Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
Улицы в новом микрорайоне Партизанского носили исключительно романтические названия: Бажова, Малахитовая, Медная Гора, Бирюзовая… Кирпичный дом под красной современной крышей Георгий зрительно определил сразу, и не ошибся: адрес, подсказанный соседями, совпадал. Поднялся пешком по чистой лестнице розового подъезда на третий этаж, звякнул в металлическую дверь, обитую добротным глянцевым кожзаменителем. Открыл подросток лет четырнадцати, копия тетки, только худой и длинный, даже имени спрашивать не надо.
Георгий спросил:
— Михальский здесь живет?
Подросток пожал плечами. Предположил:
— Может, в соседнем подъезде?
Гольцов поблагодарил за подсказку и пошел вниз по лестнице.
Выйдя из подъезда кооперативного дома по Малахитовой улице, Георгий сунул руки в карманы и огляделся по сторонам. Асфальт кончался за соседней многоэтажкой. Дальше через поле тянулась размытая дождями колея. Справа высились уродливые коробки коттеджей провинциальных «новорусских». На пустыре одиноко стоял вагончик. Георгий присмотрелся — не вагончик, а церковь, вот и крест над входом, и рядом, в деревянной ограде, другой крест — большой. Полюбопытствовал, подошел ближе, прочитал табличку: «На этом месте в 1997 году заложен фундамент храма в честь иконы Богородицы «Нечаянная Радость». К кресту прибита икона в киоте, та самая — «Нечаянная Радость».
Георгий представил себя на месте лгущей тетки: двое сыновей, муж-алкаш и никакого просвета в будущем. И вдруг… Приходит Малышев. Вот уж в самом деле нечаянная радость.
Интересно, думал он, глядя на размытую дождем рыжую глину под ногами, как Малышев этим страждущим лгунам от Кричевской дары волхвов преподносил? Пока она сидела в Бутырке, ее деньгами кто распоряжался? Может, адвокат? Может, Кричевская дала своему адвокату такую указявку: придет к тебе молодой человек, сколько попросит — дай.
Куда в таком случае исчезла машина Юры Малышева и подарочный японский меч «катана» — напоминание о визите бывшего министра культуры бывшей Советской империи в Страну восходящего солнца? Выходило, Малышев их продал. О материальной компенсации ущерба речи, кажется, не шло, судя по тому, как сейчас живут родители Малышева.
Оставался открытым и другой вопрос: а зачем, собственно говоря, Малышев все это проделал? Зачем вытаскивал Кричевскую? Вообще — когда они, говоря языком протокола, «вступили в преступный сговор»?
И как только ситуация из плоскости «что?» перепрыгнула в плоскость «когда?», Гольцов вспомнил: дело было осенью минувшего года. В тот день испортилась служебная машина, а нужно было срочно ехать в Шереметьево встречать Малышева: Юра возвращался с экстрадиции. Георгий поехал в Шереметьево-2 на своей «шестерке». Почему-то он хорошо запомнил тот день — сырой, дождливый и ветреный. Высоко в небе бежали рваные свинцовые облака, то хлестал дождь, то выглядывало слепящее солнце, и тогда надвигавшаяся зима казалась обманчиво далекой, а ушедшее лето — близким. Еще зеленели пригорки, еще желтели кроны далеких лесов…
Парижский рейс из-за непогоды задерживался, было даже предположение, что диспетчеры прикажут ему садиться в Пулкове, что оказалось бы весьма некстати. Гольцов больше часа прослонялся по зданию аэровокзала, рассматривая в витринах хохлому и посадские платки. Наконец на табло прибытия высветился номер парижского рейса, совершившего посадку, и к тамбуру таможни потянулись немногочисленные встречающие. Малышев с арестованной вышел через служебный выход. Женщина была в наручниках, которые, чтобы не привлекать внимания, прикрыли кожаным плащом. Кроме Гольцова парижский рейс встречали двое работников ГУБЭП, которым следовало передать арестованную. Георгий заметил губэповцев в последний момент: двое мужчин плотного телосложения быстрым шагом пересекали зал.
— Все в порядке? — кивком поздоровавшись с Малышевым, спросил Георгий.
Лейтенант ответил односложно: да.
Что характерно: обладая цепкой памятью на физиономии, Гольцов арестованную с первого раза не распознал. Женщина не привлекла его внимания: высокая, европейские черты лица, белокурые прямые волосы заплетены в короткую тугую косу. На вид лет двадцать пять. Она была простужена и время от времени кашляла, уткнувшись носом в плащ. Гольцов еще подумал: «Не столько больна, сколько чувствует себя неловко и прячет лицо». Обратил внимание на ее руки: ногти коротко подстрижены, без маникюра, пальцы длинные, без украшений. Руки работающей женщины.
Формальности с передачей арестованной заняли не больше двадцати минут. За это время Малышев успел сбегать в ближайший аптечный киоск и вернулся, держа в руках упаковку бумажных носовых платков. Отдал их арестованной, она кивнула, прошептала едва слышно глухим голосом: «Спасибо». Гольцов отметил про себя этот жест лейтенанта и заметил, что губэповцы тоже обратили на него внимание, но все сделали вид, будто ничего особенного не произошло. После передачи арестованную посадили в зеленый бронированный «уазик» и увезли. Гольцов и лейтенант пошли на автостоянку.
По дороге в Москву Юра сидел как в воду опущенный. Видно было, что лейтенант чем-то крепко расстроен.
— Что с тобой? — поинтересовался Георгий.
— Ничего.
— Устал?
Малышев промолчал.
— Как все прошло?
— Нормально.
— Как погода в Париже?
— Тепло.
— Знаешь, никогда так больше не делай, — не столько упрекнул, сколько посоветовал Георгий. — Это запрещено. Я о подарках.
Малышев мотнул головой, усмехнулся: так, мол, и знал, что об этом будет разговор.
— Это же не подарок, — буркнул он.
— Я знаю. Но так больше никогда не делай. Понял меня?
— Есть.
— Хорошо, что попались нормальные мужики. Вообще-то могли придраться.
— Понял.
Георгий подумал, что лучше было бы дать лейтенанту остыть, а потом пропесочить его на свежую голову. Что поделаешь, характер такой.
— Эту женщину обвиняют в убийстве мужа, — сказал Малышев, рассматривая далекий лес на горизонте.
Взгляд у него был сосредоточенный.
— Ну и что? — спросил Гольцов.
— Она его не убивала.
Георгий спросил, не глядя на Малышева:
— Ты откуда знаешь?
— Она не может быть убийцей.
— Почему?
Юра ответил не сразу. Произнес тихо, устало:
— Я в это не верю.
5
Вернувшись из Партизанска в Москву, Гольцов поднял архив НЦБ, чтобы лишний разубедиться в том, что в октябре прошлого года старший лейтенант Юрий Малышев выезжал во Францию на экстрадицию не кого иного, как Любови Кричевской-Завальнюк. Малышев и Кричевская провели наедине в самолете четыре часа. Этого времени Кричевской хватило, чтобы запасть несчастному лейтенанту в душу. Она спела ему песенку о своей несчастной жизни и о том, как роковые обстоятельства сделали ее невинной жертвой.
Но ладно Юра, мальчишка, но где были мои глаза? — злился на себя Георгий. Ведь видел Кричевскую в тот день, рядом стоял — и ничего не почувствовал. Ладно, допустим, в тот день она предстала перед ним не в соболях и бриллиантах, как перед обалдевшим Мочаловым. Но ведь фигура, походка, осанка, блеск глаз — все то, что отличает очень красивую женщину от просто смазливой мордашки, — вое это оставалось при ней?! Так почему же он прозевал, прошляпил, не заметил? Потому что она сама так захотела. Она хотела остаться незамеченной. Серой мышкой, шмыг-шмыг. Мышка бежала, хвостиком махнула…
Юру она раскусила как семечку, да и что там было раскусывать, если у парня на лбу написано: порядочный человек. А порядочных не ловят на блеск бриллиантов. Порядочным подавай кротость, милосердие, смирение, терпение и прочие душевные качества чистейшей пробы… «Человек, у которого нет чести, может пройти мимо несправедливости»… При мысли о том, что в тот день у него был шанс повлиять на ситуацию, Гольцова охватывало тошнотворное ощущение собственной вины.
«Этот День Победы порохом пропах!.. — разносилось над Москвой. — Это праздник с сединою на висках! Это радость со слезами на глаза-а-ах!»
Проникновенный баритон Лещенко заполнял улицы. На свежевымытой, залитой солнцем Тверской чувствовалась бодрящая атмосфера военного парада.
— Там, там, там! Тарара-там-там, та-ра-ра… — Георгий машинально выстукивал дробь на руле старого «жигуля», ожидая на перекрестке, когда загорится зеленый.
Радиостанции с утра наперебой заполняли эфир военными песнями. «Мы пол-Европы, пол-Европы прошагали и наконец, и наконец пришли домой!..»
«Еще немного, — машинально подхватил про себя Георгий, — еще чуть-чуть… Последний бой, он трудный самый…»
Рядом с ним в машине сидел отставник полковник. Грудь парадного мундира полковника отливала металлом наград. Отставник выглядел бодро и подтянуто, даже брюзгливое выражение обиды на жизнь сошло с его лица. Полковник будто помолодел еще тогда, когда Григорий предложил отвезти в праздничную Москву. Еще не догадываясь, куда Георгий его везет, он глазел по сторонам, против воли зачарованный новой Москвой — блестящей, западной.
