Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

Винцента усадили за стол, подали тарелку, налили вина.

Итальянец ел с завидным аппетитом, я даже пожалел, что не проделал прогулки верхом, перед тем как сесть за стол.

—Как там дела? — спросил де Санглен Ривофиннолли, когда тот утолил первый голод.

— Плывут себе, артисты-фокусники, плывут! — ответил Винцент.

—О! — вдруг вскрикнул Мартемьяныч.

Все с удивлением посмотрели на него. Сергей Михайлович поднялся из-за стола, шутливо погрозил пальцем Гавриилу Кирилловичу и сказал:

—Вот почему вы кажетесь мне знакомым!

Он потер руки и с таинственным видом покинул гостиную, но через минуту вернулся с газетой «Московские ведомости».

—Вот! — торжествующе произнес Мартемьяныч. — Мы с Натали ездили на Пресненские пруды! Это же вы были устроителем! Вот мы даже газету сохранили!

Мартемьяныч протянул мне «Ведомости», отчеркнул ногтем объявление, и я прочитал: «Бывший авдитор Христиан Венстер, ныне учитель гимнастики при императорском абовском университете, будет иметь честь показывать почтенной публике на Пресненских прудах в субботу, 13 июля, опыт над изобретенною им гидростатическою машиною, представленною его императорскому величеству».

Де Санглен набросился на коллежского советника с расспросами. Мохов поднял руки, глянул с досадой на Сергея Михайловича и сказал:

— Господа, господа, ничего особенного! Действительно я возил в Санкт-Петербург и в Москву изобретателя. Исключительно в научных, так сказать, целях. Никакой корысти…

Он продолжал оправдываться, убеждая, что на этих зрелищах ни копейки не заработал, а только и делал, что хлопотал об ученых познаниях. А у меня перед мысленным взором закрутились события последних дней. У покойного шляхтича Гржиновского в потайном кармане обнаружилась газета с объявлением о том же самом господине Венстере. Я не догадался уточнить, но мог с уверенностью утверждать, что если Демьяненко и Косынкин встречали английского генерала Вилсона, то выходит, они все вместе присутствовали при заселении пана Гржиновского. После чего надворный советник Косынкин увязался со мною в Москву, куда месяцем раньше уехал его будущий шурин все с тем же Христианом Венстером.

Мало этого! Теперь выяснилось, что господин Венстер преподает в императорском абовском университете! А не он ли тот самый агент, который должен будет позднее передать кронпринцу сведения об успехах Наполеона?

—И какое же настроение у вашего Христиана Венстера? — спросил я коллежского советника.

Мохов скривил рот, словно ему на мозоль наступили, покачал головой и сказал:

—Испугался он, да и был таков! Укатил в Финляндское княжество! Все дело мое прахом пошло!

Вот тебе на! Конечно же я не ожидал, что господин Венстер уже покинул Москву. Выходило, что, если он и был агентом, то не тем, о котором подумал я. А что до Косынкина с Моховым — так их поведение теперь казалось мне крайне странным, особенно — Косынкина.

Мартемьяныч, вспомнивший наконец, где он прежде встречал Гавриила Кирилловича, будто бы освободился от тяжкого груза и почувствовал голод.

— Уф, вот теперь и я отведаю свинины, — сказал он, взяв в руки столовые приборы.

Я искоса поглядывал на Косынкина. Физиономия его сделалась озабоченной. В какой-то момент наши глаза столкнулись, он быстро отвел взгляд и о чем-то заговорил с Анастасией Кирилловной. Судя по тому, как она удивилась, разговор Вячеслав завел неожиданный. Словом, вел он себя подозрительно.

Увлеченный своими наблюдениями, я едва не пропустил мимо ушей рассказ Винцента.

—Представляете, простая собака, а порою предана хозяину больше, чем жена, — говорил Ривофиннолли.

—Это ты к чему? — спросил де Санглен.

— Собака, говорят, мосье Домерга, всю дорогу трусит за баркой по берегу! Отыскала же как-то…

— Собака? — переспросил я. — Не тот ли пес, что крутился на Мясницкой?

—Он самый, — кивнул Ривофиннолли.

—Собака! — воскликнул я.

И резко поднялся из-за стола. Все застыли, глядя на меня с удивлением.

—Сенька! Коня мне! — крикнул я и, схватив итальянца под руку потащил его из-за стола. — Едем, Ривофиннолли! Где она, эта собака?!

Я поспешил к выходу, увлекая за собой итальянца. В дверях я обернулся:

— Яков Иванович, на два слова! Уж простите, я без церемоний! Дело неотложное!

—Простите, господа, — извинился де Санглен.

Он поднялся из-за стола и подошел к нам.

— Косынкина и Мохова нужно арестовать! — сказал я шепотом и, упреждая расспросы, добавил: — Потом все объясню! Сейчас времени нет!

Ривофиннолли бросил на де Санглена умоляющий взгляд, но тот кивнул на меня. Мы вышли из гостиной.

В сенях я увидел Федьку, он оборачивал какие-то книги: верно, Жаклин поручила. Я отобрал у него рук кусок оберточной бумаги и бросился на кухню.

—Мясо есть? Что от поросенка осталось? — спросил я кухарку.

-Батюшка-барин, все уж собакам выбросили! — всплеснула она руками.

— Хорошо наши собаки живут! — хмыкнул я.

Ривофиннолли, не ожидавший, что его трапеза прервется столь неожиданно, следовал за мной. Я вернулся в гостиную. Расторопная прислуга уже собрала использованную посуду. И только перед Сергеем Михайловичем стояла полная тарелка, а сам он с довольным видом, вооружившись ножом и вилкой, присматривался к сочной свинине.

Гости не спускали с меня удивленных взглядов. Я подошел к тестю:

—Мартемьяныч, ты ж вроде есть не хотел!

И не дав ему опомниться, забрал мясо, завернул в бумагу и двинулся к выходу.

Мы догнали барку у Крутицкого подворья.

—Вон он, — Ривофиннолли указал вперед.

Пес бежал по тропинке, тянувшейся вдоль берега. Он добрался до вытоптанного пятачка, оттуда по дорожке спустился к воде, где на маленьком мостике две бабы полоскали белье. Мы спешились.

—Смотри-ка, так и бежит, не бросает хозяина! — с уважением промолвил Ривофиннолли.

Пес проскользнул между женщинами и застыл на краю мостика, вытянув морду. Одна из баб, наткнувшись на животное, вскрикнула от неожиданности.

— Свят-свят! — Она широко перекрестилась, и от ее руки разлетелись брызги.

—Ты что?! Иди отсюда! Ишь, белье замарает! — шикнула другая на пса.

Пес фыркнул и дернул мордой так, словно хотел отмахнуться от бабы, как от надоедливой мухи, тявкнул вслед удалявшейся барке и повернул обратно. Он поднялся к нам, и я поманил его:

—Песик-песик.

Он остановился, посмотрел на нас, и я, как давеча на Мясницкой, поразился чересчур умному взгляду. Пес, прижав уши, метнулся в сторону. Я развернул мясо и позвал по-французски:

—Toutou, toutou![41]

Французская речь или вкусный запах сделали свое дело. Пес потоптался на месте, затем все же решился и подбежал к нам. Он потянулся к мясу, готовый в случае малейшей опасности рвануть прочь. Я отделил кусок и бросил ему. Пес поймал мясо на лету и проглотил. Я протянул к нему руку, он зарычал. Итальянец потянулся за пистолетом.

— Тихо-тихо, — остановил я его и ласково проговорил: — Ладно, жуй, собака.

Пока пес жевал, я внимательно рассматривал его. Черная спина, белое брюхо, рыжие подпалины, шерсть длинная, статью похож на волка. Такой не только московские, а и сибирские морозы выдюжит. На морде шерсть белая, а вокруг глаз черная. Словно очки надеты. И сами глаза необычные — голубые, а зрачки маленькие, черные. Немудрено, что от их взгляда не по себе становится.

Пес покончил с угощением. Я протянул ему второй кусок на открытой ладони. Он облизнулся, подошел ближе и взял мясо с моей руки. Я погладил его за ушами, провел рукою по шее, скользнул пальцами под ошейник и наткнулся на что-то плотное.

Я вытянул из-под ошейника узкую полоску сложенной в несколько слоев бумаги.

— Ух ты, — выдохнул Ривофиннолли.

— Вот кого допрашивать нужно было. — Я развернул послание.

Текст был написан по-французски аккуратным женским почерком. «Не волнуйся, милый! Все обнаружила, как ты указал. Береги себя. Молюсь за тебя!»