Филипп Ванденберг - Пятое Евангелие
– Конечно, вы правы, – ответил Кесслер, и его глаза за стеклами очков хитро сверкнули. – Но если бы мы располагали подобными данными, то и вы, брат во Христе, вынуждены были бы признать: источник, в котором данная информация содержится, отличается от четырех уже известных нам тем, что его автор лично знал Иисуса.
Внезапно в зале стало тихо. Даже те, кто до сих пор был погружен в работу над своими фрагментами, заинтересовались происходящим. Кесслер держал в руке небольшой кусок бумаги, размером примерно двадцать на двадцать сантиметров – такой калькой пользовались все иезуиты во время работы. Они накладывали прозрачный лист бумаги на имевшийся документ и делали при помощи карандаша копию. Эта техника позволяет дополнять поврежденные или отсутствующие места текста, не повреждая оригинал.
– Со вчерашнего дня я пытаюсь осмыслить результат своей работы, – сказал Кесслер. – Я думал над ним всю ночь…
– Не испытывайте наше терпение, Кесслер! – Манцони не мог скрыть волнение и громко с силой выдыхал воздух. – Поделитесь же; с нами своими познаниями!
Среди работавших над фрагментами пергамента установился своего рода обычай: каждый, кому удавалось перевести фрагмент или восстановить отсутствующие места, докладывал о результатах работы, которые затем выносились на общее обсуждение, и во время него велась дискуссия о вероятности предложенного толкования, а также о содержании. Кесслер, которому выпала сомнительная честь заниматься началом текста – или тем, что по разным признакам приняли за его начало, – до сих пор ни разу не докладывал о результатах своей работы. Дело в том, что начало любого пергамента обычно повреждено намного больше остальных его частей, а разрывы, стершиеся места текста и отсутствие частей отнюдь не облегчают работу.
– Я бы хотел предупредить, – начал Кесслер, – что свои дополнения и перевод я уже обсудил с нашим братом Стефаном Лозински, который вполне согласен с моим толкованием. Текст рукописи начинается с трех строчек, которых у нас нет и, по всей видимости, они никогда не будут восстановлены, поскольку приходится иметь дело с механическими повреждениями. Четвертая строка начинается со слов: «… отец. Иисус, говоривший о себе, что Бог послал его как учителя, чтобы дать нам знак… послал Мессию… и так был я тому свидетелем, как отец любит сына… и начали люди чтить его, рост которого четыре локтя, а волосы на главе его цвета эбенового дерева, я же остался низкого роста, как большинство мужчин в Гали лее. Чтобы внимать его мягкому голосу, люди приходили издалека…»
Монахи молчали, и казалось, что каждый из них еще раз мысленно повторяет услышанный текст. Первым пришел в себя Манцони.
– Господи! – воскликнул он и тут же задал вопрос: – Какую часть этого текста можно считать полностью достоверной, а какую дополненной либо сомнительной по каким-то другим причинам?
– Двадцать процентов дополнены, – ответил Кесслер. Пятая часть.
– А описание Господа нашего Иисуса Христа?
– Может считаться полностью достоверным. Эта часть сохранилась лучше всего. Чем дальше от начала свитка, тем лучше сохранился текст.
Кесслер передал Манцони свою кальку.
Тот не мог оторвать глаз от документа. Резкие движения, которые были профессу столь же чужды, как и сомнения в истинности учения святой матери Церкви, свидетельствовали о том, что Манцони не на шутку разволновался.
Средним и указательным пальцами правой руки он водил от слова к слову, внимательно изучая кальку. Манцони шевелил губами, не произнося ни звука. Наконец он вернул Кесслеру лист бумаги, повернулся к окну и устремил взгляд в небо.
– Если ваше толкование верно, то вы правы, брат во Христе, И автор этого текста действительно лично и очень близко знал Господа нашего Иисуса Христа, – сказал Манцони наконец. И прежде чем вернуться к своему рабочему месту в передней части зала, добавил: – Отличная работа. В самом деле, отличная работа.
3
Лозински вместе с Кесслером отошел в сторону, пренебрежительно кивнул на повернувшегося к ним спиной професса и сказал своему молодому коллеге:
– Если он больше ничего не может сказать по этому поводу…
Кесслер покачал головой:
– Он не был готов услышать нечто подобное. Думаю, сейчас у него в голове роится слишком много разных мыслей. – Он тихо засмеялся. – Бедный Манцони!
Лозински тоже улыбнулся, но тут же его лицо стало абсолютно серьезным:
– Возможно, нам запретят покидать кельи. Все будет зависеть от того, какое значение придадут нашему открытию. Но если курия и решится на подобный шаг, то сделают они это не впервые. Совет кардиналов – изобретение католической церкви.
– Но конклав созывается для избрания Папы.
– Для избрания Папы. Но изначально преследовалась цель заставить кардиналов быстро сделать свой выбор. Сейчас совсем другие причины являются главными: желание держать все в тайне. Ни один христианин не должен знать, как избирается Папа, а также кто был за, а кто – против. Я вполне могу допустить, что возложенная на нас миссия является для курии даже более важной, чем избрание нового Папы. Поэтому они готовы сделать все, чтобы результаты нашей работы остались секретными.
– Мы ведь принесли клятву ордену, брат во Христе!
– Вера в клятву ордену делает вам честь, но посмотрите вокруг повнимательнее. Вы бы могли доверять всем здесь присутствующим? Голландцу Феельфорту, этому кляузнику из Франции или вашему земляку Рориху? Клятва клятве рознь. Я бы предпочел не оказаться на пути по крайней мере у третьей части из сидящих в этом зале иезуитов, если бы речь шла об искушении.
– Искушении?
Лозински развел руками, словно говоря: «Кто знает?» Кесслер не мог понять, на что намекал поляк. Но мысли собеседника казались ему далекими от добродетельных.
Опустив взгляд, Лозински почти вплотную приблизился к Кесслеру:
– Знаете, вокруг древа познания много завистников, поскольку с того самого момента, когда появился человек, возникло стремление к познанию. Как известно, знание – один из видов наслаждения, и в чем-то оно подобно плотскому наслаждению. Незнание же сродни боли. Так как на свете есть немного людей, которые наслаждаются болью, все стремятся к познанию и знанию. И Святая Церковь претендует на это знание, а соответственно и на связанную с ним власть. Или вы попытаетесь возразить мне, если я заявлю, что влияние Папы на своих овец основано по большей части на его знании, недоступном стаду
– Брат во Христе! – Негодование Кесслера не было наигранным. Он никогда не слышал подобных еретических речей от членов своего ордена.
Лозински указал рукой на надпись в передней части зала, где над своим столом склонился Манцони.
– Излюбленным изречением нашего брата во Христе Игнатия было «Omnia ad maiorem Dei gloriam», а не «Omnia ad maiorem ecclesiae gloriam». Мы служим Всевышнему, а не Церкви. – На лице поляка опять появилась неприятная ухмылка, а затем он продолжил: – На мой взгляд, довольно неприятен тот факт, что португальцы, французы, испанцы, швейцарцы и, наконец, немцы запретили наш орден. Насколько вам известно, даже один из Пап решил прибегнуть к подобным мерам, что вовсе пало позором для института Церкви. Почему он так поступил? В книгах по истории утверждают, что его вынудили так поступить Бурбоны. Чепуха! На самом деле Клеменс XIV боялся нашего знания! Пока что мы находимся в довольно неприятном положении. Только представьте себе, что может случиться, если в результате наших исследований выяснится, что на самом деле существует пять Евангелий. И все четыре известных Евангелия основаны на одном, которое написано гораздо раньше.
– Честно говоря, о последствиях я пока что не задумывался, – осторожно ответил Кесслер, – но думаю, что в конечном итоге все будет зависеть от содержания и смысла текста на пергаменте.
– Дьявол стремится всюду поставить свое копыто! – Поляк испытующе посмотрел на своего менее опытного собеседника. Лозински высоко ценил острый ум Кесслера и способность схватывать все на лету, что коренным образом отличало немца от медлительного Манцони. Но Лозински сомневался, можно ли доверять молодому монаху. Поляк его слишком мало знал и имел свои причины не доверять всем, поскольку – а это известно мало кому из тех, кто сам не является иезуитом, – внутри ордена возникают такие заговоры, которые делают христианский орден похожим скорее на преступный картель.
– Я не уверен, разделяете ли вы мою точку зрения, юный друг, – продолжил Лозински, – но я полностью согласен с doctor mirabilis Роджером Бэконом[32], который отрицал призыв слепо верить в авторитет Церкви, без видимых причин претендующей на то, что она проповедует единственно истинную веру, а так же не соглашался с философско-диалектической методикой, поскольку в соответствии с ней было запрещено самостоятельно осмысливать вещи. Бэкон придерживался мнения, что не каждый результат научного исследования обязательно должен становиться достоянием общественности по той причине, что, попав не в те головы, знание может принести больше вреда, чем пользы.
