Екатерина Лесина - Рубиновое сердце богини
– А что мне оставалось делать? Подтвердил и предупредил.
– А он?
– Он не поверил, сказал, чтобы я своими страшилками детей пугал. Только зря он старался, камня у Эллы не было, он у моего папаши остался. – Ох, боюсь, что Димка заблуждается. Камень был у Никанора, а вот где он сейчас находится – неизвестно.
Мы еще долго сидели на кухне. Просто так. Дима молчал, а я не решалась заговорить. Почему? Не знаю. Просто было неловко как-то, я несколько раз порывалась подняться, но натыкалась на притворно-равнодушный взгляд и садилась на место.
– Может, приляжешь, отдохнешь? – предложила я, он ведь всю ночь на том подоконнике просидел, точно знаю. Ну, не знаю, догадываюсь. А там сквозняк.
– Спасибо, я не устал.
Я с серьезным видом кивнула. Конечно, не устал, а мешки под глазами – это плод моего воображения. И морщины на лбу. Пыляев всегда морщил лоб, когда ему что-то не нравилось или нога болела. Зачем он мне врет?
Зазвонил телефон. Как там у Чуковского было: «Кто говорит?» – «Слон».
К сожалению, это был не слон. Аделаида Викторовна. Ну почему именно сегодня, когда у меня нет ни сил, ни желания сражаться с ее ехидством.
– Мария, это ты?
– Я.
– Нам нужно поговорить.
– О чем?
– Жду тебя через полчаса. Надеюсь, у тебя хватит совести не тащить с собой этого… Этого… – Не найдя подходящего слова, Аделаида Викторовна бросила трубку. Плевать. Значит, важный разговор? Хорошо. Через полчаса? Ладно, приеду, у меня тоже найдется пара вопросов к милейшей даме: например, зачем она звонила в Вимино, зачем врала, когда говорила, что Димка попал в больницу. Мы еще посмотрим, кто кого.
Димка, несмотря на все уверения, задремал прямо за столом, когда только успел. Разбудить? Не стоит, начнет вопросы задавать, а Аделаида Викторовна права – отношения лучше выяснять наедине, Димкино присутствие скорее минус, чем плюс. Записку напишу.
До дома, где имели честь располагаться пятикомнатные апартаменты, в коих обитал Гошик, а заодно и его мамочка, я добралась в рекордный срок – пятнадцать минут. У Хромого Дьявола отличная машина, надеюсь, он не слишком расстроится, обнаружив ее отсутствие.
Честно говоря, находиться во дворе было неприятно. Я семь лет прожила в этом доме. Вон елочка, которую посадили еще при мне, вымахала красавица, лапки распушила. А вон качели, песочница, горка и деревянный домик, в котором можно прятаться. И лавочка есть, когда-то я мечтала, как буду сидеть на этой самой лавочке и качать коляску с младенцем или наблюдать, как ребенок копается в песочнице, смешной розовощекий карапуз. Теперь карапуза никогда не будет, потому что мой муж захотел со мной развестись, а на ребенка алименты платить нужно было бы. И ответственность еще, а Гошик всегда боялся ответственности.
Скотина!
Какая же он скотина.
А в подъезде дверь стальную установили. Какой там номер квартиры? Сто тридцать. Точно, сто тридцать, Аделаида Викторовна еще шутить изволили, мол, не одна чертова дюжина, а целый десяток.
– Ты опоздала.
Моя бывшая свекровь выглядела великолепно, впрочем, как всегда. Светлые волосы уложены в аккуратную прическу, глаза накрашены, в ушах поблескивают камешки, я рядом выгляжу Золушкой до превращения ее в принцессу.
– Точность – вежливость королей, – уколола Аделаида Викторовна, слышали мы уже и про королей, и про королев, и про кровь голубую, аристократка из Краснознаменска. – У тебя новая машина.
Мы топтались в коридоре, видимо, свекровь еще не решила, где следует принимать особу, подобную мне, – в зал проводить или все-таки кухни достаточно. А я же изо всех сил старалась не смотреть на пол, Гошик говорил, что именно здесь Лапочку и убили, вероятно, я даже стою на том самом месте. Следов не осталось, а вот ковер новый – темно-синий, на таком, наверное, и кровь не видна.
– Машина не моя.
– Даже так? – Левая бровь слегка приподнялась, это означало удивление.
– Даже так.
– Неужели он тебе еще не подарил машину? – Она отступила в сторону. – В комнату иди. Только разуйся.
– А тапочки? – спросила я исключительно из вредности.
– Пол теплый. – Гошина маменька царственно удалилась, предоставив мне самостоятельно разбираться с гардеробом.
Обстановка в комнате со времени моего последнего визита не изменилась. Напольная ваза, картина а-ля Рерих, бюро, фарфоровые голуби перед старинным зеркалом, тяжелые портьеры, мне всегда было душно здесь.
– Садись. – Аделаида Викторовна указала на стул с высокой спинкой, насколько мне помнится, сие произведение искусства отличалось удивительной непрактичностью, стул был тяжелым, некрасивым и неудобным, все эти завитки да ангелочки пребольно впивались в спину. Она же предпочла мягкое кресло, современное и удобное.
– Итак, Мария, разговор у нас будет серьезный, и я прошу… нет, я требую, чтобы он остался между нами, внутрисемейные дела посторонних не касаются. – Это кого она имеет в виду? Димку? Или Анастасию Павловну? Впрочем, я и не собиралась никому ничего рассказывать.
– Скажу откровенно, Мария, ты мне никогда не нравилась. – Аделаида Викторовна говорила спокойно и даже улыбалась, впрочем, она постоянно улыбалась: улыбка – это часть одной большой маски под названием «истинная леди». А леди все должна делать красиво: ходить, сидеть, накрывать на стол, принимать гостей и говорить гадости. – Я считала, что мой сын заслуживает большего, чем девица непонятного происхождения, у тебя ни образования, ни воспитания, ни желания измениться, но, коли Георгий выбрал именно тебя, я готова была смириться. Более того, я постаралась превратить хамоватую девчонку из провинции в нечто достойное. – На этом месте Аделаида Викторовна запнулась, видимо, забыла, который из моих грехов следует упомянуть первым – тупость или неблагодарность. Я поставила на неблагодарность. Удивительное дело, еще недели две назад я бы уже орала, доказывая собственную правоту, а потом целый вечер расстраивалась бы, а сейчас сижу, слушаю, улыбаюсь и чувствую себя замечательно. В том смысле, что плевать мне и на Гошика, и на его долбанутую мамашу, и вообще на все и на всех, вот закончится эта канитель – уеду в Вимино, буду пить вино перед камином, любоваться закатом за стеклянной стеной веранды, учиться ездить верхом. Жить буду. Если, конечно, меня не убьют раньше.
– Мария, ты меня слушаешь?
– Конечно. – Ничто так не раздражало Аделаиду Викторовну, как невнимание собеседника.
– Мне даже показалось, что мои усилия возымели успех, и благодаря мне, Мария, ты превратилась в ухоженную молодую женщину. И чем ты отплатила? Сердце разрывается, стоит мне подумать, как переживает Георгий! – Театральная пауза, трагично заломленные руки, во взгляде почти искренняя боль – великолепно! Станиславский и тот бы поверил, не в текстильный техникум следовало ей поступать, а в театральный. Или такого не существует? А, неважно. Главное, играет Аделаида Викторовна с душой.
– Страдает, говорите? – Мне стало смешно.
– Страдает! Георгий любил тебя, верил, а ты хладнокровно растоптала его чувство!
– Любил, значит?
– Мария, только не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чем я!
– Понимаю, Аделаида Викторовна, очень хорошо понимаю. А ваш нежный и чувствительный Жорж не говорил, как он мне изменял? И при этом прятался за плечи своего дружка? Как придумал замечательный план, чтобы развестись со мной и имущество не делить?
– У тебя не было никакого имущества! – взвизгнула дама.
– Допустим. А еще он вам не рассказывал, как на пару с врачом заставил меня аборт сделать? Не рассказывал? Вижу, нет. Как же так, Аделаида Викторовна? Столько всего, а вы не в курсе.
Она позеленела, потом побелела, вдохнула поглубже и почти спокойно ответила:
– Ложь.
– Неужели?
– Тебе Пыляев рассказал? Конечно, он, кто еще. Не верь, Мария, Дамиан совсем не тот человек, за которого себя выдает, он жестокий, злой, и придумать сказку, чтобы втереться в доверие, ему раз плюнуть.
– И зачем ему втираться ко мне в доверие?
– Тебе виднее, но на твоем месте, Мария, я бы не верила ни одному его слову. Георгий тебе изменял! Это ж надо такое придумать! Даже если и так, то мужчинам в этом мире позволено гораздо больше, чем нам…
– А остальное тоже, по-вашему, выдумка? – Ее хладнокровие, упрямство и непоколебимая вера в непогрешимость собственного сына ставили меня в тупик. Аделаида Викторовна – умнейшая женщина, и неужели она и в самом деле верит в то, что говорит мне? Да, верит, она верит, что Гошик идеален. Господи, неужели я просто чего-то не понимаю, ведь он должен чем-то заслужить такую всепоглощающую любовь! Неужели это только потому, что она – его мать?! А я? Если бы у меня был ребенок, неужели я бы делала для него меньше? Неужели не защищала бы?
Не знаю.
– Не знаю, – ответила Аделаида Викторовна. – Не удивлюсь, если и «остальное» окажется выдумкой. Только не понимаю, зачем понадобилась эта грязная клевета!
