Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
— Виолин умер, — сообщил он.
Известие, как и предыдущие подобные, не произвело на нее впечатления, всем когда-то придет конец, рассуждала она.
— И все?
— Все? — переспросил он. — С Виолиным у меня был конфликт. Полагаю, не своей смертью он умер. Ты понимаешь, что могут подумать следователи? Наверняка актеры валят на меня. А тут еще новость. Мегеру снимать собираются, но меня к креслу подпускать не хотят.
Вот теперь Раечка позволила себе пристально и обеспокоенно посмотреть на мужа. Ничего себе поворотик! Столько выжидать, давить в себе элементарные человеческие чувства, не заниматься с мужем сексом, потому что все силенки он тратил на бабку, чтобы услышать: «Меня к креслу подпускать не хотят». Раечка тоскует по мужской ласке. Мужчины и раньше-то не баловали Раю вниманием, а теперь и подавно не сыщешь желающего насладиться ее телом, так ради чего терпела? Во имя будущего. А сегодня этот говнюк заявил: будущего не будет! Значит, он допустил массу ошибок, ведь Рая не контролирует его вне дома. Предстоит исправить положение, но как? Она что-то в уме просчитала, как ЭВМ, и после небольшой паузы мягко, можно сказать, кротко произнесла:
— Помирись с ней. Завтра же.
— Не могу. Все, терпение лопнуло. Ее капризы и указки во где сидят у меня, — провел он по горлу ребром ладони.
Легкая усмешка тронула губки Раечки, до того легкая, что Юлик не заметил. Ее муж вообще ничего не замечал, и ума-то у него с гулькин нос, иначе давно сидел бы в кресле Мессалины. Он только позволял себя ублажать: кормите его, стирайте ему, убирайте за ним, утешайте его. Сам — ноль. И у этого маленького нолика лопнуло терпение! Занятно.
— Помирись, — повторила Рая. — В сегодняшней ситуации старуха тебя раздавит. Выжди, когда улягутся страсти, заодно подумаем, какие шаги предпринять, чтобы занять ее место. Я воспользуюсь своими связями, а ты своими, вдвоем мы уговорим городское начальство. Главное, веди себя так, будто ты станешь во главе театра. И с чиновниками веди себя так же. Прибавь чуточку наглости, чуточку уверенности. Видя твою уверенность, они сдадутся и назначат тебя директором. На всякий случай подготовь программу выхода из кризиса, напичкай ее мифическими действиями, хоть распланируй гастроли по Антарктиде. Чиновники обожают такого рода программы, которые ни один смертный не выполнит. К тому же подобная лапша на уши даст им повод думать, что у тебя большие связи наверху. Юл, пора заявлять о себе мощно. А пока помирись, ваши разногласия никто не должен видеть.
— Но я не могу больше унижаться! — вскипел Юлик. — Эта сука обещала сказать следователю, что в отравлениях подозревает меня.
— Тем более помирись. Юл, это надо для тебя, — зомбировала она его. — Ты больше терпел, осталось совсем немного.
В этом вся Раечка. Не она, а он терпел! Она сочувствует, утешает, находит выход.
— Как заявлять, когда меня сейчас в кабинеты не пустят? — тяжко вздохнул он.
— Пустят. Они своих не забывают. А завтра первое, что ты должен сделать, — помириться с ней. Да, совсем забыла. Тебе пришло извещение на бандероль.
— Наверное, товары почтой, я заказывал ремень и сумку, — отмахнулся Юлик. — Положи в карман пиджака. И паспорт не забудь, завтра получу.
Вот! «Положи, не забудь»! Просто принц, а не муж. Раечка снова усмехнулась, ибо у принцев судьба не всегда гладкая и сладкая. Она тоже использует его, а потом вышвырнет.
Он думал остаток дня, затем почти всю ночь, потому что не всегда согласен с женой. Раечка плохо знала нынешнее положение в театре, посему не могла выработать основополагающую стратегию. В принципе, план у него созрел давно… И удобный момент сейчас подоспел, вот только надо решиться… Но Юлиана поджимало время. Значит, надо действовать, срочно действовать.
5
В то время, когда Юлиана терзали тревожные думы, Степа, побывав в театре и потребовав список всех работников, мчался к Башмаковым. Еще предстояло изъять прямо с почты бандероль Подсолнуха, но этим займется Оксана.
Нонна Башмакова была совершенно подавлена. Ее муж — Степа видел его в театре после рокового спектакля, а играл он незначительную роль стражника — Григорий Башмаков был не менее подавлен. Понять их можно: яд в бутылке — дело не шуточное.
Башмаков был ниже жены почти на голову, наверняка комплексовал из-за этого, поэтому комично выпячивал грудь и пружинил на ногах, очевидно, думая, что мелкие подпрыгивания прибавляют ему роста. Когда Заречный предложил поехать к врачу, дабы изъять у того бутылку коньяка, Башмаков стушевался, мялся, словно что-то хотел сказать и не находил слов.
— В чем дело? — уставился на него Степа.
— Понимаете, — смущенно сказала Нонна, — мы же подарили коньяк. Что о нас подумает врач, когда потребуем вернуть его? Как мы будем объясняться с ним? Скажем, подарили коньяк, который нам кто-то подарил…
— А что вы предлагаете? — Степу перекосило от вида добропорядочной парочки, так заботившейся о своей репутации, что не жаль было и врача в гроб уложить.
— Я не знаю… — пролепетала Нонна.
Странное дело, господа артисты все смущаются, растерянно бормочут: «я не знаю», все невинны как овечки. И кто-то из этих овечек потчует ядом коллег.
— Зато я знаю, — жестко сказал Степа. — Кто из вас поедет к врачу?
Конечно, не Нонна. В машину к Толику нехотя залез ее муж.
По счастью, врач не пил еще ядовитый напиток, несколько удивился, что коньяк требуют назад. Врач полез в стол, достал бутылку и протянул Башмакову. Наблюдательному Заречному бросилось в глаза, что доктору процесс возврата чертовски неприятен, не жадность тому причина, нечто другое. Григорий покраснел, извиняясь, сообщил, что коньяк изымают у всех, купивших этот сорт, и искал взглядом поддержки у Заречного. Степе не захотелось выручать артиста, он, забрав бутылку, вышел из кабинета, предоставив объясняться Башмакову. Тот еще плел доктору, что коньяк, как выяснили органы, поддельный. В сущности, какая разница, что плел Гриша, положение у него действительно было незавидное.
Вскоре из здания больницы выбежал Башмаков. Только сейчас Степа заметил, что обут он в туфли на высоких каблуках. Деталь, конечно, незначительная, но рассмешила его. Степа тоже не высок ростом, но комплексовать по этому поводу глупо. Гриша тем временем залез в машину, а Толик спросил, куда ехать. Степа ответил, что сейчас переговорит с актером, потом решит. Но Башмакова домой точно не повезет, милиция не такси. Он по-деловому начал:
— Ваше мнение, кто мог прислать вам бутылку? Только не говорите «не знаю», я устал слышать эти слова от ваших артистов.
— Я действительно не знаю, — пробормотал Башмаков, не глядя на Степу.
— Вы прочли обратный адрес на бандероли?
— Прочел, но он мне ни о чем не говорит. Фамилии не было, только инициалы. А на крышке упаковки было написано: «От всей души актеру Башмакову».
С гордостью сказано. Но хорошенькое дело — адрес ему ничего не говорит! Степа был крайне удивлен, если не сказать больше.
— А вы, я имею в виду артистов, ходите друг к другу в гости? — задал он вполне законный вопрос.
— Практически нет, — признался Гриша. — У нас в театре это опасно делать, потому что… доносчиков много. А в подпитии чего только не скажешь… нечаянно.
— И вы не знаете, где жили Виолин, Рубан? Вы же председатель профкома.
— Что, и Рубан?.. — потрясенно вымолвил Башмаков.
— Нет, она жива. Я привел первые пришедшие в голову фамилии. Вы не ответили.
— Понимаете, у этих актеров дети давно выросли, поэтому профком с ними не работает.
— Нет, я не понимаю, как, работая в маленьком коллективе, председатель профсоюзной организации не знает адресов своих членов!
— Ну, что касается того же Виолина и Рубан, они давно вышли из профсоюзной организации.
— Почему?
— Во-первых, Эра Лукьяновна противник профсоюза в театре. Считает, что эта организация изжила себя. Во всех коммерческих структурах профсоюза нет, она хочет и в театре ликвидировать этот орган.
— Интересно. А как же она сокращает работников? Без профкома?
— Но пока-то мы существуем, она с нами иногда считается. Во-вторых, многие вышли из профсоюза по разным причинам. Чтобы не платить членские взносы, чтобы угодить директору, а некоторые считают профсоюз бесполезной организацией, не защищающей права работника, вышли по этой причине.
— А вы права защищаете?
— По мере сил.
Не поверил Степа. Уж больно Гриша вялый, чтобы прилагать силы.
— Вы играете большие роли? — задал следующий вопрос Степа.
— Большие роли у нас играют два человека: Швец и Подсолнух, остальные на подхвате, — с обидой пробубнил Гриша. — Жена играет, а мне не дают.
Спрашивать, зачем Башмаков подходил к столу, Степа пока не стал, пусть этот вопрос застанет его врасплох. Степа сказал Башмакову, что он может быть свободен, а Толику велел ехать сначала к Петровичу, дабы забросить злополучный коньяк, а после в театр за списком.
