Алексей Макеев - Она слишком любила красное
Вика решительно взяла меня за руку.
– Надеюсь, ты сможешь перелезть через ограждение?
Она внимательно посмотрела на мой эксклюзивный костюм.
– Кажется, я сказала глупость, – осознала она. – Идем через калитку.
– Ни в коем случае! – заявил я. – Вот если ты сможешь меня убедить, что Джек Потрошитель не опасен, то я с удовольствием к нему подойду.
Виктория еще раз оценивающе взглянула на изгородь.
– Если бы я была в джинсах, а не в этом платье… – задумчиво произнесла она.
– До калитки буквально пятнадцать метров, – намекнул я и тут же добавил: – Мне кажется, если смогу преодолеть страх и подойду к этому животному, то начну ощущать себя более сильным и мужественным…
– Ах, Ромчик! Сколько раз тебе говорить, этот бык абсолютно безобиден, – сказала она. – Если тебе так хочется, то идем же…
– Мне неловко признаваться, но у меня дрожь в коленках, – наигранно-пугливым голосом произнес я. – Чтобы преодолеть собственный страх, я должен сначала убедиться…
– Ну, тогда стой и смотри! Я подойду к этому добродушному животному, а ты, как осмелишься, присоединяйся ко мне. Договорились?
Я улыбнулся в ответ, незаметно продолжая наблюдать за Джеком Потрошителем и Большим Борей. Бык продолжал стоять на одном и том же месте, словно монумент, высеченный из гранита. Большой Боря перестал обращать на нас внимание и начал собирать граблями накопившийся в загоне мусор.
– Только, ради бога, осторожней, дорогая!
Это предупреждение я преднамеренно выкрикнул чересчур громко, чтобы Большой Боря мог меня услышать.
Он и впрямь откликнулся на мой голос и посмотрел в нашу сторону. Он видел, как Виктория прошла через калитку, но не придал этому особого значения и тут же продолжил свою работу. Очевидно, Большой Боря привык к тому, что Виктория бесцеремонно заходила в загон. Я бы на его месте, учитывая ее долгое отсутствие, не был за нее так спокоен, но его безалаберность была мне только на пользу. Когда Виктория приближалась к быку, мое сердце вновь начало стучать, как молот по наковальне. Я незаметно поднял увесистый булыжник, валявшийся возле моих ног. Еще какое-то время я продолжал внимательно наблюдать за Большим Борей, Викторией и Джеком Потрошителем. Виктория подходила все ближе и ближе. Большой Боря продолжал сгребать кучи мусора. Бык тупым взглядом глядел на Вику. Я не заметил, чтобы он был враждебно настроен. В какое-то мгновение он повернул голову и посмотрел на меня. Мне показалось, что он надо мной издевается. В его глазах я заметил ехидный взгляд Данилы Лугового.
– Проклятущая зверюга! – проворчал я. – О тебе слагают ужасные легенды, а ты не можешь разорвать, растоптать, уничтожить слабую беззащитную женщину!
Виктория подошла к быку и демонстративно провела рукой по его морде. Мое сердце, кажется, остановилось. Бык даже не шелохнулся. Он был благосклонно настроен по отношению к ней и никак не реагировал на ее ласки. Я в срочном порядке должен был что-то предпринять. Уже не минуты, а доли секунды решали, сбудется моя мечта отомстить Виктории за ее измену, или я так и останусь жалким рогоносцем.
– Смотри, милый! – воскликнула Вика. – Я же тебе говорила, что это спокойное и неопасное животное. Иди ко мне, милый, не бойся…
– Иду, любимая! – откликнулся я, лавируя между перекладинами.
Мне казалось, что я начинаю задыхаться от волнения. Шаг… Еще шаг… Я мысленно рассчитал черту, до которой мог дойти, не рискуя попасть под копыта этому чудовищу. Я мог пройти ровно столько, чтобы при возникшей опасности имел возможность беспрепятственно скрыться за оградой.
Джек Потрошитель по-прежнему не реагировал на присутствие Виктории. Он ее попросту игнорировал! Я понял, что моя ставка на ярко-малиновый цвет ее платья потерпела сокрушительное фиаско! Я не мог больше бездействовать. Увесистый булыжник, которым я приласкал быка, метко попав ему в голову, поправил мой полуразвалившийся план.
– Виктория! Беги… – заорал я во всю мощь голосовых связок.
От этого крика мне даже самому стало страшно. Услышав мой душераздирающий вопль и увидев разъяренного быка, Вика в ужасе метнулась в сторону.
Бедняжка! Ее тело в мгновение ока было изуродовано до неузнаваемости и превращено в кровавое месиво. Большой Боря в страхе бросил грабли и забился в дальний угол загона. Он голосил на всю округу и звал на помощь людей. Я же, изображая из себя героя, продолжал держаться от Джека Потрошителя на доступном расстоянии. Не увеличивая, но и не уменьшая мысленно проведенную мною допустимую черту. Подоспевшие работники скотного двора накинули быку на рога прочные веревки и с трудом смогли отвести его от истерзанного трупа моей жены.
Мне постоянно передавали соболезнования, говорили какие-то утешительные слова, но я не чувствовал себя несчастным вдовцом. Да, я нахмурил брови, наморщил без того отвратительный лоб, скривил толстые губы, похожие на две перезревшие сливы, но душа моя ликовала от восторга. Теперь я имел безупречное алиби. Я думал только о том, как бы скорее встретиться с ее любовником и нанести ему смертельный удар.
– Иван Васильевич! Я ни в чем не виноват… – оправдывался Большой Боря. – Роман Александрович видел, что я не сделал ничего дурного. Бык словно взбесился, Иван Васильевич… Он внезапно набросился на вашу дочь. Виктория могла спастись, если бы не подошла к Джеку Потрошителю слишком близко. Я ни в чем не виноват! Ваша дочь всегда подходила к этому быку… Я не раз предупреждал ее об опасности, Иван Васильевич… Ах, какое несчастье! Какое несчастье… Роман Александрович бросился на помощь, но разве он мог остановить этого зверя. Вы сами никогда не запрещали Виктории подходить к этому чудовищу. Я ни в чем не виноват! Я убирал мусор… Спросите у вашего зятя! Виктория сама подошла к Джеку Потрошителю. Какое несчастье! Какое несчастье, Иван Васильевич…
31
Отец Виктории не присутствовал на ее похоронах. Он перенес инфаркт и обессиленный лежал в постели. Ее могилка была усыпана полевыми цветами.
– Крепитесь, Роман Александрович! – говорили мне местные жители, стараясь хоть как-то смягчить мое горе. – Господь позаботится о ее душе. Теперь все несчастья для нее позади. Виктория обрела вечный покой. Вы любили ее, Роман Александрович, и она безумно любила вас… Такое горе! Такая жуткая смерть! Ивану Васильевичу давно нужно было избавиться от Джека Потрошителя…
Я, как мог, изображал из себя горем убитого супруга. Даже Большой Боря, который убедил участкового в моей невиновности, тоже подошел ко мне и протянул мозолистую волосатую руку.
– Прими искренние соболезнования, дружище! Ты же сам видел, что я ничего не мог сделать…
– Тебя никто не обвиняет, Большой Боря, – с дрожью в голосе сказал я.
– Мне следовало запретить вашей супруге подходить так близко к этому убийце…
– Кто же знал, что он взбесится?
– Она всегда подходила к Джеку Потрошителю, и он никогда не смотрел на нее косым взглядом. А тут… Прости меня, дружище…
– Спасибо, Большой Боря! – ответил я поникшим голосом. – Надеюсь, у тебя не возникнет неприятностей. Я убедил вашего следователя в твоей непричастности к случившемуся…
– Знаю, дружище! Я тоже был у него. Я рассказал участковому о том, что ты стоял за изгородью, а потом бросился на помощь.
Мы крепко пожали друг другу руки.
Этот закоренелый алкоголик даже не заметил, когда я перелез через ограду. Как я уже говорил, его несусветная глупость была мне только на пользу.
В течение нескольких последних дней, на которые я был вынужден задержаться на ферме моего тестя, по вполне понятным причинам меня можно было легко найти на кладбище. Я постоянно сидел возле могилы Виктории. Я был там с утра и до позднего вечера. Я страдал от голода, но упорно отказывался от пищи, ограничившись лишь кусочком ржаного хлеба и стаканом холодной воды. Мое горе должно было выглядеть искренним и неподдельным. Иногда до меня доходили слухи, что я начинаю терять рассудок. Глупцы! Разве они могли знать, что все эти дни я ликовал от восхищения перед собственной гениальностью. Меня переполняла гордость за содеянное преступление. Теперь все мысли я направлял на свою очередную жертву. Я произвел один самосуд и тут же вынес второй приговор. Данила Луговой был обречен на смерть. Он не имел права подать кассационную жалобу. Я даже специально не сообщил в Мурманск о причине моей задержки. Я хотел, чтобы Данила был первым, кто узнает от меня о случившемся несчастье. Я мечтал посмотреть ему в глаза и увидеть, как у него опустятся руки, и, не выдержав истинного горя, обрушившегося на него, он проронит слезу. Я стремился запечатлеть его в моей памяти жалким и беспомощным человеком, страдающим от потери возлюбленной.
В тот день, когда я наконец-то был просто обязан вернуться на Кольский полуостров, я, как обычно, находился у могилки Виктории. Здесь была поистине мертвая тишина. Меня никто не отвлекал от моих мыслей, и я имел возможность спокойно сосредоточиться на следующем преступлении. Заметив приближающуюся Светлану, я прикинулся настоящим безумцем, у которого помутился разум.
