Лариса Соболева - Негр Артур Иванович
Он каждое утро сетовал на перемены в жизни, а потом вставал, не видя в дне грядущем радости. Нет, одна радость была: он построил мануфактурную фабрику, что поставило его вровень с высокородными перед царем, фабрика приносила хороший доход. Но этого так мало! Вот если бы все это, а порядки остались старые...
Иван Лукич взглянул в зеркало. Фу, рожа-то без бороды премерзкая! Сколько лет с эдаким лицом, а привыкнуть не мог, особенно зимой плохо, мороз рожу сковывал, аки льдом.
– Филька! Филька, подлец! – заорал он.
– Тута я, – вбежал тот с ушатом.
Иван Лукич принялся с усердием мыть лицо и шею. Затем задал обычный утренний вопрос:
– Где все?
– Хозяйка дворню чихвостит, а барышни дансируют.
– Чего девки делают? – поднял Иван Лукич мокрое лицо.
– Дансам обучаются.
– По-русски сказывай! – рявкнул Иван Лукич.
– Барышень учит танцам хранцузский мусье.
Растраты! Кругом растраты на баб! Раньше-то никаких учителей бабам не нанимали, а теперь Петр велел обучать танцам и наукам. Сам-то Иван Лукич ни за что не стал прыгать козлом, а вот старуха его...
– Ко мне девок зови.
Филька убежал, а он вытерся утиральником, накинул кафтан. Тотчас явился Филька:
– Барышни велели передать, что некогда им, к следующей ассамблее готовятся.
– Что?! – взревел Иван Лукич. – А ты их дубиной гони! Пшел! И скажи, что покажу я им! И мусье ихнему покажу!
Минуту спустя три девицы на выданье предстали с недовольством в лице. Побагровевший Иван Лукич, едва сдерживая гнев, прохаживался перед выстроенными в одну линию девушками, сцепив сзади руки, чтоб не надавать дочерям пощечин.
– Отчего не явились по первому зову отцовскому? – спросил.
– Папa, мы... – начала старшая.
– Молчать! До особого моего дозволения рта не раскрывать! Перечить отцу! И кто?! Родные дочери!..
Он разорялся, вышагивая по опочивальне, а девушки смотрели прямо перед собой, как солдаты, но без ужаса пред гневом родителя. Три девицы – три кобылы, выше папы на голову, статные, грудастые, бедрастые и замуж не хотят! Тремя дочками наказал господь несчастного Ивана Лукича, сладу с ними нет, строптивы, а под волосами в скудном умишке одни наряды и «дансы». Честно говоря, он сам не знал, зачем позвал их, разве что проклятым «дансам» помешать, он ведь отец, имеет право.
– Пшли вон, – сказал и указал на дверь.
Девушки не уходили, толкали в бок младшую, Асечку. Та хоть и смела без меры, а переговоры вести не решалась.
– Чего стоите, коровы? – удивился Иван Лукич. – Я, кажись, ясно сказал: пшли вон, дуры.
– Папa, – наконец начала Асечка, – вчерась из Парижу товар привезли, дак нам перво-наперво аж домой занесли, потому как у них на дому уж и разобрали, мы последнее и ухватили...
– Ясней, – потребовал отец, предполагая, что девки просить будут денег на тряпки, шиш он даст.
– Нам желательно приобресть... les pantalons.
– Какой такой панталон? Чего это?
– Одежа такая, – скромно потупилась старшая.
Ох, и ненавидел Иван Лукич слова эти иноземные, а их стало великое множество. Вон и его не по-русски кличут: папa да папa. Неужто нельзя по-понятному? Так нет. Декольте – на самом деле вырез срамной; ле дансы – танцы; кавалер – мужик, только бабам приятный; фасон... вообще не знал, что обозначает слово, но употреблял. Теперь еще этот панталон.
– И где сию одежу носят? – спросил, нахмурясь. – И сколь она стоит?
– По пяти рублей за кажный les pantalons, – загалдели девки.
– Сколько, сколько?!! – ополоумел Иван Лукич, ибо сумма оказалась... страшенная. – Ну-ка, покажьте мне сей панталон!
– Папa, – вспыхнула средняя, – сие неприлично!
– Покажьте!!!
Делать нечего. Одна убежала и принесла...
– А на кой мне портки? – удивился Иван Лукич. – Ты мне панталон покажь.
– Батюшка, – сказала надменно старшая, – но ведь это и есть les pantalons, самый модный. Кружева привезены из Амстердама, а шелк... Нынче в Париже шелковые носят...
– И сии портки стоят по пяти рублей?!! – Вытаращил глаза отец. – Да за пять рублей я двух холопов могу приобресть! А на троих все пятнадцать выходит!..
– Двадцать, – уточнила Асечка. – Maмaн тоже такие хочет.
И гонял папa дочерей по всему дому, а как попалась старуха... чуть не убил! Бабе сорок лет, а она о панталоне за пять рублей мечтает! Дворня притихла, попряталась. После буйства лежал Иван Лукич на подушках, стонал, вознося молитвы к богу:
– Господи! Пошто отворотил лик от нас? Пошто бабам потворствуешь? Господи, верни все на круги своя, чтоб как раньше было... – Он помолчал, подумал и добавил: – А почет и уважение нынешними остались.
* * *« – Как дела?
– Как в чемодане.
– А как в чемодане?
– Куда ни ткнешься, везде стенка!»
Именно в запертом чемодане чувствовала себя Даша. Роскошная девица по-хозяйски выгоняла ее с завоеванной территории и навела на тяжелые размышления: а дальше-то что? В сущности, осталось собрать вещички и топать восвояси. Все. Одна. Никому не нужна, Артуру, оказывается, даже мешает. А чего, собственно, она ждала? Разве обязан он ее вечно опекать с самоотверженностью матери Терезы? С какой стати! У него своя дорога, у нее... Есть ли дорога у нее? А когда-то...
Когда-то Марина не одобряла их встречи:
– Крышу проверь, она у тебя подтекает. Артур, конечно, лучше многих ребят, но... Мой папик убил бы меня вместе с ним.
– Но ведь это я его привезу, – возражала Даша. – Лучше Артура я не встречала, мне нужен он.
К тому и шло, если б не злосчастный вечер у него дома после окончания института. Артур и Марина целовались на кухне! Это было хуже всемирной катастрофы. Даша поступила слишком импульсивно: умру, но не прощу! А что стоило хотя бы выслушать его? Так нет же... Правду Марина рассказала лет пять спустя, прилично набравшись водки, проливая слезы раскаяния. Но в то время упрямство и гордость лишили рассудка, отсюда наперекосяк сложилась жизнь.
Да и Мариночка повела себя неадекватно – неожиданно осчастливила Кирилла, которого терпеть не могла. В день их бракосочетания (Даша дулась на Марину, поэтому на свадьбу не явилась) в комнату общежития, где она жила, вошел понурый Игорь. Девчонки, соседки по комнате, на каникулы разъехались, а она подрабатывала внештатным корреспондентом, моталась по селам, писала небольшие статейки и в тот вечер работала в поте лица. Игорь поставил бутылку водки на стол и, предотвращая возражения Даши, сказал:
– Обставили нас, Дашка, по всем статьям. Оба мы обманутые и отверженные. Нам сам бог велел выпить.
Желания заливать горе спиртным не было, тем не менее Игоря Даша не выставила, а, глотнув горячительного, растаяла от жалости к себе и...
Нельзя сказать, что ее автоматически вышибло из равновесия, нет, чего врать-то, находилась при памяти, но до сих пор не может понять, как это произошло. После содеянного, окончательно протрезвев, горько плакала, лежа на узкой общежитской койке рядом с Игорем. Досадная случайность отрезала пути возврата к Артуру окончательно. Теперь Даша уже себя считала предательницей, что ж поделать, такой вот дурой уродилась. Игорь повел себя благородно, предложив пожениться. Возможно, им двигал иной мотив: досадить Марине. Так или иначе, но Даша забеременела (хватило одного постельного эпизода!) и вынуждена была выйти за Игоря. Глупо...
Сначала смирилась, потом привыкла, затем жалела мужа, кончилось все презрением. Занятия сексом в лучшем случае вызывали равнодушие, в худшем – раздражение, Даша понятия не имела о женском счастье в постели, часто думала: что там может нравиться? Редко нечто неопределенное подкатывало изнутри, сбивало дыхание, заставляя испуганно замирать, ожидая чего-то. И все. Это «чего-то» отчего-то не наступало. Потом долго невозможно заснуть, не понимая, откуда взялась бессонница. Короче, секс – пустая трата времени и сил, крайне неприятная возня, а посему «не хочу», «я устала», «у меня болит голова на ближайший месяц каждодневно» – обычные причины отказов. Игорь выходил из себя, отказываясь понимать жену.
Никитку родила легко, но, когда поднесли кричащего мальчика, мокрого и синего, с ужасом дернулась: она абсолютно равнодушна к орущему младенцу. Потрясение оказалось столь сильным, что Даша долго пребывала в состоянии стресса, по определению Игоря – послеродовой синдром. Синдром! Знать бы причины... Потом выполняла обязанности жены и матери без энтузиазма, маялась, потеряла волю и желание что-либо изменить.
До трех лет Никиты Даша выпестовала в себе неврозы, жила отстраненно, а Игорь бесился, закатывал скандалы. Однажды, не добившись от жены мало-мальски внятных объяснений своим поступкам, он сорвался на трехлетнего сына. Игорь замахнулся, намереваясь ударить Никиту за ерундовую провинность, но Даша... Она вдруг поразилась: ее ребенок покорно ждет наказания; Никита не съежился, не втянул голову в плечи, не закрыл глаза, а неотрывно следил за взметнувшейся кверху рукой. Екнуло сердце от нового потрясения. «Господи, он же понимает, что его здесь не любят!» – мелькнуло в мыслях. Даша загородила сына, сказав твердо мужу:
