Станислав Родионов - Запоздалые истины
— По чашечке кофе, пожалуйста, — с достоинством попросил Леденцов.
— И все? — сурово удивилась барменша.
— А что... еще есть?
— Коктейли, фирменное мороженое «Дискотека»...
— По чашечке кофе и по «Дискотеке», — заключил инспектор.
Атаманша, то есть барменша, вытерла стойку, обдала Леденцова чем-то похожим на заплесневелую улыбку и неспешно поплыла к урчащей машине. Как там... «Бэби-люкс, чернокудрая бестия с глазами, сулящими блаженство и кучу неприятностей».
— Боря, а вы учитесь? — спросила Наташа, не решившись на «Абрикоську».
— Я всю жизнь учусь.
— А, так вы работаете?
— Я, Наташа, всю жизнь работаю.
Она замешкалась, так и не поняв, чем он занимается. Леденцов не любил называть свою профессию по разным причинам, и может быть, по главной — ему не верили, не походил он на инспектора уголовного розыска. Невысокий и неширокий, волосы рыжеватые, ресницы белесые, лицо в веснушках, пиджак в зеленую клетку, галстук цвета немытой арбузной корки...
— Боря, а кем вы работаете?
— «Каждый зарабатывает на свое виски, как может».
— Как вы сказали?
— Я сказал, что за такие слова меня нужно бить чайником по морде...
Видимо, она хотела спросить, за какие такие слова, но барменша принесла заказ, ловко пустив его по стойке, как по ледяной дорожке. На инспекторское «спасибо» она лишь блеснула крупными темными глазами и опять смурновато улыбнулась.
Фирменным мороженым «Дискотека» оказались сто граммов коньяка, в котором плавали два кремовых шарика. Леденцов тянул через соломинку алкоголь, хотя был бы не прочь обменять этот бокал на тарелку горячего супа — он возвращался с работы. Наташа пила сосредоточенно, будто делала анализ, но ее слабые губы зажили смелее.
Иногда в бар вскользали затуманенные пары, еще не сбросившие жара, скорости и ритма. Выпив по коктейлю, они улетали за дверь, в горячий туман праздника.
— Итак, студентка, второй курс Политехнического института. А какой факультет?
— Как вы узнали? — удивилась она, все больше розовея.
— Тубусы носят только студенты техвузов, Политехнический ближе всего, по возрасту вы тянете на второй курс...
— Я буду специалистом по очистным сооружениям.
— Вроде сантехника?
— Боря, вы технически необразованный.
— Верно, Наташа. Вот приду домой и за это себя чайником по морде.
— Ой, меня ждет мама...
Они допили кофе. Леденцов с некоторой грустью лишился десятки, которую барменша взяла заслуженно, словно накормила их досыта. И опять не то улыбнулась, не то ухмыльнулась тяжелыми и непослушными губами...
Белый вечер еще не перешел в белую ночь — только чуть посвежело. Наташа жила почти рядом, через квартал. Инспектор проводил ее до дверей квартиры и, слегка затуманенный фирменным мороженым «Дискотека», предложил:
— Наташа, давайте сверим часы.
— Зачем?
— Чтобы договориться о новой встрече.
Она глянула на него насмешливо:
— А вы перестанете употреблять свои вульгарные выражения?
— Какие? — опешил Леденцов.
— Если я провинюсь, вы тоже скажете, что меня надо этим... чайником?
— Наташа, я джентльмен. Скажу не чайником, а кофейником по личику.
Она мило задумалась, решая, перестало ли выражение быть вульгарным. Голубые глаза, совсем просветлевшие, смотрели на инспектора с беспокойным недоумением. Это недоумение и спасло ее от мгновенного инспекторского поцелуя.
— Наташа, — как-то между прочим сказал он, — в следующий раз мы поговорим о биологических очистителях, о малых голландцах, о химерном этносе, об экзистенциализме и двести двадцатой кантате Баха. А сегодня...
— Я не помню своего расписания, — почти прошептала она.
— Телефончик...
— У нас нет телефона.
— Тогда возьми мой.
Инспектор протянул бумажку с цифрами и все-таки легонько поцеловал ее — так, на прощанье, в щечку.
2
Петельников глянул на часы.
По всем законам — государственным, биологическим, нравственным — ему следовало идти домой, ибо во дне рабочем восемь часов, организм его устал и работать на износ аморально... Но на последнем собрании он выплеснул речь о пользе профилактики, был пойман на слове и брошен в помощь инспекции по делам о несовершеннолетних. От дел уголовного розыска его никто не освободил.
Инспектор вздохнул и подошел к окну...
Там, за распахнутыми стеклами, был июнь. За стеной бушующего зеленью кустарника рдели по скверам цветы, ходили девушки в свободных летних одеждах, пахло землей, и белая ночь была готова щемяще высветлить город. Пришел июнь и в милицию. Откуда-то выполз хулиган, который на зиму пропадал, как вымерзал. Поступили плаксивые заявления девушек, тех, в свободных летних одеждах, в которых они сидели белыми ночами на отдаленных парковых скамейках. В бойких местах встали хитроватые старушки с охапками полевых цветов, рвать которые запрещено. Он сам вчера спугнул такую бабусю с корзиной «купальницы европейской», взращенной природой из какой-то желтой нежнейшей субстанции.
Стук в дверь вернул инспектора к столу.
— Меня послали к вам, — сказала женщина с порога.
Петельников кивнул на стул и тоже сел. Женщина расстегнула светлый, с перламутровым отливом плащ и сняла светлую, цвета белой ночи, шляпку. Следовало бы предложить ей раздеться, но уже восемь часов, впереди были хлопотные дела, да и домой хотелось.
— Я пришла по поводу сына, Вити Кундышева...
— На учете в детской комнате состоит?
— Нет-нет, но меня гложет беспокойство.
Инспектор сел поплотнее, отгоняя разъедающую мечту о домашнем вечере. Женщину не обокрали и не ударили, женщину гложет беспокойство. А такой разговор — надолго.
— Слушаю, — сказал Петельников с напускной энергией, чтобы окончательно развеять усталость.
— До девятого класса Витя учился почти на одни пятерки...
Она подалась к инспектору с той надеждой на понимание, которая вечно живет в матерях.
— Посещал спортивную секцию...
Ее светлое и еще молодое лицо, казалось, попрозрачнело от близких слез.
— Занимался музыкой, уже свободно играл сонату Грига...
Она стала мять шляпку цвета белой ночи.
— Победил на химической олимпиаде...
Из круглой шляпки, которую инспектор посчитал бы за французскую, она сделала что-то вроде пельменины.
— Все думали, что станет медалистом...
— Что он сделал? — перебил инспектор, спасая французскую шляпку.
— Ничего не сделал.
— Ну и слава богу.
— Вернее, сделал. Витя влюбился с нечеловеческой страстью...
— Поздравляю.
— С чем? — она выпустила-таки шляпку.
— Не часто влюбляются с нечеловеческой страстью.
— Но он влюбился в деньги!
— В деньги?
— Как заразная болезнь. У меня выпрашивает, у отца занимает, у младшего брата выманивает... Неделю красил оградки на кладбище. Охотится за бабушкиной пенсией...
Инспектор, сперва намеревавшийся объяснить, что она пришла не по адресу, слушал теперь внимательно. Парень влюбился не в девушку, не в учителя, не в книги, не в космонавта и даже не в спортивную команду...
— Верите ли, — почти со страхом сказала она, — Витя собирает по дворам бутылки и сдает. И это мальчик, играющий Грига.
Растревоженное лицо женщины удержало едкие слова Петельникова о том, что игравшему Грига подобало бы собирать не бутылки, а хотя бы майонезные баночки. Он записал домашний адрес, школу, имена родителей и место их работы. И когда ему показалось, что глаза женщины стали поспокойнее, спросил о главном:
— Зачем ему деньги?
— Не знаю.
— Как не знаете?
— Не говорит. Но все, что нужно, у него есть.
— Может быть, вино?
— Случается, но редко и чуть-чуть.
Инспектора больше бы насторожили деньги приносимые. Витя Кундышев уносил. Скорее всего, криминала тут не будет. Допустим, копит на путешествие, или дает в долг приятелю, или помогает человеку в беде, или, в конце концов, строит ракету... Но профилактика преступлений и заключается в том, чтобы не дошло до криминала.
— Чем он занимается после школы?
— Уроки наспех сделает и убежит.
— Куда?
— Не знаю, все молчком.
У Петельникова пропал к ней интерес. Ничего не знающая мать. Зачем сыну деньги, куда он ходит, чем занимается... Но нет родителей, которые не знают своих детей, а есть родители, которые не хотят их знать.
— Я потолкую с вашим Витей, — кончил он разговор.
— А мог сын пойти в деда?
— В каком смысле?
— Дед был жадный, всю жизнь копил. Теперь ведь, знаете, наследственности придают значение.
Он знал. И чем больше ей придавали значение, тем это сильнее раздражало инспектора. Ему уже попадались нагловатые подростки, валившие все на наследственность, как на стихийное бедствие.
