Юлия Вознесенская - Благодарю за любовь
«С тобой, милая, согрешишь и не заметишь!» — подумала Апраксина, тоже вслед за ней перекрестившись. Как же она не любила, когда к простоте и реализму Православия, в том числе и к его многочисленным чудесам, примешивали разный оккультный вздор вроде явления умерших. Нет, конечно, такие явления бывают, но крайне, крайне редко!
— Ну вот что, госпожа Гурнова… Или я должна обращаться к вам «сестра Людмила»?
— Нет-нет, я еще не надела подрясник. Просто Людмила, пожалуйста.
— Хорошо, пусть будет «просто Людмила». Давайте мы с вами, Людмила, отвлечемся от всех мистических сложностей и начнем обыкновенный следственный допрос. Вы не возражаете, если я буду при этом использовать магнитофон?
— Не возражаю…
Апраксина достала из сумки свою немудрящую аппаратуру, настроила, включила.
— Расскажите мне о вашей жизни с Виктором Гурновым. С чего все началось?
— Мы познакомились… — начала Людмила Гурнова, как будто припоминая давно забытое.
— Мы познакомились, когда Виктор только что приехал во Франкфурт из Вены.
— Кто вас познакомил?
— Это вышло случайно. Нет, не случайно, а по умыслу каких-то деляг, которые устраивали переброску вновь прибывших эмигрантов в Германию через австрийско-немецкую границу. Мой друг Рудкевич…
— Лев Александрович Рудкевич?
— Да, он, Левушка… Его использовали бесчестные люди: они давали эмигрантам адреса его друзей в Германии и учили ссылаться на него. Левушке никто не мог отказать, и так десятки эмигрантов получали помощь и приют у совершенно незнакомых людей. Вот и Виктора прислали ко мне таким же образом. Потом все выяснилось, но я уже не могла выгнать его на улицу. Я помогала ему во всех эмигрантских хлопотах. Он был совершенно растерян тогда, ну просто беспомощный ребенок… Потом он сделал мне предложение, и я согласилась выйти за него замуж. Мне тогда казалось, что я всегда буду ему нужна, да и он, кажется, тоже тогда так думал. Но время шло, он более-менее огляделся, познакомился с новыми людьми, и постепенно ему становилось со мной все скучнее и скучнее… И тут во Франкфурт приехала Жанна, женщина яркая, уверенная в себе, и у них начался бурный роман. А наша едва начавшаяся семейная жизнь тихо и спокойно распалась.
— Вы не хотели с ним разводиться?
— Конечно, нет! Но не потому, что уж очень любила его, хотя я любила первый и единственный раз в жизни, а потому что я вообще против развода. Уж так меня воспитали…
— Вы родились в эмиграции?
— Да, мои родители из второй волны, из военной. Они познакомились в лагере Ди-Пи.
— Ах вот как! Теперь многое мне стало понятней. И вы сразу стали собираться в монастырь?
— Тут все гораздо сложнее. Видите ли, в монастырь я собиралась очень давно, это была моя детская мечта. У меня две тети монахини: одна здесь, на Елеоне, а вторая живет в Леснинской обители в Нормандии. Я еще в детстве ездила к ним на каникулы, привыкла к монастырскому укладу, к долгим службам и постоянной молитве. Окончив гимназию, я всерьез собиралась уйти в монастырь, но родители уговорили меня сначала получить высшее образование: они убедили меня, что в монастыре образование не только не помешает, но и принесет пользу. Я закончила филологический факультет, но решение мое не изменилось, и родители согласились отпустить меня в монастырь. Но тут воспротивился мой духовник. Он был такой патриот… «Если все молодые разбредутся по монастырям выращивать огурцы, то кто будет служить России в изгнании? Отдай свои лучшие молодые годы на службу России, а уж потом, когда состаришься — тогда и на покой в монастырь уходи!» Ну и уговорил он меня вступить в НТС и начать работу в «Посеве». Поначалу я очень страдала, у меня была сильнейшая депрессия, к врачу даже пришлось обращаться…
— Кто вас лечил?
— Наш русский доктор Флеров.
— Владимир Леонидович?
— Да, он. Мы все старались у него лечиться.
— Как же, знаю… И как долго вы лечились?
— У доктора — месяц с небольшим, а дальше уж сама с собой справлялась, только изредка заходила к нему за рецептом на снотворное. В основном лечилась в храме.
— Согласна, храм лечит многое, а уж помогает при всех хворях — это точно.
— Да, я тоже так думаю… А потом я втянулась в работу, обрела множество друзей: НТС, знаете ли, это одна большая семья, среди этих людей было очень легко и жить, и работать. Но мечтать о монастыре я не переставала, в отпуск всегда ездила либо сюда, на Святую Землю, либо в Лесну. Обе мои тетушки-монахини огорчались, что я так долго задержалась в миру. Они говорили, что Богу лучше отдавать себя смолоду, что и в монастырях нужны молодые силы. Так я и разрывалась между двумя желаниями — служить Богу и служить России. О браке я тогда не думала вовсе, меня семейная жизнь как-то совсем не привлекала. Но вот я встретила Виктора, и все изменилось… Я ведь не столько его любила, сколько жалела: из-за того, что он пришел в мой дом как бесприютный странник, из-за его страшных заблуждений — он ведь не имел представления о том, что такое духовная жизнь, для него она сводилась к живописи и культуре. Мы поженились. Брак оказался неудачным во всех отношениях, супружеская жизнь казалась мне чем-то вроде домашней тюрьмы — и жить нельзя, и уйти некуда. А тут еще вскоре началась перестройка и стало ясно, что эмиграция свою роль в освобождении России от власти большевизма отыграла и закончила, советская власть как-то неожиданно скончалась сама собой, от старости и болезней. Вот тут бы мне и осуществить свою мечту — уйти в монастырь, но… мешал Виктор. Я понимала, что без меня он вряд ли когда-нибудь приблизится к Богу, со мной-то он хотя бы церковные службы изредка посещал, с батюшкой нашим общался… И вот когда Виктор вдруг подал на развод, я почувствовала такую радость, такое освобождение! Я и Виктора простила от всей души, искренне мысленно пожелала ему счастья с другой женщиной и потом о нем почти не вспоминала… Теперь-то я могла уже уйти в монастырь! Но в «Посеве» меня попросили задержаться, чтобы подобрать мне замену. Я согласилась, но при условии, что буду брать несколько отпусков в году за свой счет — чтобы ездить по монастырям: я потихоньку сворачивала свои мирские дела, а сама решала, в какой именно монастырь мне податься. За эти последние годы я объездила все женские монастыри Зарубежья, выбирая место для своей монашеской жизни. И вот — выбрала наконец…
— Так вы не любили своего мужа?
— Почему «не любила»? Любила… Только не так, как ему казалось, и совсем не так, как положено настоящей православной жене. Он ведь думал, что он для меня свет в окошке. Ему, бедному, и в голову не приходило, что нельзя так обожествлять земного человека, что это великий грех. А потом…
— Что же было потом?
— Мы встретились уже в Мюнхене, за несколько дней до его смерти. Я заехала в Мюнхен по дороге на Святую Землю.
— Зачем? Встретиться с Виктором?
— О нет! Я даже не знала, что он в Мюнхене. Мне нужно было взять благословение у нашего владыки Марка и еще забрать канву у сестры Фаины, монахини из мюнхенского прихода.
— Что забрать?
— Канву для вышивания. В Иерусалиме ее трудно купить, да и денег у обители мало, вот мюнхенский приход и собрал деньги на посылку для матушек. Сестра Фаина купила двадцать метров канвы и хотела передать ее со мной: посылать посылкой было бы очень дорого. Здесь канва продается, но только очень крупного плетения, для монастырских вышивок она не годится. Ее арабки покупают, у них свои традиции вышивания: они тоже вышивают крестом, но в основном шерстью, поэтому крест у них крупный…
— Постойте, Людмила, довольно про канву! Вы ведь совсем что-то другое хотели мне сказать, а потом передумали и начали что-то вышивать по этой самой канве. Так что же вы хотели на самом-то деле мне сказать?
Людмила потерла ладонью лоб.
— Да, это правда… Я только вдруг подумала, что, может, это вам вовсе и неинтересно.
— И все-таки?
— Ну, в общем, когда я увидела Виктора возле монастыря в Оберменцинге, я испугалась. Таким я его не видела никогда. Он заговорил со мной, и я поняла, что он не просто так пришел, не по старой памяти, и не случайно мы встретились: он за спасением ко мне пришел, совсем как тогда, во Франкфурте… Только без записки от Льва Александровича. Поняла я, все поняла — он спасения искал! А у меня уже билет был в кармане, меня уже тут, в монастыре ждали. Передо мной наконец ясная дорога открылась — путь наверх, «царский путь», как монахи говорят, и это после всех моих мытарств, неудач, поисков смысла жизни… Мечтая о монастыре, я годы твердила: «Забуду ли тебя, Иерусалиме, да забудет меня десница моя…»[5]
— Сто тридцать шестой псалом, — кивнула Апраксина.
— Да. И вот, когда я уже была на полпути к Иерусалиму, вдруг на заснеженной ночной тропинке перед мной является мой бывший муж, уже почти забытый и снова готовый просить о прощении, о примирении. И я… Я испугалась, я так испугалась, Елизавета Николаевна! Я сделала вид, что не понимаю, зачем он пришел ко мне. Хуже того, я тут же сказала себе: «Это искушение перед монастырем, чтобы отвлечь меня от монашеского пути!». Я даже гордилась тем, как легко «разбила младенцев блудницы о камень». Соврала я, соврала себе, Богу и Виктору. Это я бедного Виктора разбила о камень моего охладевшего к нему сердца. — По лицу Людмилы катились одна за другой крупные слезы, и она стирала их ладонями, будто умывалась. — Ведь я, может быть, была его последней надеждой!
