Франк Тилье - Атомка

Директор клиники ткнул пальцем в один из исписанных формулами листков:

— Вероятно, сидя в своей палате на третьем этаже напротив Филиппа Агонла, он пытался воспроизвести по памяти формулы, которые увидел или выучил тринадцать лет назад. Память у Жозефа необыкновенная — такую называют фотографической. Кстати, благодаря ей он прекрасный шахматист, очень грозный соперник для любого.

Шарко надо было переварить огромное количество информации. Ученый, пришедший с востока, таинственная рукопись, монах-переписчик, по ночам тайком изготовляющий ее копию…

— Но зачем ему было при этом прятаться? — спросил полицейский. — Брат Жозеф чувствовал, что в этой таинственной рукописной книге, явившейся из России, кроется какая-то опасность?

— По-моему, это ясно как день, — кивнул Юсьер. — Может быть, дело в записях, которые в ней содержались: судя по страничкам из тетради Жозефа, формулы в рукописи выходили далеко за пределы обычной химии. Монахи не хотели, чтобы кто-то пришел в обитель с обыском, чтобы им задавали вопросы, — вероятно, именно потому двое из них, доставив облученного в больницу, бросили его у входа и исчезли, не назвавшись.

— И вы полагаете, — вмешалась Люси, — что кто-то мог убить их всех ради того, чтобы завладеть рукописью Иностранца? Пресловутый дьявол?

— Думаю, да. Тем или иным способом убийца — дьявол — разузнал о ее существовании и, желая сохранить все в тайне, без колебаний принес монахов в жертву. Какого рода записи могли побудить преступника к жестокому убийству людей, посвятивших свою жизнь Богу? Мне кажется, только такие, в которых ставились под сомнение некоторые церковные теории. Вы же знаете, что наука и религия никогда особо не дружили… — Юсьер помолчал и, сунув папку под мышку, предложил собеседникам вернуться наверх. — В любом случае я предполагаю, что Жозеф в конце концов рассказал Филиппу Агонла, где спрятал переписанные страницы.

— В библиотеке аббатства…

— Ну конечно. А ваша обгорелая фотография заставляет думать, что страницы эти были заперты в укрытии, до которого пламя, по идее, не должно было добраться… Но пожар оказался так силен, что Агонла, попав на руины аббатства, обнаружил там только пепел.

Люси сразу представила себе, как Филипп, едва выписавшись из больницы, поднимается в горы, к аббатству, находит там описанный братом Жозефом тайник… Она видела, словно наяву, колоссальное разочарование на лице Агонла, когда перед ним оказались всего лишь кучка серо-черной золы и обгоревшая фотография…

— Когда Филипп Агонла очутился на воле, в его распоряжении не было ничего, кроме вынесенной тайком из больницы тетради с вложенными в нее листками, где Жозеф по памяти записывал формулы из рукописи. По памяти, то есть формулы могли быть приблизительно точны, не безусловно… А полной копии не было, сгорела. — Люси взглянула на Шарко. — Вот тебе и объяснение всех его попыток, всех проб, — опираясь на записи в тетради, Агонла действовал практически ощупью… Использовал эти приблизительные формулы Жозефа, чтобы с оглядкой на них опытным путем — экспериментируя сначала на мышах, потом на женщинах — восстановить точные данные и проникнуть в тайну анабиоза.

— И мне кажется, в рукописи было полно других секретов, — откликнулся комиссар. — Жозеф, скорее всего, не успел скопировать ее целиком.

Они поднимались молча, слышалось только шарканье ног по бетонным ступеням.

Наверху, в своем кабинете, Юсьер сразу же принялся делать ксерокопии, однообразно жужжал аппарат, зеленоватый свет скользил по усталым, тревожным лицам. Люси заметила еще одно распятие — за шкафом, в первый раз она его не увидела. Психиатр чего-то сильно боялся. Она взглянула на семейную фотографию: жена доктора, двое его детей, трое внуков — и заговорила:

— Мне хотелось бы спросить еще вот о чем: этот дьявол, который поселился здесь, у вас в горах… Есть ли у вас хоть какие-то предположения насчет того, о ком может идти речь?

— Ни малейших. Нет… От этой истории с аббатством просто-таки бросает в дрожь. Кто-то истребил монахов, и одному только Господу известно, откуда этот «кто-то» явился и кто он такой.

— Вы долгие годы носите это в себе, история с Иностранцем преследует вас, но вы никогда не говорили о ней ни с кем, даже с жандармами, которые в свое время расследовали убийство монахов. И у вас нет ни малейшей гипотезы, ни единой версии, никакого следа, который мог бы нас вывести на верный путь?

— Нет. Ничего. К сожалению, ничего.

Психиатр повернулся к Люси и протянул ей стопку распечаток:

— Вот вам ксероксы истории болезни Жозефа, себе я оставляю копии тетради и вкладных листочков. Я все сказал и теперь должен вас оставить: время позднее, а у меня полным-полно дел.

Люси взяла ксерокопии:

— Хорошо, спасибо. Но у меня есть еще одна, последняя просьба.

— Слушаю, — вздохнул психиатр.

— Мне бы хотелось посмотреть на бумажку, которую вы смяли и положили в карман после того, как Жозеф на ней что-то написал.

Доктор побледнел:

— Я…

— Пожалуйста, — не сдавалась Люси.

Юсьер с досадой сунул руку в карман халата, вытащил оттуда скатанный из бумаги шарик, протянул — Люси разгладила листок и прочитала вслух:

— «Надеюсь, Франсуа не в курсе». — Энебель подняла на директора больницы ясный взгляд. — Кто такой Франсуа?

Юсьер, сдавшись, тяжело опустился на стул:

— Еще один монах, который не сгорел во время пожара, потому что его в то время не было в аббатстве. Это настоятель — Франсуа Дассонвиль. После трагедии он удалился в горы, живет там отшельником, но изредка приходит повидаться с Жозефом и узнать, что у него нового.

Люси и Шарко быстро переглянулись. Подумать только! От них же могла ускользнуть такая важная информация! Уехали бы — и все…

— Почему вы нам раньше не сказали об этом монахе?

— А с чего бы я стал о нем рассказывать? В вечер пожара аббат Франсуа находился в Риме, по возвращении его, сами понимаете, допросили, но ему было не в чем себя упрекнуть.

Комиссар, который до сих пор стоял в стороне, подошел к письменному столу:

— Брат Жозеф, когда писал эту фразу, выглядел сильно испуганным.

— Брат Жозеф всегда боялся своего настоятеля. Жизнь в обители нелегка, братьям приходилось следовать весьма строгим правилам, настоятель сам за ними присматривал и бывал весьма суровым. А у Жозефа, не забудьте, такая хрупкая психика!

— Вы сказали, что тем вечером, когда загорелось аббатство, настоятель был в Риме, стало быть менее чем в семистах километрах от Рюмийи. А вам не кажется, что оттуда довольно просто вернуться — самолетом или, например, на машине? Да, кстати, какой марки у этого аббата Франсуа машина, не знаете?

— Нет, конечно. Меня не занимали такого рода подробности.

— Может быть, синий «меган»?

— Сказал же, понятия не имею.

— А сколько времени аббат Франсуа провел в Италии к тому дню, когда случился пожар?

— Хм… Точно не помню… Наверное, дня три или четыре… Так давно это было…

— Ладно, пусть четыре дня. А русский со своей рукописью находился в его монастыре к тому времени уже не меньше недели, да? Разве аббат Франсуа не должен был отдать какие-то распоряжения насчет него? Не приказал ли он монахам молчать, прятать своего странного подопечного и ни в коем случае не везти его в больницу? И не следовало ли ему при таких обстоятельствах отменить поездку в Рим?

Юсьер, сжав губы в ниточку, покачал головой: нет, не знаю. Шарко продолжил:

— Когда аббат Франсуа отбыл в Рим — вероятно, затем, чтобы рассказать о пресловутой рукописи и получить инструкции, что делать дальше, — два монаха решили нарушить его приказ, отвезли умирающего в больницу и скрылись, не назвавшись, — ищи ветра в поле… Как вам такая гипотеза?

— Никуда она не годится, ваша гипотеза. Просто вы не знаете аббата Франсуа. Это добрый, хоро…

— Какого черта вы ничего не говорите по существу? — Шарко грохнул кулаком по столу. — Что вас так напугало, доктор?

Психиатр вздрогнул, взял в дрожащие руки рамку с фотографией семьи и тихо ответил:

— Что меня напугало?.. Да оглянитесь вокруг — вам понятно, где вы находитесь? В этих горах вас и услышать некому, хоть изоритесь… Кто-то силой напоил восьмерых служителей Церкви святой водой, прежде чем сжечь их живьем посреди фолиантов с религиозными текстами… Ну и представьте, что этот монстр способен сделать с моей женой, с моими детьми и внуками! Знаете, иногда лучше жить с демонами внутри, чем пытаться одолеть дьявола собственной персоной… — Юсьер поставил на место снимок, взял распятие, потом со стуком положил на стол и его. — Неужто не понимаете, что этого дьявола одним распятием не одолеть?..

30

— Мы глянем одним глазком — и все, ладно? Напоминаю, оружие есть только у тебя, и нельзя сказать, что предыдущая наша операция увенчалась успехом…