Наталия Ломовская - Игла цыганки
Иваныч, не обращая на него внимания, смотрел на Лилю.
– Так, значит, вы – мать агнца?
– Мне страшно, когда вы его так называете... Моего сына зовут Георгием. Егор, Егорушка. Лучше так.
– Простите. Но суть именно такова: ваш малыш приготовлен на заклание. Это случится завтра ночью. Ох, простите еще раз, я вас напугал!
– Иваныч хотел сказать, что этого НЕ случится завтра ночью, – ласково кивнул Лиле Альберт. – Именно ради того мы здесь и собрались. Думаю, Лилечка, нам удастся уничтожить чудовище. Сейчас путь к нему охраняют адепты, последователи. Совершенные отморозки, но со временем они как-то научились определять тех, кто не подчинен влиянию сфинги, закрыт для ее чар. Адепты умеют узнавать нас, и они нас боятся, что в некотором роде является гарантией нашего успеха. Завтра доступ к телу их ненаглядного божества будет открыт для всех. После свершения так называемого брака сфинга обретет не только способность размножаться, но и невероятную силу. Думаю, на свете уже не найдется человека, способного противостоять ей. Может, раньше такие люди были. Раньше – еще до фараонов. Еще до того, как люди полюбили золото и власть больше, чем друг друга, больше, чем самих себя.
Лиля пристально на него смотрела – это был совсем другой Шустов, не тот, которого они встретили в Адлере. Сквозь балаганную маску проступило новое лицо – умное, серьезное, горькое. И речь Альберта звучала совершенно иначе – без излюбленных словечек, без ужимок...
– Думаю, люди с восторгом предадутся воле этого существа. Мне хотелось бы думать по-иному, но я не могу.
– И что тогда будет?
– В случае нашей неудачи? Я не знаю, Лиля. Мы можем только предполагать. И надеяться, что нам все же удастся остановить эту тварь. Любой ценой.
– Вы хотите... Убить его? Физически уничтожить?
Лиля не знала, что побудило ее задать этот вопрос. В любом случае ответа на него не последовало.
– Я! Я должен сделать это! – вскинулся Иваныч. Он тоже изменился, сбросив личину поддельного безумия. Черты лица стали прозрачней, словно очистились, разгладились напряженные морщины, и лицо его показалось Лиле знакомым. Где-то она видела этого человека! Давным-давно, в детском сне... – Я уничтожу эту египетскую драную кошку, потому что я во всем виноват! Никому про то не говорил никогда и не думал, что люди будут судить мой позор. Но вам скажу. Вам я все скажу. Это мой сын открыл гробницу сфинги. Он разбудил ее. Он стал первым и самым верным ее слугой. Но виной всему я. Это я предал его, когда он был еще ребенком. Я променял Витеньку на любовницу, пустую, вздорную бабенку. Я его потерял, а когда нашел, было уже поздно... Но и тогда я продолжал сеять зло. Я бросил жену и дочку, я поехал с сыном сюда, потворствуя своим жалким амбициям, своим понятиям о жизни! И вот теперь... Теперь именно он привез сюда твоего мальчика, привез, чтобы отдать его на съедение! И я...
Но на него никто не смотрел, его никто не слышал. Все смотрели на Лилю. Все, кроме Нинули, – она глядела на Альберта и даже, протянув руку, неистребимо-женственным жестом потеребила рукав его роскошной рубахи, словно пальцами дегустировала ткань на гладкость, на шелковистость, на плотность.
– Папа? – поднявшись в полный рост, спросила Лиля, уже зная ответ. А до него все не доходил смысл ее слов, одного-единственного слова, он еще пытался продолжать, пытался что-то сказать, но потом смолк и тоже встал. Он протянул к ней руки – жалким, молящим, зовущим жестом, обреченным, как думалось ему, на провал. Но Лиля шагнула навстречу, попала в кольцо этих дрожащих рук и совершенно исчезла в них, как маленькая птица в ветвях огромного дерева. Она прижалась к его груди и услышала, как бьется его сердце – глухо, по-стариковски. Закусив губу, с пылающими щеками, Лиля слушала биение сердца своего отца – отца, которого почти не знала, которого забыла, которого не узнала при встрече.
– Ты меня простишь? – спросил он тихонько. Лиля подняла на него глаза и улыбнулась своей щедрой, лучистой, необыкновенной улыбкой, в которой Виктор Иванович узнал улыбку бывшей жены Тамары. Он не переставал любить ее все эти годы, он мучительно тосковал по ней, а о дочери вспоминал так редко! – Значит, Егор...
– Твой внук, папа.
– Егор... Хорошее имя.
Все смотрели на них, чувствуя радость, и смущение, и особую, щекотную тоску, от которой хочется то ли заплакать, то ли засмеяться нетерпеливой душе... А Нинуля продолжала глядеть на Альберта. Очень он ей нравился – такой яркий, красивый! А какие блестящие пуговки у него на рубашке, как переливается, манит золотой огонек! Его свет рассеивает туман, затянувший и зрение Нины, и память, и разум, и вот уже стихает шум в ушах, и она вновь обретает что-то самое главное... Ей постепенно становятся понятны слова окружающих, а говорят они о долгой разлуке, завершившейся счастливой встречей, о том, что всем разлукам суждено закончиться именно так, а теперь надо непременно пить чай! Нина встала, чтобы снова вскипятить чайник, ей удалось наконец оторвать взгляд от вспыхивающего огонька, но прежний дурман не вернулся к ней.
– Лилька? Ты как здесь, господи?!
– Вот и потеряшка наша вернулась. Нинуленька! А я знала, я знала! – засмеялась Лиля, смахивая слезы. – Ты хоть помнишь, что с тобою было-то?
– Ничего ровным счетом не помнит, – встрял Альберт. – Я ж говорил, как только девушка меня видит – враз обо всем прочем забывает!
Но голос его слегка дрожал.
– Я все хочу забыть, – ответила Нина. – Я скиталась в темноте, но теперь вышла к свету.
– Надеюсь, ты все же не забудешь, как печь пироги, – ворчливо откликнулся Виктор Иванович.
– Не забуду, отец, – кивнула Нина.
«Это самый длинный день в моей жизни», – подумал Дубов, про которого на время все забыли. А вслух сказал:
– Скоро рассвет.
Короткая южная ночь подходила к концу.
А на рассвете началось.
Они шли – мужчины и женщины, молодые и старые. Некоторые шли осознанно и одеты были в лучшие свои, праздничные одежды. Из окна комнаты Лиля видела полную, королевских статей, брюнетку в норковом палантине, в красном декольтированном платье, в туфельках на шпильках. Споткнувшись, она сломала один из каблуков, но словно не заметила этого, так и пошла дальше, скособочившись и хромая. Лиля видела изящную барышню, одетую по всем правилам официального дресс-кода. Она, очевидно, собиралась на службу – может, работала секретаршей у какого-нибудь местного князька. Из-под строгого черного пальто виднелась изящная белая блузка и стройные ножки в черных чулках с кружевными резинками. Очевидно, заторопившись, девица забыла надеть юбку. Шли и те, кто с утра никуда не торопится, – домохозяйки в халатах и тапочках, пенсионеры. Молодые мамаши катили в колясках грудничков. Страдающий излишней полнотой одутловатый старик топал деловито, размахивая в такт шагов руками, в одной из которых торчала газета. На нем были тренировочные брюки и клетчатая пижамная куртка, а в глазах застыл ужас... Привычный, мирный ужас, словно пенсионер просто смотрел по телевизору страшный фильм, к тому же когда-то уже виденный.
Но больше всего было детей, и эти-то казались абсолютно адекватными. Серьезные, принаряженные, они шли сами по себе, без родителей и сопровождающих. Держались за руки, строились по двое, старшие вели за руки младших. Девочка лет восьми, хорошенькая егоза в ярко-розовой курточке, в красном кокетливом беретике, остановилась вдруг, обернулась на окна и посмотрела прямо Лиле в глаза.
Лиля отпрянула в глубь комнаты, торопливо задернув занавеску. Ее слегка знобило – от волнения, от бессонной ночи, и она позавидовала Нинуле, которой вчера перепала таблетка снотворного. Лилин отец, которого Нина тоже называла отцом, счел, что она слишком возбуждена, что ей это необходимо. Нинуля спала и была избавлена от необходимости думать, бояться, переживать за мужчин, которые с утра удалились куда-то в подвал. Что они там делали? Лиля не стала спрашивать, резонно полагая, что ответ бы ее не успокоил.
Оружие.
Мужчины обожают оружие.
Поклоняются ему.
Они считают, что оружие способно разрешить почти все проблемы. «Почти все», – говорят мужчины снисходительно, в душе полагая, что на самом-то деле абсолютно все!
Но это не так, и мы это знаем. Истина заключается в том, что доставить проблемы оружие может, а вот разрешить их – нет. Оружие может отнять здоровье, любовь и надежду, а вот поди-ка, верни их с его помощью! Получится что-нибудь путное? Нет? То-то.
Говорить это мужчинам не стоит. Пусть тешат свое самолюбие, пестуют свою силу, запираются в подвале и мастерят там что-то жутковатое!
Не будем их трогать. Может быть, их труды, как и любые труды во имя любви и жизни, тоже не пропадут втуне. Окажут огневую поддержку. А главное оружие – у нее, у Лили.
Я должна сшить.
Она должна будет. До сих пор неясно, что именно ей придется шить. Но зато стало понятно чем.
