- Постараюсь короче. Павел Матвеевич действовал очень осторожно. Никаких свидетельств о его поездке не осталось. Наверное, он оставил машину в роще, вошёл в дом, спустился в погреб, нашёл дочь и браслет. Завернул её в шаль и отнёс в машину, по дороге взяв из сарая лопату.

- Я не понимаю! — не выдержал Борис. — Павла Матвеевича нашли на даче, а машину на месте?

- В ту ночь он ездил в Отраду дважды.

- Но зачем?

- Думаю, вот зачем…

- Да погодите вы! — перебила Анюта. — Куда он дел Марусю, вы скажете, наконец?

- У меня почти нет доказательств… одно, косвенное, но, кажется, я не ошибаюсь. Это можно проверить — но нужно ли? «Сломанная шпага» Честертона навела меня на мысль… «Где умный человек прячет мёртвое тело? Среди других мёртвых тел».

- Так Маруся здесь? В Отраде?

- Нет, нет, кладбище почти рядом с дачей — зачем брать машину? Павел Матвеевич похоронил её с матерью — я уверен. Там и браслет. «Полевые лилии пахнут, их закопали».

Он похоронил дочь. Небольшой промах, косвенное доказательство: лопата на заднем сиденье машины, Дмитрий Алексеевич обратил внимание, сиденье было запачкано глиной. Потом по дороге он где-то лопату выкинул, поскольку вторично поехал на дачу электричкой. Возможно, он предчувствовал, что у него не хватит сил вернуться в ту же ночь в Москву, и боялся, что милиция обнаружит машину в Отраде. Ему пришлось оставить в «Волге» ключи, чтоб не подниматься в квартиру, где его ждал убийца. Зачем он вернулся на место преступления? Вероятно, уничтожить следы, о которых мы уже ничего не узнаем. Понимаете, он был наедине с убитой дочерью и просто не мог думать в это время об уликах, отпечатках и так далее… Допустим, он вспомнил об открытом окне и решил его протереть (стер и твои, Петя, отпечатки на стекле). Или сложил в кучу раскиданную картошку. А возможно, его преследовал тот страшный смертный запах — вдруг догадаются?

И он вернулся. Раскрыл все двери и окна, спустился в погреб — и тут его измученную душу, наконец, отпустило в другой мир — великий мир забвения — и он смог сказать: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори».

Мы бесшумно спустились по ступенькам флигеля. Пронзительная деревенская тишина — нет, звонкий щебет в кустах, медовый холодок, розовое и голубое — нежная полоска зари. Небесная чаша сияла над старыми садами, русскими полями и темными водами.

Какое-то время мы постояли в кленовой аллее, словно задыхаясь от свежести, простора и жизни. Затем двинулись к машине Николая Ильича.

- Я всех подвезу — и прежде Анну Павловну. Вы позволите?

- Нет, я пойду через рощу. Не хочу. Я одна.

— А ведь она и вправду осталась одна, — с жалостью сказал актёр, глядя вслед — лёгкой тени в предутреннем тумане. — Не моё, разумеется, дело… я растроган, слезы сейчас потекут. Не моё дело, говорю, математик, но я бы проводил женщину.

- Вот и проводите.

- Кто вы там? Кандидат или доктор? До президента Академии наук ведь дойдёте с такими железными…

- Может, я догоню? — подал голос Петя.

- Давайте-ка, свидетели, прощаться, — заговорил я. — Где машина?

- Да вон на обочине.

Мы подошли к «Жигулям», Петя по привычке спросил:

- Иван Арсеньевич, можно, я к вам буду ездить?

- Можно.

- Тогда уж и мне разрешите продлить знакомство. И, с моими мелкими грешками я недостоин…

- Простите меня, я был не в себе. Я не победитель.

- Победитель! Как вы меня сегодня долбанули! Требует продолжить и кое о чем поспорить.

- А я не хочу спорить — вы меня освободили, — вдруг заявил Борис и протянул мне руку. — Мы, конечно, больше с в не увидимся — вы знаете почему. Я хочу на прощанье старомодно, по-эстетски снять шляпу перед великим сыщиком.

- Ура! — рявкнул Вертер, и подхватил актёр. И они уехали. Я побежал. Кленовая аллея. Полянка. Смутно белеющие ромашки. Нежные венерины башмачки. Дальше пруд | кладбище, берёзовые кущи, старый забор, старый дом… Господи, как хорошо!

Я дышал, я жил полной жизнью и услышал тихий безнадёжный плач. Так, она в беседке!

Она плакала в беседке.

Я её почти не видел, но сильно чувствовал. Вошёл и сел рядом. Мы молчали.

- Анюта, я в отчаянии.

- Почему? — недоверчиво, сквозь слезы спросила она.

- Всю ночь терзал тебя ревностью… как будто я сам, подонок, имел терпение ждать тебя.

- Как ты смеешь так говорить о себе! Замолчи!

- Да кто я такой, чтобы учить…

- Ты есть ты. — Длинная-длинная пауза. — Я чувствую, он сказал тебе.

- Сказал — да ведь не может быть?

- Может.

- Что может? — я замер.

- Ты знаешь.

- Что может?

- Я тебя люблю.