Карло Шефер - Жертвенный агнец
Они вышли из дома.
Денцлингер держался спокойно, возможно, на его глаза навернулись слезы, но комиссар не был уверен в себе и совсем не хотел к нему приглядываться. Какой-то прохожий поздоровался с пастором, тот кивнул в ответ. Штерн и Хафнер, что они тут делают? Заметил он и Лейдига, да, вот он, возле ближайшего сувенирного киоска, незаметно подмигнул; вот так — не бросают ребята своего шефа.
— Господин Денцлингер, на Неккармюнцплац стоянка такси. Хотите поехать на такси? Мои люди здесь, мы можем сесть и в наш автомобиль, но это бросится в глаза.
Движение слева, пока еще в поле зрения… Окно первого этажа распахнулось. Кремер.
Что такое?
Он понял: вот и второй. Кремер казался усталым, злым. Конечно, на Эре ведь все сорвалось, а теперь пастор его выдаст… Хафнер подходит сзади справа, а где Штерн? Денцлингер повернулся. Он тоже понял. Страх в глазах, но никто ничего не говорит.
Эти минуты невесомости, когда знаешь — сейчас что-то произойдет, вот-вот произойдет, но что?
Почти красивый момент, весь мир словно бумажный, ярчайшие брызги красок, удар небесного тела, нет, старик задет, падает…
Земля разверзлась, или это люк? Да — как на сцене, там неожиданно открывается люк и выходит новый персонаж.
Нет, не так.
В действительности в него проваливается шут.
Кремер совсем близко, выпрыгнул из окна, что-то блеснуло, тоже фляжка «флахман»? Нет, пистолет у него в руке, надо защищаться.
— Руки вверх! — Это Хафнер. Кремер бежит прочь. Штерн выскакивает сбоку.
Штерн! Еще парочка шагов, и ты его схватишь, давай!
Снова земля накренилась, нельзя так, я выпрямлюсь, сейчас, три шага,
я оторву ему башку,
нельзя так, и теперь… вот, уже…
выстрел,
мимо,
вот и я.
Тойер увидел, как его кулаки понеслись к голове Кремера, словно чужие. Он ничего не чувствовал, но видел удары, он все-таки его достал… Кремер падает, кружится голова…
Штерн…
Когда Тойеру удалось подняться на ноги и, несмотря на острую боль, заставить себя мыслить, мимо него низко пролетел голубь. «Летающая крыса», — подумал гаупткомиссар. Ничего возвышенного не пришло ему на ум. Неслыханное везение, лоб лишь царапнуло пулей, так как падающий Денцлингер сбил его с ног, Хафнер уже держал Кремера, Лейдиг ставил на предохранитель пистолет, отлетевший от удара Тойера к ногам перепуганных зрителей, — те отпрянули назад, словно им швырнули какую-нибудь дохлятину. Неслыханное везение? Штерн лежал на мостовой, не шевелился. Его рубашка потеряла свой изначальный цвет, а какой же он был, этот цвет? Могучий сыщик на секунду напрягся, пытаясь вспомнить, хотя увидеть то, другое, было легко, до безумия легко: Штерн был мертв.
Вообще-то шаг — это комичное движение, ты уподобляешься аисту. Дыхание тоже, этакая странная автоматическая помпа. Постоянно видишь собственный нос. Видишь ресницы, черные ресницы. Но себя не видишь. Тойер шел, дышал, помпа работала.
Все здесь, все в наличии. Как тогда, в прошлый раз, когда его чуть не убил Дункан. Но все перенеслось в другую плоскость. Внезапно. Мир можно вывернуть наизнанку, как перчатку.
Он неуклюже проверил, не стал ли он теперь левшой. (Раньше не был.) Чувствовал ли себя он, всегда считавший себя одиноким, особенно не страдая от этого, наконец-то по-другому? (Да.) Он уже не просто нелепый чудак, он отрешился от всего.
Они были у себя в кабинете. Как добирались, Тойер не помнил. Лейдиг, дрожа, сидел за столом, Хафнер ходил взад-вперед, как боевой конь в деннике.
Коллега Мецнер пристроился на батарее отопления и говорил по телефону, при этом один стул был свободным, надо было лишь переложить с него на стол плитку шоколада, какой добряк положил туда шоколад? Что вообще делать с этим шоколадом? Его ведь ни съесть, ни переложить, ни выбросить, ни отдать назад…
— Я знаю, что вам сейчас не до этого, — говорил Мецнер. — Нам всем, между прочим, тоже. Но мы ведь не можем его допросить, мы ничего не знаем. Конечно, уж теперь-то следствие пройдет без сюрпризов.
— И то хорошо, — пробормотал Хафнер. — Мне уж надоело доказывать, что белое — это не черное.
Вошла Ильдирим, до ее слуха донесся конец фразы.
— Теперь все должно пройти гладко, хотя бы ради памяти Штерна.
— Зенф может это сделать, — тихо сказал Тойер. — Он в курсе.
Мецнер кивнул и встал:
— Мы известим семью, мы все сделаем за вас, в порядке исключения.
Ильдирим тоже не стала садиться на стул Штерна. Она схватила у Хафнера одну из адски крепких сигарет «Ревал».
Пришло сообщение из больницы. Денцлингер не выживет. Они обсудили это, помолчали, потом снова заговорили о деле, о пасторе, о его сообщнике, у которого в последний момент взыграли нервы…
Тойер торопливо шагал по коридору. Голова еще болела, но уже не кружилась. Он пытался мыслить спокойно. Это был не совсем его конек, но вывод напрашивался только один, в том числе и для скорбных чудаков с гудящим черепом. Кремер должен во всем сознаться, как можно скорей. Гаупткомиссару повстречался Шерер.
— Он дает показания. Наблюдал за тобой уже довольно долго, видел тебя в Базеле. Что ты там делал?
— Влюблялся, — печально ответил Тойер. — Где труп Сары?
Шерер устало сел на голый линолеум и вздохнул.
— Вы были правы. Под каменными плитами в соборе, уже тридцать лет. А я там венчался.
Кремер, выпрямив спину, сидел в комнате для допросов. Под надзором Шерера и незнакомой молодой женщины-полицейского. Невидимый для убийцы, Тойер глядел на него сквозь стекло, зеркальное с той стороны, изнутри, и понимал, что не сможет забыть этих минут, как не сможет забыть Штерна.
Лейдиг шел по коридору и держал несколько бумаг.
— Он должен это подписать. Я не могу туда идти, не выдержу.
Они огляделись в поисках помощи, но сначала увидели лишь мир в целом, и он им не помог. Потом к ним подошел большой, точнее, толстый кусок этого мира.
— Я все сделаю. — Это был Зенф.
Потом все закрутилось быстрей. Толстяк резво вошел в дверь.
— Ну-ка, господин Кремер, постарайтесь, чтобы…
Дверь закрылась. Тойер двинулся прочь от этого места и вышел на улицу.
В воздухе немного ощущалась весна. Каким образом? Верно, птицы, снова зачирикали птицы.
Когда ему позвонили домой, чтобы сообщить, что все прошло как по маслу, он слишком крепко спал и не слышал звонка. Во сне он выводил тирольский йодль.
Он гулял с молодым и легконогим Фабри по мучительно совершенным лугам Шварцвальда, и Фабри тоже пел — так, что заслушаешься.
Коллеги проявили предупредительность, убрав стол Штерна из кабинета, но не помогло. Там, где стоял стол, линолеум оказался чуть-чуть темней, словно там было мокрое пятно, остаток лужи. Шеф группы весь следующий день пялился на него до боли в затылке.
— Хафнер, — простонал он и потер лоб с багровой отметиной размером с перепелиное яйцо, — у тебя наверняка найдется что-нибудь выпить, дай-ка мне…
Его подчиненный покачал головой:
— На следующей неделе я проверяю печень и не хочу идти в клинику неподготовленным.
— Неужели ты в настоящее время совсем не пьешь? — пораженно спросил Лейдиг.
— Пью, но только вечером, как все остальные…
Впоследствии Тойер отметил как одно из немногих истинных чудес, какие ему довелось пережить, что Хафнер благополучно прошел проверку и даже уровень холестерина у него оказался «как у новорожденного».
— Кто вообще будет на похоронах? — сумрачно поинтересовался Хафнер. — Пасторы-то еще в городе остались?
Оказалось, что на траурной церемонии присутствовал еще и запасной пастор. Она проходила в храме Тифбурга, в Хандшусгейме. Епископ Колмар сидел в последнем ряду. Они с Тойером раскланялись, да и только. Хафнера, оказавшегося католиком, с трудом уговорили надеть черный костюм.
У Тойера были другие проблемы с одеждой. Он сидел выпрямившись, чтобы пиджак не лопнул на спине.
Пастор в своей проповеди прошелся по всей Библии, пытаясь втолковать слушателям, что хотя все и очень плохо, но, с другой стороны, с начала времен десница Божия карала тех, кого нужно. Один раз он почти кокетливо приподнял краешек своего облачения, и под ним обнаружились шокирующе пестрые носки с мотивами из «Улицы Сезам», а сам служитель церкви в это время многословно убеждал, что и церковное облачение больше походит на мантию святого Мартина, чем на шатер, укрывающий путника от жизненных бурь…
Тойер взглянул на Колмара — тот нервно крутил в пальцах пачку сигарет «НВ».
После панихиды они встали в стороне от провожающих.
— У евангелистов нет формата, — заключил Хафнер и отвинтил пробку на своем «флахмане», который он специально по этому случаю обмотал черной изолентой. Иногда старшего гаупткомиссара умиротворяли мелкие хлопоты Хафнера по переустройству жизни. — Нашего святого Мартина он вспомнил, я бы на его месте поискал что-нибудь свое.
