Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник) - Сименон Жорж
– Когда я впервые вошел в этот дом, Лиз была в постели. Смотрите… Вот этот абажур был включен. Форлакруа обожал дочь… Обожал и страдал, потому что оставался в плену сомнения. Какие у него были доказательства, что это его дочь, а не ребенок очередного любовника вроде певца из кафешантана с сальными волосами? Он любил ее еще и за то, что она была не такая, как все; она нуждалась в нем, потому что больше напоминала молодое животное – импульсивное, ласковое, живущее инстинктами. Думаю, что в период между приступами она обладала менталитетом шестилетней девочки: искреннее удивление, благодарность… Каким только врачам не показывал ее отец! Должен признаться, господа, что девочки с таким диагнозом, как правило, не доживают до шестнадцати-семнадцати лет. А если доживают, приступы начинают случаться все чаще… Они становятся угрюмыми, подозрительными. Конечно, местные жители преувеличивают, но достоверно известно, что до Марселя Эро у нее были связи с мужчинами – с двумя, не меньше. Когда же пришел Марсель…
– Прошу прощения! – перебил следственный судья. – Я еще не допрашивал обвиняемого. Он утверждает, что ничего не знал о ночных посещениях Марселем Эро спальни его дочери?
Мегрэ молча посмотрел в окно, повернулся:
– Он знал и не скрывает этого.
Неловкое молчание.
– Значит, этот человек…. – снова заговорил судья.
Адвокат, несомненно, спрашивал себя, как представить и объяснить столь чудовищный факт присяжным заседателям в Ля-Рош-сюр-Йон.
– Он знал, – настойчиво повторил Мегрэ. – Дело в том, что все доктора, к которым он обращался, твердили одно: «Выдайте ее замуж! Это единственный шанс».
– Но есть большая разница между тем, чтобы выдать дочь замуж, и тем, чтобы терпеть такого типа, как Эро…
– Вы полагаете, господин судья, что девушку, страдающую таким заболеванием, легко выдать замуж? Форлакруа предпочел закрыть на все глаза. Он навел справки об Эро. И не мог не заметить, что парень в глубине души порядочен, несмотря на историю с Терезой. Об этом я расскажу в следующий раз… Кстати, Марсель тоже вовсе не был уверен, что ребенок Терезы от него. А она буквально изводила его… В то же время Эро не на шутку влюбился в Лиз. Настолько, что готов был жениться на ней, несмотря ни на что…
Комиссар помолчал, выбил трубку о каблук, мягко продолжил:
– И они должны были пожениться.
– Что?
– Я сказал, что Марсель и Лиз должны были пожениться через два месяца. Если бы вы лучше знали Форлакруа, вы бы поняли… Человек, у которого хватает терпения годами жить так, как он жил… Он долго наблюдал за Марселем. И однажды, когда Эро проходил мимо дома судьи, дверь открылась. Стоя на пороге, Форлакруа тихо сказал замершему от ужаса молодому человеку: «Вы не согласитесь зайти на минутку?..»
Мегрэ машинально запустил остановившийся маятник настенных часов.
– Я знаю, как происходил этот разговор, ведь меня тоже усадили в это кресло напротив камина… Судья наверняка говорил очень степенно. Разливал портвейн по хрустальным бокалам. Сказал… Сказал то, что нужно было сказать: правду о Лиз. Эро был в смятении, не знал, что ответить. Попросил несколько дней на раздумье… Конечно, он готов был принять предложение. Вы же знаете таких людей, господин судья? Простых, сильных, крупных?.. Наблюдали за ними когда-нибудь на ярмарке? Как они заключают сделки?.. Эро вспомнил о докторе, служившем с ним на «Мстителе». Возможно, они были приятелями. Марсель отправился в Нант…
Автомобильный гудок. Долгий, настойчивый, неожиданный. В окно было видно, как к дому подкатил роскошный автомобиль. Шофер в ливрее проворно вышел из машины и поспешил открыть дверцу.
Мегрэ и его спутники как раз находились в комнате, бывшей неким подобием будуара Лиз, посреди которого стояло фортепьяно. Они втроем наблюдали за происходящим во дворе.
– Гораций Ван Усшен! – объявил Мегрэ, указывая на старика, который первым вышел из машины. При этом он двигался так неестественно и порывисто, что напоминал механическую куклу с плохо смазанными шарнирами.
На улице уже начинал толпиться народ. Ван Усшен в своем светлом фланелевом костюме, белых башмаках, широком клетчатом пальто и кепи из белого сукна будто был создан для того, чтобы позабавить местных жителей. Наверное, такой наряд смотрелся вполне уместно на Лазурном Берегу, но в Л’Эгийоне, где даже летние дачники были людьми весьма скромного достатка, он выглядел неожиданно.
Старик был худ и морщинист, как Рокфеллер. Он вообще был на него похож. Вот он протянул руку своей даме. И тогда из машины показалась просто необъятная женщина, с ног до головы укутанная в меха. Она оглядела дом, сначала сверху вниз, потом снизу вверх. Что-то сказала шоферу. Тот подошел к двери и позвонил.
– Если вы не возражаете, друзья мои, давайте не будем пускать голландца. По крайней мере пока…
Комиссар снова пошел открывать. С первого взгляда он убедился, что судья не обманывал: Валентина Форлакруа, урожденная Константинеско, когда-то была очень красива, и глаза у нее до сих пор были удивительные, а губы чувственные, как у Лиз, несмотря на дряблость и морщинки.
– Вот! Я приехала, – заявила она. – Идем, Гораций…
– Прошу прощения, мадам, но пока я прошу войти только вас одну. Полагаю, что и вам так будет лучше, верно?
Оскорбленный Гораций вернулся в машину, завернулся в плед и замер на заднем сиденье, не обращая внимания на разглядывающих его мальчишек.
– Вам знаком этот дом. Если вы не возражаете, пройдемте в библиотеку, там зажжен камин…
– Не понимаю, какое отношение я имею к преступлениям этого человека! – сразу запротестовала она, оказавшись в комнате. – Мы, конечно, женаты, но уже много лет не живем вместе, и чем бы он сегодня ни занимался, меня это совершенно не интересует…
Следственный судья и адвокат тоже спустились вниз.
– Господин следственный судья объяснит вам, что речь идет не о сегодняшних делах, а об истории многолетней давности, когда вы как раз жили вместе…
Комнату постепенно заполнял резкий запах духов. Рукой с ярко-красными ногтями, унизанной кольцами, Валентина Форлакруа открыла портсигар, лежавший на столе, и стала искать спички.
Мегрэ зажег одну и протянул ей.
Судья решил, что самое время вмешаться и сыграть свою роль:
– Мадам, вы, несомненно, знаете, что закон расценивает как сообщничество не только случаи непосредственного участия в преступлении, но и случаи присутствия при нем без последующего заявления властям…
Это была сильная женщина! Форлакруа не преувеличивал. Не торопясь с ответом, она несколько раз не спеша затянулась. Затем распахнула норковое манто, явив глазам присутствующих черное шелковое платье, усыпанное бриллиантами, и медленно обошла большую комнату; остановилась у камина, наклонилась, взяла щипцы и поправила покосившееся полено.
Когда она обернулась, от ее притворства не осталось и следа. Она готова была драться. Глаза уже не были так прекрасны, зато в них появилась цепкая проницательность. Губы напряглись.
– Превосходно! – проговорила она, садясь на стул и опираясь одним локтем на стол. – Говорите, я слушаю. А что до вас, комиссар, то ловушка, которую вы мне устроили, не делает вам чести…
– Какая ловушка? – удивился следственный судья, оборачиваясь к Мегрэ.
– Я бы не стал называть это ловушкой, – проворчал комиссар, гася трубку большим пальцем. – Дело в том, что я отправил мадам телеграмму с просьбой приехать сюда и объяснить визит, который она нанесла мужу около месяца назад. Я хотел бы попросить вас, господин судья, задать ей этот вопрос в первую очередь, если вы не против…
– Вы слышали, мадам?.. Предупреждаю, что в отсутствие секретаря суда наша беседа не может считаться официальным допросом, а господин Куртье, здесь присутствующий, является адвокатом вашего мужа.
Она с презрительным видом выдохнула дым и пожала плечами.
– Я хотела получить развод! – бросила она наконец.
– Почему только сейчас? Почему не раньше?
На глазах у Мегрэ произошло то самое удивительное превращение, о котором рассказывал Форлакруа. В мгновение ока эта важная дама, вся в драгоценностях, превратилась в женщину столь вульгарную, что всем стало неловко.
