Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника
Аполлон Александрович кивнул и поспешил навстречу Путилину, оставив агентов стоять у стола.
— Вот ведь вор, клейма ставить не на чем, в отставке третий год, а эти все каждому его приезду рады… — проворчал Вощинин и с неожиданной яростью набросился на агентов:
— Ну, что встали?! Распоряжения получили? Так пошли вон!
— Куда это твои молодцы, Аполлон Александрович, так шуганули? — раздался голос Путилина.
— Да в дом Балашовой на Шпалерную поехали, ваше превосходительство, — отвечал Жеребцов. — Квартирку одну проверить.
— Да помню я эту квартирку. Нехорошая была квартирка. Кстати, правда ли, что когда великого князя назначили генерал-губернатором в Москву, Обрескова хотели определить из камергеров в камер-фрейлины при Его Высочестве? Я в «Придворном календаре» смотрел, его там в камергерах нету больше.
— По крайней мере, пристав Лисаневич так утверждал. Его тетка все-таки замужем за министром двора…
Путилин многозначительно кхекнул, потом сказал, заметив Вощинина:
— Ну, Аполлон Александрович, мне с начальником твоим переговорить надо. Уделишь мне минутку внимания, Платон Сергеевич?
— Охотно, ваше превосходительство, — кивнул Вощинин и пригласил Путилина к себе в кабинет.
Для приличия порасспросив о делах по службе, Путилин изложил дело, ради которого он пришел:
— Знавал я в свое время семью петергофского полицмейстера Сеньчукова. Вдова его подверглась преследованию двух мошенников, в результате чего она лежит в беспамятстве в придворном госпитале в Гатчине.
— Что же, родных не имеется, чтобы заявление в полицию сделать?
— Почему же, родные имеются. А старший сын в полиции приставом служит. Он-то ко мне и обратился. Только дело это такое щекотливое…
Путилин понизил голос, в котором зазвучали покровительственно-слащавые нотки:
— Хотелось бы решить это дело домашним способом, не давая официального хода.
— И в чем же щекотливость этого дела? — спросил Вощинин.
— Пристав подозревает, что в это дело как-то замешан его родной брат, служащий в гвардии. И вообще, дело очень странное. Мне так и не смогли объяснить, отчего злодеи выбрали своею целью вдову. Капиталов у нее не имеется, стало быть, тут возможна тайна, которой эти злоумышленники владеют. Я помню дело госпожи Амалии Пищер, муж служил в Первом Петербургском обществе взаимного кредита кассиром, и связался, как потом выяснилось, с фальшивомонетчиками. Через него они разменяли фальшивых денег на 30 тысяч, но доли своей получить не успели, потому, как Пищер ихний помер от тифа. Было это аккурат на святки семьдесят пятого года. Вдова ничего про дела мужа не знала, и ее тогда оставили в покое. Через несколько лет она сама пришла ко мне — сыскное тогда было еще на Большой Морской, — и просила оградить ее от мазуриков, которые стали преследовать ее. Приставил я к ней Пугиловича, тот выяснил, что последнее время госпожа Пищер стала жить не по-вдовьи, тогда-то эти мазурики и объявились. И персоны мы их установили: были то известные польские фальшивомонетчики, которые наши билеты казначейские в Лондоне изготовляли. В этом случае все было ясно. Они решили, что вдова нашла спрятанные 30 тысяч, и хотели их у нее отобрать. А в нашем случае все не так, следят они за ней долго, а зачем — непонятно. Куда она должна их привести? К кому? Опосля Александра Захаровича шесть медных пуговиц осталось! Вдову Сеньчукову не спросишь, пока в беспамятстве.
Надо бы дочь расспросить, но я стар уже, по такому морозу в Гатчину ехать. Эти же мазурики следили и за средним ее сыном, тем самым, что в гвардии служит. Он-то и заметил слежку, и даже смог одного из злоумышленников схватить в участке у брата, в Полюстрово. Арест-то был незаконным, в бумаги его не занесли, поэтому пристав его отпустил. Один из этих мазуриков, судя по всему, типичнейший варшавский гастролер, зато второй, которого арестовали, фантастический субъект. Задурил им голову, выдав себя за француза, а пока сидел в холодной, как-то ухитрился узнать, на каком поезде через два дня вдова поедет в Гатчину! Да еще вдобавок оба дожидались вдову с дочерью, уже сидя в вагоне! Что произошло затем в поезде, неизвестно. Пристав просит все это без излишней огласки узнать, и может быть, приставить к ней в Гатчине агентов. За благодарностью дело не станет.
***С утра наблюдение за домом Балашовой было скучным донельзя. Дом напротив стоял безмолвным, никто интересный, с точки зрения Глафиры и Василисы, не входил и не выходил оттуда. Но кухмистер так не считал. После обеда у него неожиданно выдалось свободное время, сперва он мешал дочерям, предлагая записывать ворон, ходивших по крыше, но потом заметил, что его черная кухарка принесла к нему в кухмистерскую корзину с чистыми скатертями, а обратно вышла с большим бумажным пакетом, из которого торчало свиное копыто. Потом он приметил полового из столбовской кухмистерской с лишаем во всю щеку, который шмыгнул в дверь балашовского дома и появился оттуда с корзиной, полной скатертей. Кровь ударила кухмистеру в голову, и он кинулся сломя голову на другую сторону улицы, не надев даже шапку.
— Ты что же, подлая! — заорал он на перепуганную кухарку. — Мои скатерти в обжорку Столбову продаешь!
— Смилуйся, барин! Дочка им стирает! На чердаке и твои скатерти висят, и его. Можешь сам поглядеть.
— Где мои скатерти висят, его онучам не место. Пойдем, покажешь!
Кухмистер с кухаркой пошли наверх, и у лестницы на чердак столкнулись с плотником, спускавшимся сверху. Через плечо у него был плотницкий ящик с инструментами, за поясом топор. Кухмистеру он сразу показался подозрительным, Петр Емельянович даже в ящик незаметно заглянул, пропуская мимо себя — не унес ли тот парочку его скатертей. Плотник нарочито почтительно снял шапку и скоро проследовал вниз. Убедившись, что скатерти все на месте и висят в лучшем месте, кухмистер возвратился домой, предварительно пообещав наказать кухарку, если она еще упрет что-нибудь с кухни без спросу.
— Василиска, ты плотника видала, который в дом Балашовой сейчас заходил? — спросил он у дочери, сидевшей у окна, подперев голову кулаком.
— Вот, мы его даже в тетрадку записали, — ответила за сестру Глафира. — Едва вы, папенька, отсюда с эдакими непечатными выражениями убежали, он с товарищем к дому пришел, и товарищ этот что-то ему тут на рельсах рассказывал, руками махал, на окна варакутинские указывал… А потом пошел дворнику зубы заговаривать, пока второй незаметно в дверь — шасть. Он до сих пор там. А этот второй так с дворником и разговаривает.
— Так он не выходил?
Кухмистер глянул в окно и увидел рядом с дворником другого плотника.
— Пиши, пиши, Глашка, — сказал он. — Это жениху твоему очень интересно может быть. Плотник-то он не настоящий. Нешто у меня на кухне ржавые ножи могут быть. А у него струмент в ящике ржою покрыт…
— А что, Артемий Иваныч сейчас придет? — оживилась Глафира.
— Обещался судок вернуть, — ответил Петр Емельянович. — К тому же я приглашения напечатал, пора уже рассылать, а еще генерал на свадьбу не выбран. Может, их превосходительство кого пригласят…
— Ты бы, Петр Емельянович, не торопил бы так, неприлично. Я вот заметила, как их превосходительство головой покачивает неодобрительно.
— Знаем мы, чего они головой качают, — самодовольно ответил кухмистер. — Тут все на мази. Только ты, Ивановна, языком-то не шевели, не испорть все. Нам все поскорее надо, чтоб не прознали, а то козню какую-нибудь непременно учинят, в газеты опять гадость какую про нас пропечатают… Да и служба у Артемия Иваныча вон какая опасная. Помнишь, как позавчера нигилисты само его превосходительство чуть у нас на глазах не убили? Артемию Ивановичу до назначенной даты еще девять дней прожить надо — тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… — Петр Емельянович перекрестился. — Лучше поспешить, уж лучше вдовой быть, чем в девках. Да и пенсию ей назначат, поди, немалую.
— Я не хочу вдовой! — начала подвывать Глафира.
— Потом моя очередь замуж будет! — торжествующе сказала Василиса.
— Цыц, дуры! Вон, они уже на извощике приехали! Бритые! Глашка, вся рожа в варенье! Ивановна, дай ей по лбу, чего она глаза вылупила!
Кухмистер поплевал на руки, пригладил пробор перед зеркалом и поспешил в переднюю открывать дверь, на ходу влезая в рукава сюртука.
— Что с вами, ваше превосходительство? — послышался его удивленный голос.
— Заговорщики опять пытались зарубить, — ответил поляк.
— Кабы не ваш судок, папаша, быть бы его превосходительству покойничком, тут к бабке не ходи. Примите свое имущество, пострадавшее за царя и Отечество. — Артемий Иванович протянул будущему тестю судок с рассеченным шелковым чехлом, в прорехе которого поблескивал помятый мельхиоровый бок.
— Что же это, никак саблей вам шубу-то прорубили? — сказал Лукич, поднявшийся наверх, чтобы помочь важным господам снять верхнюю одежду и доложить о сегодняшних наблюдениях. — Али топором? Вон, кровищи-то сколько за подкладку натекло.
