Фридрих Незнанский - Операция "Фауст"
Я долго стоял в пустом вестибюле университета и безучастно рассматривал экспонаты фотостенда. Потом зашел в одну из телефонных будок, набрал номер, значившийся в личном деле последним.
— Алло-о...
Голос ленивый, холеный, я бы сказал, голос. Должен принадлежать даме в длинном шелковом халате, с кремовой маской на лице. Я посмотрел через стекло будки — возле никого не было — и не своим голосом пропищал:
— Светлану Николаевну, пожалуйста.
Короткое молчание, затем тот же голос произнес по слогам:
— Свет-ла-на Ни-ко-ла-евна в э-той квар-ти-ре не про-жи-ва-ет.
Отбой.
Больше звонить не было смысла, «дама в халате» разговаривать явно была не намерена. Я долго откашливался, потом вышел из здания и медленно побрел к метро.
Может, все-таки Рогов имел в виду кого-то другого. Я перебрал в памяти все свои знакомства. Ни одна женщина, с которой я был в близких отношениях, не могла быть маршальской женой. Нет, одно приключение у меня все-таки было на Рижском взморье с красивой блондинкой лет тридцати пяти, которую почему-то называли «генеральшей». Может, Агаркин в то время был еще генералом? И я снова, стоя в вестибюле станции «Университет», набираю номер телефона из своей записной книжки, принадлежавшей белокурой Виктории:
— Это квартира маршала Агаркина? Сонный мужской голос:
— Чево-о?!
Я принял душ и стал читать газету. Я прочел ее от левого верхнего угла первой полосы до правого нижнего угла последней и не понял ни одного слова. Тогда я стал сам с собой играть в шахматы, но не мог сделать больше двух ходов. Я все время думал: «Мне надо точно знать». Я испугался — мне показалось, что я забыл номер телефона Беловых.
Нет, не забыл. Помню. 291-43-58. Вот только — «Юрий» или «Юлий»? Сейчас спрошу: «Это квартира Беловых? Можно Юлия?» «Дама в халате» презрительно ответит картавому приятелю... Но все приготовления разрушились, потому что в трубке раздался веселый мальчишеский голос:
— Квартира Беловых! Фу ты, черт. Я пролепетал:
— Пливет. — Ну, привет.
— А Юлика можно?
— Он к нам сегодня не приходил!
— А родители дома? (Я прекратил идиотство).
— Не-а. В театр ушли.
— А брат твой у Светки живет?
—Не-а. Юрка с ней разженился. Он на Наташке поженился. ^
— На какой Наташке?
— Как «на какой»? На дочке Михаила Сергеевича...
— А Светка что?
— Откуда я знаю.
Дочка министра, знаменитая спортсменка, красивая, сильная женщина, брошенная мужем ради дочки какого-то Михаила Сергеевича. Училась в МИМО, потом какая-то болезнь выбила из учебы на год, перевелась на юридический факультет. Забросила спорт. Вместо поездок за границу будет сидеть в районной прокуратуре или юридической консультации, а может, еще хуже—в нотариальной конторе.
А если она все-таки замужем за Агаркиным? Тогда это коренным образом все меняет. Может, она бросила этого Белова, а он с горя женился на этой дочке Михаила Сергеевича. Что-то во всей этой истории не давало мне покоя и рождало тревогу. И ожидание непоправимого...
Я листал записную книжку. Десятки имен, которые в данном случае ничего мне не говорят... Ага, вот — Мишка Голиков, самбист из института Международных отношений! Несколько лет назад мы с ним ходили в клуб спортивного общества «Наука». Сейчас он аспирант МИМО, и мы поддерживаем с ним в основном телефонную связь...
— Светка Аралова? Еще бы — звезда первой величины! Вернее, второй... Да, я был с ней знаком, не очень близко, знаешь, элита. Дочка министра все-таки, хоть и захудалого — коммунального хозяйства РСФСР, да потом его поперли. Между прочим, я с ее будущим супружником в одной группе учился. Юркой Беловым. Карьерист — будь здоров! Ну, там целая история. У нее что-то случилось, заболела чем-то, точно не знаю, серьезным на нервной почве. Отца сняли, а Юрка чуть не плакал: женился на дочке министра, думал, карьера обеспечена... Он от Светки сбежал знаешь к кому?! К дочке нашего нового генсека!..
«Он со Светкой разженился. Он на Наташке поженился... Как «на какой»? На дочке Михаила Сергеевича!» А я-то еще думал какого-то Михаила Сергеевича.
—...Юрка мне по секрету рассказывал, что Светка хотела его убить, но потом... вместо этого, — Мишка засмеялся, — вышла замуж за маршала Агаркина,
Теперь я знал, что мне не давало покоя и рождало чувство непоправимости. Имя этому было подозрение.
15
Секретарша Меркулова Клава была не в духе. Она чересчур энергично вправила лист бумаги в пишущую машинку, буркнула в ответ на мое утреннее приветствие: «Для кого доброе, а для кого нет», — и стала стучать по клавишам. Мне было наплевать на ее настроение. Мне вообще было наплевать на все на свете, кроме одного: мне надо было доказать— самому себе— Лана здесь ни при чем. Я должен был избавиться от подозрения.
— Клавочка, я вас попрошу еще раз вспомнить: кто, кроме вас, читал написанное мною поручение Грязнову...
— Опять вы за свое, Александр Борисович! Я же сказала, что я отдала Жозефу Алексеевичу...
— Клава, — перебил я ее, — постарайтесь вспомнить, кто мог прочитать эту бумагу. Может быть, случайно. Может быть, кто-то находился в вашей комнате или вы выходили и оставили дверь открытой...
— Да никуда я не выходила, что вы, в конце концов...
Клава осеклась, увидев выражение моего лица.
— Вообще-то... вы знаете... Такая получилась история... Пархоменко, то есть Леонид Васильевич, как вы только ушли с Константином Дмитриевичем
— Ну же, Клава!
— ...принес мне печатать доклад в горком партии. И сказал, что все бумажки подождут... А вы сказали, что это очень срочно... И я... попросила практикантку напечатать...
— Какую практикантку?
— Белову... Она всегда у меня сидит, когда Константина Дмитриевича нет... И в этот раз сидела... Она напечатала и сразу же ушла. Сказала, что очень болит голова.
Семен Семенович Моисеев одиноко сидел в своем кабинете и сортировал картотеку. Обычно он этим занимался при плохом настроении, говорил, что это как пасьянс — успокаивает нервы.
— Что у вас нового по линии уголовной статистики, Семен Семенович?
Моисеев снял очки, прищурился — Вас ведь не это интересует, Александр Борисович, а? Есть ко мне вопросы, достойные внимания? Спешите тогда, а то вот уйду на пенсию.
Значит, опять был разговор с Пархоменко о том, что старому криминалисту пора на пенсию. Дурак этот Пархоменко, не понимает, что Моисеев со своим опытом и трудолюбием даст сто очков вперед любому новичку.
— Семен Семенович, почему вы не пожалуетесь прокурору города? Или даже генеральному. Меркулов вас всегда поддержит.
— Это с моим-то... пятым параграфом жаловаться? Забудем, Александр Борисович, это не предмет для обсуждения...
«Надо поговорить с Меркуловым»,— подумал я и сказал:
— Семен Семенович, не откажите мне в любезности сходить со мной в туалет.
Моисеев нисколько не удивился нелепому предложению и задвигал стулом.
Убедившись, что мы одни в окружении писсуаров, я сказал:
— Мне срочно нужна фотография наших практикантов. Обязательно всех четырех. Придумайте сами предлог для съемки, ну там для стенда...
— Никаких стендов, Александр Борисович, никаких предлогов. У меня есть фотографии — и не одна — всех наших пятерых практикантов. Я их фотографировал в первый день практики; вас, помню, тогда не было... И девочка эта, Ким, была еще жива... Идемте, я вам дам, и пожалуйста, не предупреждайте меня, что все это должно остаться между нами...
Меркулов разбирался с делом, которое вела молодая следовательша. Она сидела возле Меркулова, задрав короткую форменную юбку до невозможности, и докладывала фабулу расследуемого дела.
— Извините, Константин Дмитриевич,— сказал я, мне только что звонили из адмотдела горкома и просили срочно приехать. Ну, по тому делу на контроле... Вы знаете. Следовательша с неприязнью взглянула на меня:
— Турецкий, мы заняты.
- Но Меркулов поспешно отложил дело:
— Нэлли Федоровна, извините. Разбор вашего дела придется отложить на другой раз.
Следовательша взяла дело и, тряхнув завитушками у висков, развернулась на сто восемьдесят градусов.
Когда дверь за нею закрылась, Меркулов еле слышно спросил:
— Что случилось?
Я нагнулся над его ухом:
— Операция «Фауст» входит в свою завершающую стадию...
А громко — для тех, кто прослушивает, если таковые имелись, пробасил:
— Извините, но вы просили меня занять очередь в парикмахерскую. Мне звонили — наша очередь подошла.
Меркулов потер щеки, заросшие рыжей щетиной.
— Действительно, я сегодня не брился.
Мы вышли из прокуратуры и пошли по Новокузнецкой в сторону метро. Летняя Москва зеленела нежной листвой, а чистое, не омраченное облаками небо, казалось, гарантировало вечность жизни.
