Смерть в золотой раме - Мария Санти
– Которая отравилась?
– Нет, конечно, она не травилась. Я съездил в институт, в котором она училась, и сравнил почерк на записке и тот почерк, которым она писала сочинения. Кстати, вдумчивые. Записка написана совершенно иначе. Причем человек, которые ее писал, знал про Алевтину все. Где лежит ее дневник, большая тетрадь с хозяйственными записями от руки. Он только про фотоаппарат не подумал. Возраст. Был бы ее ровесником, подумал бы. Все это было сделано на скорую руку. Меня с самого начала поразило то, как легко Алевтину называли глупой. В доме это было общим местом: вода мокрая, небо голубое, Алевтина дура. Ее отец в довесок обвинял ее в торговле телом. Потому что она в семнадцать лет снималась голой на собственный фотоаппарат! Какой проституткой она могла работать? Ей нужно было бы выезжать из поселка. Машину она не водит. Я опросил охрану на КПП – она выезжала с водителем, редко и, как правило, не одна. Если только, получив вызов, она перемахивала через стену и шла двое суток через лес на манер билибинской Василисы. Но все слушали глупого, злого алкоголика. Одинокая девушка мечтала о принце, который ее заберет. Представляла себя фотомоделью, кинозвездой. Исследовала свою сексуальность. Ольга убедила себя, что Аля – урод. А садовник видел, как она прекрасна. Он очень хотел, чтобы Аля оказалась гулящей – это развязало бы ему… Им всем удобно было сделать из нее козу отпущения. Вся эта история о том, как из умного ребенка делали овощ. Помню, когда я увидел ее первый раз, подумал, что она очень устала. Говорят, в молодости человек полон сил. Да, но большой вопрос, на что они уходят. Все навешивали на нее свое неудовольствие, презирали, смеялись. Все было, конечно, замаскировано, более-менее культурно. Ольга, по ее словам, занималась благотворительностью, по сути, вырастив себе девочку для битья. Каково было Але? Кого это волновало?
– И она отравила свою благодетельницу?
– Работодательницу. Алевтину вечно гоняли на кухню «подай-принеси», и это только в доме. К тому же последнее время она работала за отца, очевидно, боясь, что их выгонят. И я думаю, что она боялась этого неспроста, кто-то подкинул идейку.
– Она не должна была завидовать.
– Она и не завидовала. Она вообще получилась на редкость тонкой натурой. Понимаете, это во многом генетическая лотерея. – Смородина выдержал паузу и продолжил: – Я думаю, она унаследовала лучшее от своего настоящего отца. Вы знаете, даже у меня в библиотеке нет такого порядка среди книг, а у меня убирает домработница. Когда я увидел ее фотографии, которые смаковал садовник, я изумился тому, какой она была акварельной. Тонкие запястья, длинная шея. Если ей просто дали бы учиться тому, что ей интересно – филологии, политологии, – какая складная получилась бы девочка. Она огрызалась, сломать ее полностью у них не получилось. Но ни сил, ни оружия для того, чтобы сопротивляться, у нее не было. Она даже не понимала, что над ней издеваются, она все, что можно было, принимала за любовь. Ольгу она не травила. Я достал медкарту Алевтины. Завидное здоровье, она еще не начинала «ходить по врачам». Она просто не знала о своем недуге. А значит, и о том, какие лекарства ей противопоказаны. Ее отравили тем же ризипином. А она не травила никого.
Смородина сделал паузу в разговоре. Александр смотрел куда-то в окно, барабаня подушечкой пальца по столу. Приключения крестьянок его не занимали, его интересовала барыня.
– Эта Алевтина помогала шантажировать?
Смородина усмехнулся.
– То, что она медленно соображала, – правда. Частичная. Она очень плохо соображала в бухучете, потому что ей это было не нужно, не понятно и не интересно. Никто не задался вопросом, почему нет никаких других записок, конспектов, хозяйственных расчетов. Вот записка – дело закрыто. Вскрытие сделали, и на том спасибо. А в институте все есть – в частности, тесты, которые она писала. И, конечно, – я в этом не сомневался – преподаватели замечали, что она увлекается литературой. Мир книг, пожалуй, был единственным, что помогало ей выживать. Но жизни вне этих жестоких людей из дома в лесу она себе не представляла. Ольга внушила ей чувство вины перед «стареньким папой», которому «так тяжело». Древний трюк. И, конечно, так как эта девочка была благодарна за любое внимание, любой манипулятор мог войти к ней в доверие. И преступник, видевший перед собой конкретную цель, без проблем это сделал. На деньги, полученные с помощью шантажа, он, в частности, покупал драгоценности. И эти драгоценности доверял хранить Але. Может быть, он даже дарил их ей, не зная, что по вечерам девочка фотографируется в них. Когда я увидел фотографию, на которой она полностью голая…
– Омерзительно.
Смородина удивился такой реакции, а потом вспомнил, что Александру восемьдесят и в молодости у него цифрового фотоаппарата не было.
– Так вот, все пальцы у нее были в кольцах. Это было похоже на съемку в модном журнале. Отличие было только в том, что этот снимок не был там размещен. Но на этих фотографиях я увидел знакомые вещи. Может быть, это высококлассные подделки. Но почему тогда их не было среди ее вещей? В ящичке с нехитрыми заколками и бусами? И это не были украшения Ольги – там все в целости, и все документы на месте.
Моя гипотеза состоит в том, что, испугавшись продолжения шантажа, Ольга сделала первый шаг. Та история с тем, что Алевтина жаловалась на ухудшение самочувствия, не выдумка. Она действительно почувствовала себя плохо. Кто-то положил в ее кока-колу ризипин. Я даже думаю, что это был коктейль виски с колой, как у взрослых, потому что ризипин очень горький. Девочку приласкали и угостили как взрослую. Торможение умственной деятельности, общая слабость – это были последствия.
– Но кто? И зачем?
– Мать, решившая сделать аборт.
Александр посмотрел на сидящую перед ним очкастую змею с легкой опаской. Он решил, что известный московский адвокат сошел с ума и пришел воровать у него радость.
– Что-то подсказывает мне, что после смерти отца Ольга могла побаиваться мужа. Причем так, что она сама этого не замечала. Ей могло казаться, она просто не хочет его расстраивать. Отец передал ей значительную часть своих денег, сделав ее полностью независимой. Но ее супруг любил порядок
