Кремовые розы для моей малютки - Вита Паветра
Понимание пришло к ней внезапно, как и все в этот вечер: теперь Анна знала — чьи тяжелые шаги она слышала за своей спиной и кто были ее загонщики. Точнее, загонщицы. Конечно, то были служанки.
Анна вспомнила их пустые глаза — и ее вновь охватил озноб. И ведь проси, не проси, умоляй… толку не будет. Ответом — тишина и смерть. Господи, как миссис Тирренс их не боится? Им же человека убить одним пальцем — под силу. Особо не напрягаясь… бездумны и сильно безумно. Ужас какой!
На другом конце дома, в тесной комнатушке под самой крышей, тоже не спали. Казалось бы, обитые желтым ситцем, стены, и чучело какаду, и гора затрепанных бумажных томиков in quarto[i], кричащих, аляповатых расцветок — настраивали на радостный, веселый лад. И сильнее всего — вазочка с пирожными. Совсем крохотными. В один укус. Похожими на бутончики роз и благоуханными. И настоящие, живые розы — рядом с этими, рукотворными.
Уютный уголок, завидное местечко.
Однако хозяйка всех этих красот и прелестей тихо плакала, сидя у окна. Перед ней стояла большая стеклянная банка, внутри которой бились о прозрачные (то есть невидимые, но оттого не менее страшные) стены пять синих бабочек. Ошеломляющей величины и красоты.
Хозяйка комнатушки наблюдала за ними сквозь не просыхающие слезы. И то и дело, судорожно вздыхала.
— Какие же вы красивые. И зовут вас тоже красиво — пелеиды, Morpho helenor[ii]. Звучит, как музыка. Не то, что мое имя… будь проклят тот, кто его придумал, будь проклят, проклят, проклят… на веки веков — гори ты в аду! Как быть счастливой, если тебя окрестили — «страдание»?… скажите мне, как?!
Ее горячечный шепот стих. Тыльной стороной ладони вытерев слезы, она запустила два пальца в банку (больше, увы, никак не пролезало) и вытащила крылатую пленницу. А потом — оборвала ей крылья. Минуту-другую пристально смотрела, как билось на подоконнике беспомощное тельце. Наконец, вздохнула, накрыла его ладонью и старательно раздавила.
— Теперь ты и не красивая, и не живая, — сказала хозяйка комнатушки, потрясая пальцем над своей жертвой. — И никому ты больше не сможешь понравиться. Теперь никто больше не скажет: «Великолепный экземпляр! Красавица, настоящее чудо…ах-ох-ух, не налюбоваться!» Потому что тебя больше нет, — улыбнулась она — Слышишь? Ты не красавица — дохлятина и пакость… фу! Вон отсюда! Вон!
И легким движением она смахнула останки бабочки в окно. Шумно вздохнула, высморкалась и убрала банку с оставшимися крылатыми пленницами в шкаф.
— И до вас очередь дойдет, малюточки мои. Ждите и не скучайте, — хихикнула она.
Внезапно ей захотелось разбить банку об пол со всего размаха и чтоб осколки брызнули, разлетелись во все стороны. А этих — «прекрасных и восхитительных!» — топтать, топтать, топать! Растирать в порошок! Пока от них не останется ни-че-го. Даже пыли. Даже — уф-ф! — ее. Нет, это было бы слишком просто. И слишком быстро. Нет-нет… это неправильно.
— Господи, какая ж я несчастная, — всхлипнула она. — За что мне это, за что? Я не хочу, не хочу больше страдать… не хо-чу-у!
Даже слова сейчас давались ей с трудом… да и какой от них толк?
Тело обессилело, а глаза закрывались. Слипались так, будто на них вылили чашку сладкого сиропа или щедро вымазали не менее сладким, густым кремом. Спать, спать, спать… и поскорее! Подавляя зевок, она схватила и забросила в рот пять сладких «бутончиков». Потом выключила лампу и, как подкошенная, кулем свалилась на постель. Так и неразобранную.
И, казалось, сама ночь — без Луны и звезд, а потому черная и густая, как сажа — склонилась над ее изголовьем.
… Анна еще некоторое время сидела возле двери, прислушиваясь к звукам и шорохам. Тихо… все было тихо. Наконец, она не выдержала. Зевнула широко и сладко, потом — легла и, с головой, спряталась под одеяло. Завтра же уеду, завтра же! Оставлю деньги на камине внизу — и все, прощайте!
Однако на следующий день Анна никуда не уехала.
[i] В четверть листа.
[ii] Морфо пеленор — тропическая бабочка с большими крыльями.
Глава 15
Следующей ночью Анне вновь приснился кошмар. Она гуляла по узорчатым каменным дорожкам и любовалась розами — голова кружилась от их благоухания. Сладостного, будто обволакивающего душу. Стояла необыкновенная тишина. В жизни такое бывает перед грозой, в синема — как прелюдия к чему-то страшному и неизбежному. Когда вас преследует Злой Рок и мерещатся треснувшие зеркала или пауки чудовищных размеров[i], когда невозможно убежать или спрятаться от наступающей беды. Да и сил для побега — их нет, совсем.
Налетел ветер. И тоже, как ни странно, совсем беззвучный.
С распустившихся роз — с каждого лепестка — что-то закапало. Вот одна капля медленно разбилась алыми брызгами о камни дорожки. За ней вторая, третья… пятая… десятая… стотысячная, которые падали все быстрей и быстрей. И, наконец, они хлынули потоком. И тут Анна сделала то, на что вряд ли решилась бы наяву — подставила обе руки под алые струи. Хотелось понять: что это — краска или… или кровь? И почему она льется, хлещет с ослепительно белых — в этой застывшей предгрозовой тишине и темноте — роз? Что может быть невиннее цветов, невиннее и чище?! Что может быть безобиднее? Их увлажняет роса или дождь, возможно, чьи-то слезы — только не кровь!
Внезапно Анне подумалось: это же краска! Господь, Отец мой Небесный, чего я боюсь — всего лишь краски! Девушке так хотелось в это верить! Она поднесла к лицу обагренные ладони, потом осторожно дотронулась языком до своей кожи… какой сильный, очень соленый привкус у этой краски. Странно, что девушка отчетливо понимала: сейчас она спит и видит сон, однако эта мысль не принесла облегчения. Наоборот! Казалось, что она провалилась в иную реальность, где не существует абсолютно ничего, кроме этого сада и «пряничного» домика в его глубине. Она может сколько угодно гулять по извилистым дорожкам из полудрагоценных камней — и всякий раз утыкаться в этот
