Гиллиан Флинн - Острые предметы

Я не могла понять, храбрится ли она или действительно подсела на таблетки.

– Удивительно, как Адора еще не догадалась просить таблетки у своего врача, – хитро щурясь, сказала Джеки. – Знала бы она, сколько их у меня, тогда бы постаралась. Впрочем, у нее же нет этой дурацкой волчанки. Ну, она бы что-нибудь придумала. Рак мозга, например.

Она снова отпила «Кровавой Мэри», испачкав верхнюю губу томатным соком и солью, отчего она стала казаться распухшей. Этот глоток успокоил Джеки, и она стала смотреть на меня тем же взглядом, что на поминках по Натали, как будто стараясь запомнить мое лицо.

– Господи, как же странно видеть тебя взрослой, – сказала она, гладя мне колено. – Что привело тебя ко мне, дорогая? Дома все в порядке? Может, с мамой что-то не так?

– Нет-нет, ничего такого.

Не хотелось говорить напрямик.

– Ах. – Она испуганно оправила халат дрожащей рукой. Где-то я видела такую сцену – наверное, в немом кино. Я уже жалела, что стала отнекиваться – забыла, что в Уинд-Гапе открытый интерес к сплетням только приветствуется.

– Извини, постеснялась сказать… Я действительно хотела поговорить с тобой о маме.

Джеки сразу же повеселела:

– Что, не можешь ее раскусить? То ли ангел, то ли дьявол, то ли все сразу? – Она положила под свой маленький зад зеленую атласную подушку и вытянула ноги к моим коленям. – Миленькая, помассируй, пожалуйста. Они чистые.

Она вытащила из-под дивана мешок маленьких шоколадных батончиков, какие часто дарят детям на Хеллоуин, и поставила себе на живот.

– Потом раздам. Но они такие вкусные…

Пока она блаженствовала, я решилась спросить:

– Мама всегда была… такой, как сейчас?

Я съежилась: вопрос прозвучал странно. Джеки хохотнула, как ведьма.

– Какой «такой», дорогая, – красивой? Очаровательной? Любимой? Злой? – Она пошевелила пальцами ног, разворачивая конфету. – Массируй. – Я стала тереть ее холодные стопы; подошвы оказались грубыми, как панцирь черепахи. – Адора… Значит, так. Адора была богатой, красивой, и ее родители были почти хозяевами города. Они привезли в Уинд-Гап эту чертову свиноферму, обеспечили нас сотнями рабочих мест (в то время была еще и ореховая плантация). Прикеры всем распоряжались. Все перед ними пресмыкались.

– А как к ней относились… родители?

– Мать ее слишком опекала. Ни разу не видела, чтобы твоя бабушка Джойя улыбнулась ей или приласкала ее, но трогала она Адору постоянно. То волосы поправит, то платье одернет… Ах да, еще она делала вот что. Если Адора чем-то перемажется, то, вместо того чтобы послюнявить палец и оттереть пятно, Джойя ее облизывала. Брала за голову и лизала ей лицо. А когда у Адоры шелушилась кожа – мы все часто обгорали на солнце, не были такими просвещенными, как ваше поколение, и защитными кремами не пользовались, – Джойя садилась рядом с твоей мамой, снимала с нее блузку и сдирала кожу длинными полосками. Это было ее любимым занятием.

– Джеки…

– Я не вру. Самой приходилось смотреть, как мою подругу, голую, так вот… чистили. И конечно, твоя мама постоянно болела. Ей то и дело ставили иглы.

– Чем болела?

– Всем понемногу. В основном из-за нервной жизни с Джойей. Видела бы ты ее длинные ногти – ненакрашенные, как у мужчины. И длинные седые волосы вдоль спины.

– А дедушка? Как он себя вел?

– Не знаю. Даже не помню, как его звали. Кажется, Герберт. А может, Герман. Его не было ни видно ни слышно. Все молчал, как Алан, ну, ты представляешь… – Она открыла еще один батончик и пошевелила пальцами ног в моих руках. – А знаешь, твое рождение могло бы погубить твою маму. – В ее голосе был упрек, как будто я не справилась с несложной задачей. – Будь на ее месте другая девушка – она бы пропала. В Уинд-Гапе забеременеть до замужества было большим позором в те времена, – продолжала Джеки, – но твоя мать всегда умела расположить к себе окружающих. Причем всех – не только мальчиков, но и девочек, их мам, учителей.

– Как ей это удавалось?

– Дорогая Камилла, красивой девушке все сойдет с рук, если она будет правильно себя вести. Ты, конечно, должна это знать сама. Вспомни о том, что для тебя за все эти годы сделали юноши и мужчины, а ведь если бы не твое прелестное лицо, ты бы не получила от них ничего. А если мальчики тебя любят, девочки тоже будут любить. Во время беременности Адора держала себя достойно, оставалась гордой, хотя было видно, что она немного страдает, и никому ничего про себя не рассказывала. Твой отец приехал сюда один раз, в тот злополучный день, и с тех пор они больше не виделись. Твоя мама никогда об этом не говорила. С самого начала ты полностью принадлежала ей. Вот что убило Джойю: у ее дочери появилось то, к чему она подобраться уже не могла.

– Когда Джойя умерла, мама перестала болеть?

– В первое время вроде все было ничего, – сказала Джеки и отпила из бокала. – А вскоре появилась Мэриан, и тогда ей болеть стало некогда.

– Была ли мама… – К горлу подкатил комок, и я быстро запила его разбавленной водкой. – Была ли мама… хорошим человеком?

Джеки снова хохотнула. Откусила батончик, помолчала, пережевывая вязкую нугу.

– Так вот что ты хотела узнать – хороший ли она человек? – Она задумалась. – А сама как думаешь? – спросила она, передразнивая меня.

Она опять порылась в ящике, открыла три пузырька, взяла из каждого по таблетке и разложила их на тыльной стороне ладони по размеру: от самой большой до самой маленькой.

– Не знаю. Мы никогда не были близки.

– Но это же твоя мать! Ближайшая родственница! Камилла, не надо со мной играть. Меня это утомляет. Если бы ты считала, что твоя мама хороший человек, то не стала бы приходить домой к ее подруге, чтобы об этом спросить.

Джеки взяла таблетки одну за другой, по размеру, от самой большой до самой маленькой, раскрошила их на батончик и проглотила. Ее грудь была усеяна фантиками, губа по-прежнему в томатном соке, зубы в густой карамельной начинке. От тепла моих ладоней ее ноги начали потеть.

– Извини. Ты права, – сказала я. – Но как ты думаешь, может быть, она… нездорова?

Джеки перестала жевать, положила свою ладонь на мою и глубоко вздохнула.

– Дай я наконец скажу это вслух, ведь я об этом думала так долго. А мысли у меня в голове задерживаются не всегда – иногда ускользают, как рыба из рук. – Она приподнялась и сжала мне руку. – Адора губит тебя, и если ты ей этого не позволишь, тебе же будет хуже. Посмотри, что происходит с Эммой. Вспомни, что было с Мэриан.

«Да». У меня под грудью стало пощипывать «бежать».

– Значит, ты думаешь… – подсказала я.

«Скажи как есть».

– Я думаю, что она больна, причем ее болезнь заразна, – прошептала Джеки. Ее руки дрожали так, что лед в бокале зазвенел. – И еще я думаю, что тебе, моя милая, пора уезжать.

– Извини, не хотела злоупотреблять твоим гостеприимством.

– Я имела в виду, уезжать из Уинд-Гапа. Здесь тебе оставаться опасно.

Не прошло и минуты, как я вышла из дома Джеки, оставив ее смотреть на собственное лицо, хищно улыбающееся с фотографии над каминной полкой.

Глава четырнадцатая

Я едва не упала, спускаясь с крыльца дома Джеки на дрожащих ногах. Сзади во дворе ее сыновья пели гимн футбольной команды школы имени Калхуна. Я заехала за угол, остановилась под тутовыми деревьями и опустила голову на руль.

Действительно ли моя мама много болела в детстве? А Мэриан? А Эмма, а я? Иногда я думаю, что в каждой женщине сидит болезнь, которая только и ждет подходящего момента, чтобы проявиться. За свою жизнь я знала много больных женщин. Неизлечимо, хронически больных. С расстроенным здоровьем. Конечно, мужчины тоже болеют: у них хрустят кости, болят спины, им делают операции – удаляют гланды, ставят искусственное бедро. Женщины болеют иначе – они изнашиваются. Что неудивительно, если учесть, сколько через них проходит инородных тел. Тампоны и гинекологические зеркала. Пенисы, пальцы, вибраторы и прочее – между ног, в заднее отверстие, в рот. Мужчины ведь любят вставлять в женщин разные вещи? Огурцы, бананы, бутылки, бусы, фломастер, кулак. Один мужик хотел вставить в меня портативный приемник. Я отказалась.

Одна слабее другой. Что правда, а что ложь? Может быть, Эмма болела по-настоящему и нуждалась в мамином лекарстве? Или она болела от самого лекарства? От маминой ли голубой таблетки мне стало так плохо или без нее было бы только хуже?

Не осталась ли Мэриан жить, если бы у нее была другая мать?

Стоило бы позвонить Ричарду, но мне нечего было ему сказать. Страшно подумать – я оказалась права. Жить не хочется. Я проехала мимо маминого дома и двинулась на восток, к свиноферме, потом остановилась возле бара «У Хилы», здания без окон, внушающего доверие: здесь любой, кто узнает дочь хозяйки, благоразумно оставит ее в покое и даст подумать о своем.

В баре пахло свиной кровью и мочой; даже попкорн в мисочках на барной стойке пропах сырым мясом. Двое усатых хмурых мужчин в бейсбольных кепках и кожаных куртках подняли головы и тут же опустили их к своим кружкам пива. Бармен молча налил мне бурбона. Из колонок тихо звучала песня Кэрол Кинг. Налив мне второй стакан, бармен, показав куда-то за моей спиной, спросил: «Вы не его ищете?»