Владимир Кашин - Чужое оружие
Мария, уже не владея собой, пьяно улыбнулась.
— Иисус, сойдя, сказал, — продолжал Лагута, опустив сильную руку ей на плечо, — грехом грех уничтожьте, и ты должна сейчас подчиниться брату Михайлу, ибо он в грех впадет не по своей воле, не по желанию плоти, а по воле святого духа…
При этих словах брат Михайло навалился на Марию и начал целовать ей лицо и плечи…
Последнее, что она как в бреду почувствовала, было то, что ее подымают со скамьи, стягивают рубашку… Потом стало душно, и она тяжело провалилась в бездну, влетела в черную звездную ночь, туда, где сегодня уже говорила с господом. И показалось ей, что на этот раз она по-настоящему навсегда оставила грешную землю…
Когда Мария проснулась, в доме никого не было, кроме Федоры. Старуха молча, сжав губы, помогла ей одеться и вывела на улицу. Остановив какую-то машину, ткнула шоферу деньги и попросила отвезти больную женщину в Вербивку.
III
Их было четверо. Три сотрудника милиции и рецидивист-расхититель Михайло Савенко. Уже битый час продолжался бесплодный допрос. Савенко притворялся божьим агнцем. Лишь после того как подполковник Криворучко напомнил об уголовном прошлом «божьего наставника», тот начал сдаваться и признавать за собой грешки, за которые большого наказания не полагалось.
Выяснилось, что брат Михайло вовсе не Савенко, а Савченко, который уже дважды привлекался к ответственности за хулиганство и воровство и отсидел в исправительно-трудовых колониях в общей сложности больше восьми лет.
Сначала все шло довольно однообразно: подполковник Криворучко задавал вопросы, на которые Савенко-Савченко большей частью бросал лаконичное: «Не знаю».
Ответы допрашиваемого быстро печатались на машинке, за которой сидела молоденькая белокурая женщина, инспектор отдела борьбы с хищением социалистической собственности.
— Каким образом у вас дома оказалось такое количество спирта? — в третий раз повторил свой вопрос подполковник Криворучко.
— Не знаю, — так же в третий раз коротко ответил Савченко. — Чужой он. Я разрешал своей пастве эту малость в моем погребе держать.
Подполковник Коваль едва не засмеялся: точно так отвечала на допросе припертая фактами к стене Ганна Кульбачка.
— Но спирт не в бутылках был, а в канистрах и в землю закопан. Тут уж без хозяина не обошлось, — заметил Криворучко, тоже удивляясь, какую неразумную позицию избрал Савченко. — Как бы ни очутился в погребе этот спирт, он все равно ворованный, потому что в магазинах не продается. Интересно, как потом ваша паства разбирается, где чье лежит…
Подозреваемый и сам понял, что его объяснения звучат наивно, но ничего другого придумать не мог и горбился на стуле — мрачный, обрюзгший, весь какой-то осевший, словно остывшая квашня.
— Кто хранил у вас спирт?
— Многим разрешал.
— Если подтвердят, у вас появятся смягчающие обстоятельства. В ваших интересах назвать этих людей.
Савченко, глянув исподлобья на пишущую машинку, ничего не ответил.
— Так зачем все-таки приносили к вам краденый спирт?
— Каждый вносил свою долю, — вдруг нашелся Савченко.
— Поговорим без протокола, если он вас смущает, — включился в допрос Коваль, заметив взгляд подозреваемого.
Начальник отдела не возражал и кивнул.
— Будем записывать только то, что вы сами пожелаете.
Белокурая инспектор сняла руки с клавишей машинки, открыла сумочку и мельком глянула в лежавшее там зеркальце.
— Объясните, как это у вас соединялось: вера, пуританские строгости и деятельность… — Коваль сделал паузу, — экспедитора спиртзавода и по совместительству — расхитителя?
— Вера требуется каждому человеку.
— Но ведь не каждый верующий собирает десятки литров такого зелья, как спирт…
— Благодать на истинно верующего нисходит независимо от того, чем занимается он на грешной земле…
— Насколько мне известно, — заметил Коваль, — вы отрицаете земную жизнь и ее радости, хотя очень любите деньги, стремитесь к богатству. Идете даже на преступления, чтобы удовлетворить свои плотские страсти. В Полтаве вас судили за обычное воровство, перед этим вы отсидели два года за злостное хулиганство…
— Были грехи, каюсь… Я тогда еще не сподобился бога, не обрел духовной жизни.
— Ну, а теперь, уже «сподобившись», все равно нарушаете законы?
— Духовная жизнь, она вне законов, придуманных людьми. Преследования, которым я подвергался, — опустил глаза Савченко, — естественны и закономерны, святым писанием предусмотренные. Истинные сыновья божьи всегда страдают и преследуются во имя господа. Он терпел и нам велел…
— Вы не только законы общества и государства, но и свои заповеди нарушаете, — сказал Коваль. — «Не убий», «не возжелай», «не укради», а вы и возжелаете, и крадете… Вот и начальник ОБХСС подтвердит, — с легкой улыбкой обратился Коваль к подполковнику Криворучко. — Верно, Иван Кондратьевич?
— Мы не боимся пострадать за Христа, — вздохнул Савченко, — это не тяжелая ноша, а радость. Когда вы свои глыбы каменные обрушиваете на нас, мы это принимаем безропотно. Сказано у апостола Павла, что закон духа жизни в Иисусе Христе освобождает нас от закона греха и смерти.
— А Петро Лагута и Мария Чепикова тоже за Христа пострадали, преступив закон жизни и смерти? — вдруг спросил Коваль и с удовлетворением заметил, что при этом вопросе Савченко испуганно стрельнул глазами на машинистку.
— Теперь будем ваши ответы записывать, — сказал Коваль.
— О брате Петре и сестре Марии знаю, но мы им не судии, они теперь вечную жизнь получили и отвечают только перед богом.
— Они-то перед богом отвечают, — вздохнул Коваль, — но кому-то и здесь нужно ответить.
— Об этом нам ничего не ведомо.
— Расскажите, какие у вас были отношения с Марией Чепиковой и Петром Лагутой?
— Никаких. Мария иногда приезжала в Черкассы к врачам, медицина не помогла, вот она к богу и обратилась. Молилась с нами…
— Когда была в последний раз?
— Точно не припомню.
— Накануне своей гибели, седьмого июля, — подсказал Коваль.
Савченко, испуганный тем, что милиции известна дата последнего посещения Марией его дома, закашлялся, стараясь выиграть время и обдумать ответ. Впрочем, если милиция знает дату, то она взята не с потолка. Савченко это знал из своего предыдущего опыта.
— Возможно, и седьмого… Да, кажется, так…
— С кем она была у вас?
— Несколько человек молились.
— А Лагута?
Пальцы Савченко задрожали, и он не знал, куда девать руки. Правое веко, как всегда при волнении, начало предательски подергиваться.
— Не было его на молении.
— А мужа Марии?
— И мужа не было.
— Он что, вообще у вас не бывал?
Савченко подумал: «Не от Чепикова ли у милиции все эти сведения?» И решил, что абсолютно все отрицать нельзя.
— Однажды Мария приводила, но душа у него не раскрылась, не услышал он голос божий.
— А Ганна Кульбачка?
— Седьмого не приезжала.
— Сколько вы продали спирта Кульбачке и по какой цене? — спросил подполковник Криворучко.
— Я ей спирт не продавал.
— Она часто приезжала к вам?
— Веру нашу соблюдала. Вместе со всеми молиться хотела.
— Значит, спирт, который изъяли у нее во время обыска, не с вашего завода?
— Откуда мне знать, что вы у нее нашли! Я ей ничего не продавал.
— Ну что ж, — сказал Криворучко, — проведем очную ставку. Мы располагаем другими сведениями.
— Значит, седьмого июля Мария Чепикова осталась у вас ночевать? — снова перехватил инициативу Коваль.
— Слабенькая она. Устала… — растерялся Савченко. — С богом говорила душевно, все свои силы истратила… Отлежалась и уехала…
— Так, — медленно произнес Дмитрий Иванович, — значит, уехала?.. А в котором часу?
— Не знаю. Спал я.
— А кто еще в ту ночь был в вашем доме?
— Ну, Федора, понятно.
— Может, она знает?
— Да ничего она не знает. Что она может знать!
— Проверим, — произнес Коваль и нажал на кнопку звонка.
Двери открылись, и вошла Федора, одетая в темное платье. Если бы появились живые Мария или Петро Лагута, Савченко, наверное, был бы меньше потрясен.
Увидев брата Михайла, Федора в свою очередь бросила на него испуганный взгляд.
— Ваши фамилия, имя, отчество? — спросил Коваль, предложив Федоре подойти к столу.
— Гнатюк я, Федора Ивановна…
— Вы знаете этого человека? — показал он на Савченко.
— Как не знать…
— Назовите.
— Михайло Гнатович.
Белокурая машинистка-инспектор быстро отстукивала вопросы и ответы.
— В каких вы с ним отношениях? Может, родственник ваш?
— Да ни в каких! И не родственник он мне. Хозяин мой. Служила у них.
