Луиз Пенни - Последняя милость
— А каким образом она предлагала упорядочить эмоции?
— Вы еще помните школьный курс физики, старший инспектор? Так вот, судя по всему, Сиси его помнила очень хорошо. По моему мнению, ее теории были опасны именно тем, что она умела придать им некую наукообразность. В основе всех химерических построений, которые она возводила, всегда содержалась крупица истины. Другое дело, что впоследствии она искажала ее до неузнаваемости. Физика учит нас, что белый есть сочетание всех цветов. То есть если вы смешаете все цвета, то получите белый, в то время как черный цвет, по сути, есть отсутствие всякого цвета. Таким образом, согласно теории Сиси, если каждая эмоция имеет свой цвет, а вы человек эмоциональный — злой, грустный, завистливый, какой угодно, — то какой-то цвет обязательно преобладает. Следовательно, это делает вас натурой дисгармоничной. Смешайте все эмоции вместе, упорядочьте их, и вы получите белый цвет, то есть, опять же согласно ее теории, достигнете полной гармонии.
Бювуар уже давно перестал прислушиваться к их беседе и воспринимал слова Матушки лишь как монотонный звуковой фон. Он предпочел сосредоточить внимание на живописном плакате, посвященном Индии, и пытался представить себя стоящим на лишенной всякой растительности горе, рядом с каким-то индусом в набедренной повязке. Бювуар был бы рад сейчас оказаться вообще где угодно, лишь бы больше не выслушивать весь этот философский бред.
— Это действительно так?
Реакция Матушки на простой вопрос Гамаша оказалась неожиданно резкой. Похоже, он не на шутку разозлил ее.
— Нет, это не так. Все теории Сиси нелепы, оскорбительны и опасны. Она советовала людям подавлять свои эмоции. Если бы какой-то несчастный решился внять ее поучениям, он бы закончил свои дни в психиатрической лечебнице. Впрочем, ей самой там было самое место. Она была просто ненормальной.
Матушка сделала глубокий вдох, пытаясь восстановить собственное душевное равновесие.
— И все же, — как ни в чем не бывало продолжал Гамаш, — разве не к тому же самому стремятся люди, которые занимаются медитацией? Разве они не учатся сдерживать свои эмоции, чтобы не позволять им брать верх над разумом?
— Да, вы правы, но это совсем другое. Я сама обучаю людей медитации чакры. Я научилась этому от него. — Матушка указала на плакат, который вот уже битый час рассматривал Бювуар. — В Индии. Это способ достижения гармонии, внутренней и внешней. На теле человека есть семь чакр, которые распределяются от макушки до, так сказать, гениталий. У каждой чакры есть свой цвет, и когда эти цвета находятся в гармонии, то и сам человек гармоничен. Если вам интересно, старший инспектор, приходите на мои занятия. Кстати, одно из них как раз должно начаться с минуты на минуту.
Матушка качнулась вперед и встала с подушки. Гамаш тоже поднялся на ноги, хотя проделал это несколько менее грациозно. Матушка явно торопилась поскорее выпроводить их, но он все равно задержался у стены, чтобы до конца прочитать написанное на ней изречение:
Be Calm, and know that I am God.
— Обретите покой и знайте, что Я есть Бог, — прочитал он. — Красиво. Знакомые слова.
Ему показалось, что Матушка немного замешкалась с ответом. Хотя, впрочем, это могло быть лишь его воображение.
— Книга пророка Исайи.
— Вы назвали ваш центр Be Calm. Вы взяли название из этого изречения? — Гамаш кивнул на стену.
— Да. Конечно, может показаться странным, что в таком месте на стене написано чисто христианское изречение, но моя школа открыта для всех. Йогой и медитацией занимаются люди самых разных вероисповеданий. Среди нас есть христиане, есть евреи. Некоторые являются приверженцами буддизма, другие больше склоняются к индуизму. Мы стараемся вобрать все лучшее, что есть в каждой религии. Среди нас нет догматиков.
Гамаш не мог не отметить, что эклектизм, который Матушка ставила в вину Сиси, применительно к ней самой превращался в добродетель.
— Ну, Исайя все же был ветхозаветным пророком, так что вряд ли можно назвать это изречение чисто христианским, — улыбнулся он. — И все же, почему вы выбрали именно его?
— Наверное, потому, что по духу оно близко буддистским верованиям. Если мы будем спокойны и умиротворены, то скорее обретем Бога в душе, — объяснила Матушка. — По-моему, замечательная мысль.
— Да, действительно замечательная, — совершенно искренне согласился Гамаш. — Покой и умиротворение… — Он отвернулся от стены и посмотрел прямо в глаза пожилой женщине, которая стояла рядом с ним. — И еще тишина, мадам.
Матушка даже глазом не моргнула.
— Да, старший инспектор. И тишина.
— Merci, Madame.
С этими словами Гамаш положил руку на плечо Бювуара и развернул его по направлению к двери. Инспектор даже не стал застегивать пальто. Он пулей выскочил на улицу и жадно, полной грудью, вдохнул морозный воздух. Несмотря на то что это тотчас же вызвало сильный приступ кашля, Бювуар был счастлив. Под конец пребывания в медитационном центре он уже начал опасаться за свой рассудок.
— Дай мне ключи! — Гамаш протянул руку, и Жан Ги безропотно уронил на его ладонь ключи от машины. — Что с тобой? — озабоченно спросил он, помогая Бювуару забраться на пассажирское сиденье.
— Со мной все в порядке. Просто эта женщина, это место… — Бювуар слабо махнул рукой. Его продолжало тошнить, но он надеялся, что ему все же удастся сдержаться, пока они доберутся до гостиницы. Надежды оказались тщетными.
Пять минут спустя они стояли на обочине дороги, и Гамаш поддерживал своего помощника, пока того рвало. В перерывах между приступами тошноты и кашля Бювуар все же смог высказать все, что он думает и по поводу Матушки, и по поводу ее тошнотворного покоя.
Глава 20
Со мной все в порядке, — упорно твердил бледный как смерть Бювуар.
— Теперь уже да, — не стал возражать Гамаш, которому пришлось буквально на руках донести Жана Ги до его комнаты в гостинице, раздеть, выкупать в ванной и уложить в большую, удобную кровать, под теплое пуховое одеяло. Гамаш взбил подушки, заботливо подоткнул одеяло и поставил поднос с горячим чаем и крекерами так, чтобы Бювуар мог дотянуться до него, не вставая с кровати.
От горячей грелки, лежавшей в ногах, по телу Жана Ги постепенно растекалось благотворное тепло. Холодные как лед ноги постепенно согревались, и бивший его озноб тоже начал потихоньку ослабевать. Еще никогда в жизни Бювуар не чувствовал себя настолько плохо, и в то же время он испытывал огромное облегчение.
— Ну как, полегче стало?
Бювуар кивнул, стараясь не слишком громко стучать зубами. Гамаш положил большую, прохладную ладонь на его лоб и заглянул в воспаленные, лихорадочно блестевшие глаза.
— Тебе принести еще одну грелку?
— Да, спасибо.
Бювуар чувствовал себя несчастным, больным трехлетним ребенком, рядом с которым, по счастью, находится большой и сильный отец. Гамаш вернулся через несколько минут с еще одной грелкой.
— Она навела на меня порчу, — жалобно сказал Бювуар, обнимая грелку. К этому моменту он уже отбросил всякие попытки продемонстрировать свою мужественность.
— У тебя грипп.
— Эта Матушка навела на меня порчу, и я заболел гриппом. Боже, а вдруг она меня отравила?
— У тебя грипп.
— Птичий грипп?
— Человеческий грипп. Успокойся.
— А вдруг это атипичная пневмония? — Бювуар попытался приподняться на подушках. — Что, если я умираю от атипичной пневмонии?
— У тебя типичный грипп, — сказал Гамаш. — Мне нужно идти. Вот мобильный, вот чай, вот тазик. — Гамаш указал на большую жестянку, которая стояла на полу, рядом с кроватью. В детстве, когда он болел, мать всегда ставила рядом с ним подобные «аварийные тазики». — А сейчас постарайся заснуть.
— Я умру до вашего возвращения.
— Мне тебя будет очень не хватать!
Гамаш еще раз подоткнул белое пуховое одеяло, потрогал пылающий лоб Бювуара и на цыпочках вышел из комнаты. Жан Ги к этому времени уже впал в забытье.
— Как он? — спросил Габри, когда Гамаш спустился вниз.
— Спит. Вы никуда не собираетесь уходить?
— Не волнуйтесь. Я буду здесь.
Гамаш надел пальто и немного помедлил на пороге.
— Холодает.
— Снегопад закончился. На завтра обещают до минус двадцати.
Габри подошел к нему, и теперь оба мужчины смотрели на улицу.
Солнце давно село, но деревья и пруд были ярко освещены. Несколько человек катались на коньках, кто-то выгуливал своих собак. Окна бистро светились гостеприимным желтым светом, а его двери постоянно открывались, впуская и выпуская жителей деревни, которые заходили выпить традиционный стаканчик пунша перед ужином.
— Должно быть, уже пять, — сказал Габри, кивая в сторону скамейки на деревенской площади. — Руфь. Почти как живая.
