Хараламб Зинкэ - Современный Румынский детектив
Б. Мне Георгина сказала.
В. Где сейчас Георгина?
Б. Не знаю, с той ночи я ее больше не видела.
Заключение: психическая природа пациентки обусловлена развитием ее личности в психогенной среде, в условиях, способствовавших повышенной внушаемости со стороны. На этом фоне и произошел стресс, вызванный попыткой к изнасилованию со стороны отчима. Невротический срыв объясняется болезненными сексуальными отклонениями пациентки и агрессивностью отчима. Их совокупность дала толчок к появлению у Лукреции Будеску патологических наклонностей, непосредственно связанных с проявлениями эротомании. Давление, осуществленное со стороны Георгины, подтолкнуло пациентку на совершение преступления, якобы разрешающего психический конфликт и воспринимаемого больной как допустимое и возможное, подготовило тем самым сферу подсознания к его совершению. И хотя преступление было совершено другим лицом — а именно Георгиной, — внушить девушке мысль, что это она убила отчима, не представляло особого труда. Следует отметить, что во время совершения самого убийства и непосредственно после него Лукреция Будеску потеряла сознание и не могла отдавать себе отчет в происходящем.
В переводе на общедоступный человеческий язык выводы доктора Спиридона звучали бы приблизительно так: убийство совершила Георгина, с преступной изобретательностью свалив вину на душевнобольную Лукрецию Будеску. Если это было действительно так, то можно предположить, что и в нашем случае кто-то другой убил Кристиана Лукача и старается ввести следствие в заблуждение, будто это сделала все та же бывшая пациентка Титуса Спиридона.
Прокурор Бериндей прибыл на место раньше и, как мы и условились, ждет нас на улице. По судорожному пожатию его руки я понимаю, как он взволнован. Он сразу вводит меня в курс событий:
— До сегодняшней ночи все нити, казалось бы, сходились к Лукреции Будеску… Теперь же, черт меня побери, совсем голова идет кругом! Кто, кто на этот раз сорвал печать и взломал дверь?! И что нас ждет там, наверху?.. Я не желаю новых трупов, капитан, хоть это вам понятно?!
Я отмалчиваюсь. Григораш же отвечает ему с вечной своей невозмутимостью:
— Было бы здоровье, все остальное приложится.
— Вам-то, конечно, море по колено! Знай щелкаете себе фотокамерой, снимаете отпечатки пальцев, делаете анализы — и все! А потом сваливаете все это на нас и умываете руки!
А у меня все не идут из головы эти несколько страничек записей доктора Спиридона. Вот почему я слушаю лишь вполуха то, о чем мне взволнованно толкует прокурор. Поднимаясь по лестнице, я продолжаю мучительно размышлять о выводах, к которым пришел доктор в результате проведенного им сорок лет назад эксперимента. В наше время подобные методы никого уже не удивляют и заключения, сделанные на их основе, не подвергаются сомнению. Да и «пентатол» давно широко применяется для лечения обширного круга психических заболеваний. Но что касается правовой стороны применения таких методов, то она далека еще от официального узаконения. В ходе судебного разбирательства их результаты не могут быть приняты в качестве улики или доказательства вины. Однако мне они могут быть полезными. Каким образом? Очень просто — мне следует сопоставить заключение доктора Спиридона с результатами экспертизы, которую провел Григораш. На чем настаивает психиатр? На том, что преступление в 1940 году совершила не Лукреция Будеску. Что доказала экспертиза? Что отпечатки пальцев на ампуле также принадлежат не ей. Отводя, однако, от нее подозрения, я обязан ответить на вопрос: возможно ли, чтобы по прошествии стольких лет было совершено преступление, повторяющее один к одному способ, которым был убит отчим Лукреции Будеску? Как объяснить это более чем странное совпадение?
Мы останавливаемся перед дверью мансарды Кристиана Лукача. Знакомая уже картина: печать сорвана, замок взломан, дверь полуоткрыта. Григораш первым входит в дверь со своей фотокамерой. Мы ждем по эту сторону порога. Прокурор молчит, едва сдерживая бешенство. Впрочем, и меня приводят в ярость эти бесконечные вторжения в опечатанную квартиру.
— Входите! — зовет нас Григораш.
Прокурор уступает мне право переступить порог первым. Входя в дверь, я вспоминаю о недавнем риторическом вопросе Бериндея: «Что нас ждет там, наверху?!»
Я оглядываю с порога комнату. В тусклом свете осеннего дня я все же ясно различаю все предметы обстановки. Постель, скажем, нетронута и подушки под покрывалом, как и прежде, походят на человеческое тело. В затылок мне возбужденно дышит прокурор.
На лестнице слышны шаги.
— Наверное, это женщина, которая сообщила, что дверь опять взломана, — предполагает Бериндей.
Так оно и есть — это домработница каких-то жильцов с первого этажа.
— Пусть пока не входит! — говорю я Бериндею, он кивает головой и спускается вниз, чтобы предупредить женщину.
Я нахожу выключатель, и мансарда сразу наполняется голубоватым неоновым светом, похожим на свет того же пасмурного осеннего дня. И сразу же в глаза мне бросается то, отчего я застываю на месте как вкопанный.
— Магнитофон! Магнитофон на месте!..
И в следующее же мгновение замечаю возле магнитофона несколько кассет и микрофон. По-видимому, тот, кто взломал дверь, торопился и не успел положить кассеты на обычное их место — в ночной столик.
Григораш и вернувшийся в мансарду прокурор поражены не меньше, чем я.
— Чудеса!.. — не может прийти в себя от удивления прокурор. И, совладав с собой, пытается пошутить: — Вы уверены, что Лукреция Будеску не сбежала из больницы?
Честно говоря, теперь я даже и в этом готов был бы усомниться, если бы не видел собственными глазами, как она спала глубоким сном под действием крепчайшего снотворного, если бы не видел, как Григораш взял у нее отпечатки пальцев, а она даже не почувствовала этого.
Стало быть, магнитофон и кассеты не были ни украдены, ни подарены кому-то Кристианом Лукачем. И тот, кто их взял отсюда и потом возвратил, рисковал дважды. Во имя чего?! С какой целью?!
— Мне надо все это зафиксировать на пленку, — напоминает Григораш.
Но прежде, чем разрешить ему приступить к делу, я оборачиваюсь к двери и спрашиваю стоящую за порогом женщину:
— В котором часу вы обнаружили, что дверь взломана?
— Около четверти третьего, — отвечает она срывающимся от волнения голосом.
— Почему вы поднялись сюда? Вы услыхали какой-нибудь шум?
— Нет… Вы можете мне не поверить, но я просто так, из любопытства… Мне говорили, что дверь опечатана… вот я и решила взглянуть, как это оно бывает…
— Мы с прокурором благодарим вас за то, что вы нас известили.
— Это мой хозяин вам позвонил…
— Прежде чем подняться сюда, на чердак, где вы были?
— На кухне.
— Кухня находится рядом с лестницей, так?
— Да.
— Вы не слышали какого-нибудь шума? Не видели никого, кто бы поднимался по лестнице? — расспрашиваю я ее, имея в виду Тудорела Паскару. Почему именно его? Да потому, что он мог сделать вывод из утренней моей беседы с ним, что меня занимает пропажа магнитофона. Разумеется, мое подозрение не имеет под собой конкретной почвы, но тем не менее оно прежде всего пришло мне в голову.
— Нет, я ничего не слыхала!
Я предлагаю прокурору спуститься вместе с нею вниз, в квартиру ее хозяев, и там записать но всей форме ее показания, пока Григораш будет заниматься своим делом.
— Не следовало ли бы на этот раз вызвать проводника со служебной собакой? — советуюсь я с моими коллегами.
Григораш отвергает мое предложение, а уж лучше него в таких делах никто не разбирается:
— Ты ведь знаешь мою точку зрения: в городских условиях, да еще на такой оживленной улице едва ли собака нам что-нибудь даст.
Он уже наладил свою аппаратуру. Не стану ему мешать — после того, как он сделает снимки, ему еще надо будет посмотреть, нет ли отпечатков пальцев на магнитофоне. И лишь после всего этого я смогу к чему-нибудь прикоснуться. Я закуриваю и любуюсь со стороны, с каким знанием дела, даже с известным изяществом, действует мой приятель. А в голове у меня вертится одно и то же имя: Тудорел Паскару. Он посетил своего двоюродного брата всего за два часа до его смерти. Он сказал, что застал Кристиана слушающим музыку, и, когда уходил, тот продолжал ее слушать… «Грустную, печальную музыку», — утверждает Виски. Значит, и те, кто мог прийти сюда после Паскару, должны были застать Лукача в том же душевном состоянии. Не исключено, что именно они, эти предполагаемые визитеры, и похитили магнитофон вместе с кассетами. Если это так, то с какой целью? И почему именно магнитофон и больше ничего? И во имя чего они пошли на заведомый риск, возвращая магнитофон?
В чем тут логика? Но поскольку я ее не нахожу, мои подозрения возвращаются к Тудорелу Паскару.
