Лгунья - Натали Барелли
Сама я слово «хлев» употреблять не стала бы, но понимаю, что имеет в виду Харви. Я дома постоянно, и не припомню, когда в последний раз слышала звук пылесоса. Больше того, в последнее время я вижу Луизу только на кухне. Я больше не вижу ее ни в одной другой комнате в доме, кроме детской. Если она и совершает вылазки куда-то, то лишь когда меня нет дома. А видит бог, я дома всегда.
Затем сегодня утром Луиза сказала, что Мию нужно начинать прикармливать. Моей девочке всего четыре месяца, и я уверена, что давать ей прикорм еще рано, ведь она только-только начала самостоятельно сидеть. Но по какой-то причине Луиза настояла на том, чтобы мы попробовали. Я не стала спорить и даже сходила вместе с ней в овощной магазин, но когда мы вернулись домой, я сказала, что хочу сначала проконсультироваться с детским врачом, и попросила ее повременить. Луиза постаралась скрыть свои чувства, но я поняла, что она разозлилась. Почему – я не знаю.
Полагаю, нужно поговорить с Харви об этом. Луиза становится буквально одержима моим ребенком. Я начинаю думать, что мне не нужно было так много оставлять их вдвоем с Мией. Мне страшно представить себе, что она может сделать.
Она знает. Я чувствую это. Это единственное разумное объяснение. Ханна пишет про меня все эти враки, выдумывает события, которых не было и в помине, извращает правду. Потом, когда все будет кончено, Ханна покажет мне, насколько хитрее меня она была. Как играла со мной. Вот почему она рассказала мне этот бред про то, что хотела стать художницей и работать няней. Своему мужу она не хочет рассказывать о том, что с ней произошло, а мне рассказывает? Своей домработнице?.. Нет, тут что-то явно не сходится.
Ханна Картер – лгунья. И все то время, что я считала себя кошкой, на самом деле я была мышкой.
Глава 26
Я звоню в домофон в квартире Эйприл. Конечно, я могла бы воспользоваться своим ключом, но мне это показалось просто неприличным. Домофон трещит, оживая, и слышится голос Эйприл:
– Кто там?
– Это я, Клэр.
Когда я поднимаюсь наверх, она ждет меня в дверях, уже в спортивных штанах, скрестив руки на груди.
– Я не живу у двоюродной сестры в Питтсфилде. У меня в Питтсфилде нет двоюродной сестры.
* * *Кухня сверкает безукоризненной чистотой. Я сразу чувствую, что больше здесь не живу. Сажусь за стол и обхватываю голову руками.
– Что ты сделала со своими волосами?
– Я их обрезала, – отвечаю, не поднимая взгляда.
– Как было раньше, мне нравилось больше. И цвет мне тоже не нравится.
– Спасибо, Эйприл.
– Ты принесла деньги за комнату?
Я достаю из заднего кармана деньги и кладу их на стол. Эйприл заметно смягчается и садится напротив.
– Почему ты убежала от меня? Я знаю, ты слышала, как я тебя окликала. Ты притворилась, будто ничего не слышишь, и убежала вместе со своей подругой. Какого черта, Клэр?
– У тебя есть что-нибудь выпить?
Эйприл бросает на меня неодобрительный взгляд, но все равно подходит к холодильнику и достает из него непочатую бутылку водки.
– Не знала, что ты любишь водку.
Эйприл бросает в стаканы кубики льда, наливает в них водку и ставит их на стол.
– Не люблю. Я делаю исключение. Эту водку я приготовила для тебя. Под твое возвращение.
Я выжидающе молчу, гадая, в чем будет подвох. Эйприл больше ничего не говорит, просто отпивает глоток и смотрит на меня поверх края стакана. Я делаю большой глоток.
– Я не продвигаю товар в социальных сетях, – говорю, кусая губу.
Я жду, что Эйприл рассмеется, хлопнет ладонью по столу и воскликнет: «Ни хрена себе!» Вместо этого щеки у нее заливаются слабой краской. Она пожимает плечами.
– Я чувствовала что-то неладное.
Что-то? Мне хочется схватить Эйприл за плечи и хорошенько встряхнуть. Хочется посмотреть ей прямо в глаза и сказать: «Эйприл, голубушка, тебе нужно быть более разборчивой в том, кому можно доверять! Если что-либо кажется совершенно неправдоподобным, возможно, оно таковым и является».
– У меня крупные неприятности, Эйприл.
Я рассказываю ей все. Рассказываю о своих родителях, о том, где выросла, о том, как появилась Ханна Уилсон и разбила нам жизнь. Я никому не рассказывала об этом, никогда, и мне тяжело. У меня возникает ощущение головокружения, хотя, возможно, дело в водке. Мне становится трудно дышать, но это очищение, в каком-то смысле подобное рвоте.
Я рассказываю Эйприл про тот день, когда ходила на собеседование и снова встретила Ханну. Я ничего не говорю ей о слежке. Но рассказываю, что мне удалось устроиться к ней домработницей, и Ханна считает, что меня зовут Луиза Мартин.
– Домработницей? – Эйприл широко раскрывает глаза, словно именно это и есть самый шокирующий элемент в моем рассказе. Она качает головой и обхватывает пальцами стакан. – Ничего не понимаю. Чего ты хочешь добиться, работая там? Ты хочешь навредить этой Ханне?
– Нет! Конечно же, нет! – И я мысленно спрашиваю у себя: «Это правда?» – Я хочу сказать, Эйприл, что она больная женщина. Она в той половине спектра, что близка к злу, поверь мне. – Я сухо смеюсь. – И если из-за меня она случайно расстроится, разумеется, это будет хорошо. Но я не собираюсь сознательно ей вредить. Физически? Нет!
– Ну ладно…
Я кручу стакан в руке и чувствую, как опускаются уголки моего рта.
– Я хочу, чтобы Ханна сказала правду. Я прошу слишком много?
– Но как?
– Я хочу, чтобы она сама пережила все то, что сделала со мной, с нами. Чтобы ей пришлось жить с этим, как жила я. – Подаюсь вперед. – Я хотела совратить ее мужа, уложить его в постель. Я собиралась заснять видео на телефон, представить все так, будто он меня заставил. Я хотела увидеть лицо Ханны, когда она узнала бы, что ее муж – сексуальный маньяк, домогавшийся домработницы.
Я откидываюсь назад. Это странное ощущение – высказать все вслух. Почувствовать фактуру этих слов на своем языке.
– Это правда? – спрашивает Эйприл. – Ее муж действительно поступил так с тобой?
– Да нет же, разумеется! Господи, Эйприл, слушай, что я тебе говорю!
Она подливает мне в стакан.
– Чудесно. Значит, это ложь… Ты не думаешь, что это причинит боль Ханне? Или ее мужу?
– Дело не в этом! Я не собиралась ничего делать с этим видео; я просто хотела, чтобы Ханна
