Павел Генералов - Охота на олигархов
— Мы пойдём на Кешино представление? — приставала Зера.
— Вряд ли, — задумчиво ответила Нюша.
Она отчего–то боялась встречи с Растрелли. Хотя и понимала, что таковой не избежать: всё равно уже были назначены репетиции подзадержавшегося на старте «Парфюмера».
***Едва Гоша захлопнул так полюбившийся ему мифологический словарь, как дверь в камеру вновь распахнулась. Но на пороге её показался вовсе не генерал или хотя бы полковник, а всего–то прапорщик–контролёр. Зато слова он произнёс такие, что прямо на сердце легли:
— Сидоров! С вещами! На выход!
Вещей у Гоши, собственно, никаких и не было. Если не считать остатков сухарей да пары тёплых носков. На воле он без этих ценностей вполне обойдётся. С сожалением Гоша глянул лишь на словарь. Чем–то он ему очень приглянулся. Но не воровать же книжки из тюремной библиотеки, в самом деле? Надо будет заказать такой же. В этом издании. Прямо сегодня. Сразу после принесения формальных и неформальных извинений. Хотя без последнего и обойдусь, — все эти мысли промелькнули в Гошиной голове, пока его вели по гулким коридорам «Матросской тишины».
Извинений, впрочем, никто и вправду не принёс. Зато всё изъятое выдали точно по описи. Ремень–шнурки. Бумажник. Кредитки. Даже мобильный. Правда, умерший, то есть совершенно разряженный. Куда они по нему все эти дни названивали? Поручить службе безопасности проверить. На всякий случай.
Уже в проходной Гошу встретил сияющий Пойда, потрясая целой кипой газет на самых разных языках:
— Представляете, Георгий Валентинович! Наше заявление вышло во всех ведущих мировых изданиях. Без единого опоздания!
Гоша, склонившись к самому уху Пойды, быстро пробормотал:
— Лев Викторович тоже хлеб не зря ест. Встречающих много? — добавил он, приостанавливаясь перед дверью, ведущей уже непосредственно на улицу.
— Представляете, они всю ночь тут дежурят, — засунув газеты подмышку, Сигизмунд Карлович достал, наконец, из кармана свою знаменитую трубку. — Будто боялись, что вас посреди ночи выпустят…
— Тогда у меня к вам нижайшая просьба…
Сигизмунд Карлович с готовностью кивнул.
— Я отвечу на несколько вопросов. Остальное вы возьмёте на себя. А то времени совсем нет — дел много накопилось. Идёт?
— По–здр–ля-ем! По–здр–ля-ем! По–здр–ля-ем! — громко скандировала специально нанятая группа поддержки с плакатами в руках и прочие добровольцы. Самое удивительное, что к этому хору присоединились и журналисты.
— Спасибо, друзья! Спасибо за вашу поддержку! — лучезарно улыбаясь, Гоша рассылал воздушные поцелуи во все стороны. — Я снова на свободе благодаря вам, благодаря общественному мнению. Которое, несмотря ни на что в нашей стране существует! Жду вас всех сегодня в шестнадцать ноль–ноль в… «Метрополе»! Там я отвечу на все ваши вопросы. А сейчас — простите и позвольте мне откланяться! — Гоша уже увидел, как открылась дверца его «БМВ», стоявшего чуть в отдалении. Из машины показалась Соня. Глаза у неё, кажется, были заплаканные. Она что, тоже тут всю ночь, что ли провела?
Соловьёв и его ребята быстренько отстроили живой коридор. По нему Гоша почти беспрепятственно добрался до машины, точнее, до Сони.
Некоторые из самых ретивых журналистов всё же пытались по пути достать его вопросами:
— Кто теперь будет руководить «Севернефтью»?
— Кто лично из правительственных чинов был заинтересован в вашем аресте?
— Почему вас так быстро выпустили?
— Что вы посоветуете господину Ходыреву?
— Будете ли вы вести переговоры с правительством?
— Господа! — перекрыл шум хорошо поставленный адвокатский голос Пойды. — Минуту внимания!
За те полминуты, которые подарил ему Сигизмунд Карлович, Гоша успел чмокнуть Соню в мокрую щёку, осторожно запихнуть её в салон и уместиться там сам.
Соловьёв захлопнул дверь снаружи, занял своё место рядом с водителем и кортеж рванул с места.
— Гоша, дорогой! — Соня провела тыльной стороной ладони по Гошиной щеке. Гоша, накрыв её руку своей, поцеловал Сонину ладошку. — Что всё это значит?
— В смысле дезавуации моих заявлений? Всё дезавуирую. Всё неправда… Кроме одного. Я тебя люблю!
Глава четвёртая. С добрым утром!
23 июля 2004 года
Когда Минин снял очки, он помолодел раза в два. Ну, или в полтора, — успела подумать Катя перед поцелуем. Поцелуй затянулся. Руки Минина, осмелев, переместились с Катиной спины на её грудь. Неловкие пальцы начали расстёгивать маленькие пуговички на блузке. Пуговички цеплялись за петли, словно охраняя честь и достоинство своей хозяйки. Тонкая ткань жалобно потрескивала. Прямо хворост, сжигаемый в безжалостном пламени любви.
— Впервые в жизни целую депутата Государственной Думы, — признался Минин, отрываясь от Катиных губ.
— Впервые в жизни влюбилась в большого нефтегазового парня, — рассмеялась Катя и смело взглянула в глаза «Бархатных лапок». Кстати, лапки оказались бархатными не только в иносказательном, но и в самом прямом смысле этого слова — кожа на руках Минина была гладкой и нежной, как у девушки.
— Вы… шутите? — Минин недоверчиво смотрел на неё, словно хотел навеки запечатлеть светлый образ депутата Чайкиной в расширенных от страсти и алкоголя зрачках.
— Отнюдь, Пётр Васильевич, — серьёзно ответила Катя и потянулась к нему, одновременно делая шаг к дивану.
Наступало время решительных действий, за которыми должна была наступить эпоха задушевных разговоров. Подпивший и влюбленный Минин был прямо–таки обязан рассказать Кате то, что её интересовало больше всего. Иначе для чего она притащила его в свою квартиру и разрешила портить новую спецкофточку с провокационным вырезом «Смотри сюда»?..
В новом статусе депутата Екатерины Чайкиной была заложена мина замедленного действия. Должность зам главы топливно–энергетического комитета предполагала, помимо прямых профессиональных обязанностей, огромное количество встреч в неформальной обстановке. Встреч с солидными, серьёзными «парнями», которые привыкли пить неразбавленный спирт смолоду и неограниченное количество марочного коньяка в своём нынешнем солидном состоянии.
Роскошь человеческого общения утомляла чрезвычайно. Катя научилась пить, не пьянея, в начале застолья, и ловко менять ёмкости со спиртным на безобидный холодный чай или минералку в разгаре банкета.
Конечно, можно было не вливаться в дружный коллектив, покидая шумные богатые вечеринки ещё в «благопристойный» период, но делать этого было никак нельзя. Ведь большая часть серьёзных вопросов решалась в пограничном состоянии между лёгким подпитием и полной отключкой. Именно в этом промежутке можно было получить столько информации, сколько не смогли бы надыбать и десять аналитических отделов. И достичь таких договорённостей, на которые не хватило бы и месяца изнурительных переговоров. Это была российская действительность, и Кате пришлось играть по этим неписаным правилам.
Петра Васильевича Минина, второго по сути человека в Газнефтепроме, она окучивала давно и осторожно. Тот слыл примерным семьянином. А это означало, что мистер «Бархатные Лапки» имеет в законных супругах миссис «Ежовые Рукавицы».
Катя продумала вариант подхода к «Бархатным Лапкам», точнее, к инсайтинговой информации Газнефтепрома через «Ежовые Рукавицы», но не без сожаления отмела этот путь. Он был слишком длинным, а надо было спешить — Гошу обложили красными флажками, как дикого зверя.
Минина она прикармливала взглядами и мелкими подачками типа лёгких «случайных» прикосновений ещё с зимы. К лету наступление пошло по всем фронтам. На рабочем столе Минина его секретарша «забывала» журнал, где с обложки нежно и чуть застенчиво улыбалась «самый обаятельный депутат последних созывов» Екатерина Чайкина. На всех заседаниях думского комитета, куда приглашали Петра Васильевича, Екатерина Германовна сидела так, что Пётр Васильевич никак не мог сосредоточиться. Уж больно красивые ноги оказались у депутата Чайкиной. Откровенные такие ноги.
Но время тикало так быстро и так неумолимо, что Кате уже ничего не оставалось, как брать быка за рога. Иначе будет поздно. И поезд уйдёт. В лучшем случае — на запасной путь. В худшем — в бескрайнюю даль. И тогда вообще всё окажется зря.
Сегодняшний банкет в «Национале», где Чайкина оказалась совсем рядом, а вырез на её блузке ещё ближе, сломил Минина. Забыв о строгой жене и служебных делах, он как послушный баран отправился на заклание — поехал провожать уважаемую Екатерину Германовну. И, как настоящий джентльмен, проводил её прямо до постели…
— Я не шучу, Петя, — повторила Катя. И Минин чуть не расплакался от умиления — уж больно трогательно и нежно прозвучало это «Петя» в устах обычно строгой Екатерины.
