Екатерина Лесина - Поверженный демон Врубеля
Потом была швейная фурнитура.
И спортивные костюмы из блестящей синтетики, которая скрипела в руках, но притом вызывала у покупателей неизменный восторг цветом и логотипом известной фирмы.
Было много чего…
Но все закончилось.
– Ванька… Ванька, он же ж таким человеком был, – Георгий всхлипнул. – Светлым… последней рубахи не пожалел бы! Так и спрашивал. Жорик, мол, тебе моя рубаха нужна? Так на! Забирай! А как с бизнесом разладилось все, в художники пошел… я-то на барыгу одного работать пристроился… так… по мелочи. Плотют копейку, да мне много не надо.
Он шмыгнул носом.
– Вы им не верьте. Стервозины. Да, попиваю немного. Так это ж от жизни такой… да и кому с того вред есть? Я же ж один… ни жены, ни дитев… не сподобился. Помру собака собакой… небось и схоронят за государственный счет. А Зинка потом метры мои пойдет себе отписывать. Мать многодетная… с нее такая мать, что…
– Вы про Ивана рассказывайте, – попросила Людмила. – Значит, он не всегда был художником.
– Чего? А… не, малевал-то он с маленства знатно. Наша учителка вечно ходила, чтоб, значит, в кружок его отдали. И отдали. Ходил… потом портреты всем рисовал, значится. И еще картины… только, чтоб натуральную картину сделать, деньга нужна. Холста там, красок, кисточков всяких, а отец евоный этое баловство не больно-то жаловал… ну и забылося. А потом вспомнил. Сказал, что с тоски. Мучит его, стало быть. Водочку пьет… а кто ж не пьет-то? Вот скажите, кто не пьет, и я ему самолично в харю плюну, потому как неможно, чтобы живой человек и вовсе не пил. И Ванька… сядем, стало быть, и он мне говорит. Вот, Жорка, что за жизня такая?! В грудях с тоски щемит со страшною силой. Я ему, мол, выпей тогда. Он и пил. Вместе пили. Меня попускало, а Ванька малевать… картины свои носил на набережную. Продавал. И покупали! Ванька-то много не просил… и рисовал… ладно рисовал. А одного дня заявился такой довольный, что ажно светится весь… и говорит, дескать, есть в жизни справедливость. Тетка какая-то его заприметила. И заказ сделала, чтоб он ей картину написал. Как хорошо сделает, то эта тетка ему денег отвалит немерено. А пока авансу дала.
– Вы видели?
– Так… да, – Жорик почесал живот. – Я ж говорю, Ванька долги все роздал. И Зинке тож. Вы ей не верьте, когда станет говорить, что должен… я так Ванькиной племяшке и сказал, когда она туточки объявилась, что нет за Ванькой долгов. А Зинка – это пустое… дрянная баба…
– Вы ту женщину видели, которая заказ сделала?
Георгий задумался, и думал сосредоточенно, хмурясь, бровями шевеля.
– А… видел, – вдруг сказал он. – Точно видел! Не сблизу, а вот… приходила она… ну, в тот день, когда Ванька того… я-то не знал, что он того, а то бы… дурной день выдался. С самого утреца все наперекосяк пошло.
Пропали деньги.
Не то чтоб денег этих было много, двести рублей всего, но Жорик на них крепко рассчитывал. Да и то, в его обстоятельствах двести рублей – это сумма… до зарплаты еще неделя, а Зинка, ежели на поклон пойти, не даст. И сестрица ее, у которой с Жориком некогда роман был, да до свадьбы дело не дошло, та еще коза злопамятная.
А без денег трубы горели.
И душа страдала.
И пожрать бы чего… Жорик вспомнил, что в холодильнике оставалось полбутылки кефирчику. Да только холодильник тот на общей кухне стоял, а потому иные продукты в нем не задерживались.
– Не трогала я твой кефир, – фыркнула Зинка, паковавшая сумки. Вновь в деревню собиралась, и грядущая встреча со свекровью и собственными отпрысками ввергала ее в печаль. А печалью Зинка делилась щедро, как и раздражением.
– Сам небось выпил, – поддержала ее сестрица, которая никуда не собиралась и вообще была женщиною свободной.
– Во-во… ты ж у нас выпить гораздый…
Жорик вздохнул, понимая, что жить придется не только трезвым, но и голодным. А в животе урчало… и главное, обе сестрицы, точно сговорившись, не спешили с кухни уходить.
– Нет, ты поглянь, поглянь… – Зинка уперла руки в бока. – Стоит и зыркает. Небось мы с кухни, а он в холодильник. Нету там ничего твоего! Нету!
И Галька кулак показала, мол, только попробуй чего тронуть.
К обеду, день, как назло, был выходным, и вовсе тяжко стало… Жорик маялся. Он вышел прогуляться, в надежде встретить хоть кого-то, кто разделил бы печаль или пайку.
Но приятели куда-то подевались. Пришлось возвращаться.
Тогда-то Жорик дамочку и увидел.
– Выходила она из нашего подъезда. Я еще подивился, к кому этакая фифа прийти могла? Она ж вся из себя, – он нарисовал в воздухе не то гитару, не то женскую фигуру. – Прям такая… ну вот Галька, бывает, вынарядится, когда на свиданку собирается. Морду там намалюет. Волосья зачешет. Платьице нацепит… и все одно не то.
Жорик пожевал губу и добавил:
– Интеллигентности ей не хватает. Во! А эта… идет – что плывет. И вроде туфельки простенькие, и платьице такое… и пальтецо, а глянешь – глаз радуется.
– Описать сможете? – спросил Стас без особой на то надежды. И Жорик задумался.
– Не-а… ну вот не умею я людев описывать… обыкновенная она. И красивая. Глазищи, помню, темные…
– А если вновь увидите, опознаете?
– Ну… опознаю… такую не забудешь. И с другою не спутаешь. Я, как она вышла, так и допетрил, что Пряхи это клиентка… прихожу домой, и точно, Ивашка с Галькой лаются. Дамочка-то в туфелях пришла, а дождик был, вот и натоптала. Галькин же черед был коридор убирать. А она страсть до чего ленивая. Вот и решила, что раз Ивашкина баба, то пускай он и моет. Только Ивашка пусть и добрый человек, а все одно на шею сесть не позволит. Скоренько Галке укорот дал. Припомнил, как ее подруженьки приходили, грязюки нанесли, а он мыл… вот, а потом, к вечеру, меня кликнул, чтоб, значит, я свидетелем стал, что он Зинке долги возвернул. Та-то хитрая… у Ивашки печень побаливала. Пил он… да кто не пьет?
Ответа на этот вопрос Жорик, к счастью, не требовал.
– Вот… и думала, что если он помрет, то комнатенка ей достанется. Многодетная мамаша, чтоб ее… но Пряха тоже не пальцем деланный. Он про племяшку помнил… у сестрицы его трое народилось. И квартирка была за Уралом, трехкомнатная. Где им ужиться? А с младшенькой Ивашка ладил. Переписывались. Не верьте, когда Зинка будет говорить, что будто бы племяшка ниоткуда свалилася. Я ей позвонил, когда Ивашка помер. И завещание он оставил.
– Предусмотрительный.
– А то… золотая голова был. Когда б не водка… Скольких она, проклятущая, сгубила, – горестно вздохнул Жорик. – Глядишь, я бы человеком стал, когда б…
Одинокая слеза поползла по морщинистой щеке. Но жалости Стас не испытывал. Может, черствым уродился, а может, притворство чуял.
Небось плакать – проще всего.
– Значит, эта женщина принесла деньги.
– Ага… авансу… я ж не больно-то поверил, когда Ивашка про клиентку рассказывал. Он любил присочинить. А тут, стало быть, зовет меня к себе. И показывает цельную пачку тысячных. Я столько отродясь не видывал. Во какая была.
Жорик развел пальцы. Судя по всему, полученная Пряхиным пачка была сантиметров пятнадцати толщиной.
Верилось в подобное слабо.
– Двадцать пять штук. Вот чтоб мне сдохнуть, если вру! – Жорик стукнул себя кулаком по груди. – И все как одна новехонькие… Ванька только смеялся, что, мол, это начало… что допишет он свою картину и тогда получит еще десять штук, только не рубликов. А потом и выставку тетка сделает, с которой он, Ванька, станет знаменитым, как этот… Пикассий.
– Пикассо, – поправил Стас.
– Один хрен, – Жорик отмахнулся, Пикассо или нет, его куда больше волновал погибший друг. – А я вот… не поверишь, гляжу на те деньги и думаю, что ничего-то хорошего от этой бабы ждать нельзя… ну вот не бывает, чтоб за какую-то мазню такие деньжищи отвалили! А он мне еще картину свою показывать начал… и такой от… он же спокойный обычно человечек был… малевал, чего покупали… цветочки там в вазе. Котяток еще хорошо разбирали. А тут… поначалу я и не понял даже, чего это там намалевано. Пятна будто бы. Синие там. Зеленые. И красные были, но синих и зеленых больше. А Ванька смеется только. Обозвал этим… замшелым.
– Зашоренным?
– Во-во! Умный был… говорит, отойди к окошку. А картинку, значит, к другой стене отодвинул. И тогда-то увидел, что будто поле какое-то, а на поле – страховидлище лежит с крылами… мол, демон это. А главное, вот клянуся, он на меня глядел! Прям-таки вперил взгляд… мне потом ночью страхи всякие снились. Ванька же баял, что и на него глядит, что говорит, как его писать надобно. А я… я ему эту картинку выкинуть присоветовал. Нарисовал бы своей тетке котяток, глядишь, и успокоилась бы… только ей котятки без надобности, ей демона подавай…
Жорик повел плечами и сгорбился. Обнял себя, вид притом у него сделался совершенно несчастным.
