Райский плод - Татьяна Витальевна Устинова
– Бедная Санька, – сказала она, когда Натка ввела ее в курс дела. – Первое предательство – это очень больно. И запоминается навсегда. Сколько бы потом ни оставалось на коже рубцов от ожогов, а первый кажется самым больным. И ничего с ним не сделать. Да, ребята, вы правы. Мне нужно ехать в город. Нельзя оставлять Сашу в таком состоянии одну. Она – сильная и разумная девочка, но самому сильному и разумному человеку все равно нужна поддержка. Костя, я быстро соберусь. Ты заберешь меня в город? Не хочу ждать до утра.
– Заберу, разумеется. А ты можешь просто так взять и уехать? Надо же, наверное, кого-то предупредить.
– Разумеется. Я не собираюсь множить свои долги сверх меры. Они у меня и без того внушительные, – Лена грустно усмехнулась. – Я же все равно через пару дней собиралась съезжать. Так что предупрежу старшую медсестру. Напишу собственноручное заявление о том, что прекращаю свой гостевой визит и дальше буду наблюдаться амбулаторно, скажу Насте, что ей завтра придется уехать, и все.
Через сорок минут все трое уже сидели в машине и катили обратно в Москву.
– Ты точно остановила бронь своей палаты? – спросил Таганцев строго.
– Конечно, Костя. Я же не сумасшедшая – платить лишние деньги.
– Лена, я еще с тобой отдельно серьезно поговорю. Как ты вообще могла без согласования со мной подписать договор?
– Ты бы мне запретил.
– Еще бы!
– Ну вот. Костя, я точно знаю, что мне совершенно ничего не угрожает. Только финансовые потери. Но к ним я готова.
– Ты готова. А твой бюджет? Или ты снова возьмешь в долг у Плевакиных?
Лена помрачнела.
– Нет, у Плевакиных я больше одалживаться не буду. Я вообще не знаю, как с ними разговаривать и как смотреть в глаза.
– Ребята пока не установили никакой связи между группой Эппельбаума и Плевакиными, – поделился Костя. – Во всех случаях, которые удалось отработать, фигурирует председатель Москворецкого суда Кулемкин. Так что погоди ставить на своем Анатолии Эммануиловиче крест.
– Тьфу-тьфу, – поплевала через левое плечо Лена. Во время беременности она стала очень суеверной. – Ладно, Костя. Я готова еще немного потерпеть, пока все разъяснится. Тем более осталось недолго. А пока надо поговорить с Сашкой. В отличие от всего остального, это дело не терпит отлагательств.
* * *
Домой я попала только в половине девятого вечера. В квартире было темно и тихо, и я вдруг впервые остро почувствовала свое одиночество. Если бы Санька жила со мной, то сейчас во всех комнатах горел бы свет. Моя дочь терпеть не может темноту, она всегда включала люстры по всей квартире. Я ругалась, считая, что это никому не нужное транжирство, ходила за ней по пятам из комнаты в комнату, нажимая на выключатели.
Сейчас я бы только порадовалась, если везде горел бы свет. Еще по дороге я набрала номер дочери, но телефон оказался выключен. Меня это встревожило. Сашка не любила оставаться без связи. А вдруг моя девочка не справится и надумает совершить что-нибудь непоправимое?
Как я вообще могла допустить, чтобы дочь отдалилась от меня настолько, чтобы не рассказать о крушении своей первой любви? А как я допустила, чтобы Сашка заподозрила меня в предательстве по отношению к собственному ребенку? Почему расследование, в которое я ввязалась с головой, вытеснило у меня из сознания тревогу за благополучие собственной дочери?
Как же я себя сейчас за это ругала. Тревога за дочь вползла в грудь и живот, вызывая холодок под ложечкой. Костя заметил мое состояние. Пообещал, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида:
– Я сейчас довезу вас с Наткой до твоего дома и съезжу за Санькой. По дороге все ей объясню, не беспокойся.
Все-таки Таганцев был мне самым верным и надежным другом.
– Спасибо, Кость, – поблагодарила я со слезами на глазах.
Они у меня то и дело оказывались на мокром месте, чего раньше за судьей Еленой Кузнецовой не замечалось. Что ж, изменение гормонального фона у беременных приводит и не к таким «коленцам». Нужно терпеть. Тем более что осталось совсем недолго. Шесть недель.
Я прошла на кухню, включила свет, щелкнула кнопкой чайника. Натка не осталась у меня, уехала к детям. Найдет Костя Сашку или нет? Я загадала, что, если он привезет мою девочку домой, все у нас будет хорошо. Когда заскрежетал ключ в замке, я подпрыгнула от нетерпения и радости. Если бы Костя был один, он бы позвонил в дверь, ключи были только у Сашки. Я со всех ног бросилась в коридор.
Хлопнула входная дверь, на меня налетел вихрь волос, рук, ног, слез. Сашка. Родная моя девочка.
– Мама, мамочка. Прости меня.
Дочь повисла у меня на шее. Я гладила ее по голове, плечам, спине, прижимала к себе, чувствуя, как сотрясается от рыданий ее хрупкое тельце. Как же она успела похудеть, бедная.
– За что же мне тебя прощать, доченька?
– Я поверила, что ты хочешь избавиться от малыша. Мама, это же совсем не про тебя история. Я должна была с тобой поговорить, а не придумывать неизвестно что.
– Саша, ну, если уж так рассуждать, то это я должна была с тобой поговорить, – ответила я и повела ее на кухню. – Я думала, что ты вообще ничего не узнаешь, но это не оправдание. Жаль, что ты познакомилась с Соней Майкиной. Если бы не она, то тебе бы и в голову такое не пришло.
Сашка горько вздохнула.
– Да было бы вообще лучше, если бы вся наша семья держалась подальше от всего, что связано с фигурным катанием.
– Ну вот, – провозгласил появившийся в дверях кухни Таганцев, – сейчас вы договоритесь до того, что это Натка во всем виновата. Если бы не ее одержимость по поводу того, чтобы Настя стала олимпийской чемпионкой, в нашей семье о фигурном катании и фигуристках никто бы ничего не слышал.
– Костя, я ведь уже взрослая, а потому вовсе не собираюсь перекладывать на других людей ответственность за свои поступки, – твердо заявила Сашка и вытерла слезы. – Я пошла на шоу Халатова, потому что это было важно для моего блога, а вовсе не из-за Натки. Скандал с допингом Забреевой был слишком благодатной темой, чтобы я прошла мимо. За это и поплатилась. Да и вообще. Если бы Фома не встретил Аэлиту, был бы кто-нибудь другой. Мы же все это понимаем.
Я
