Анастасия Валеева - Я тебя породил…
Наконец, явился и Три Семерки, весь взмокший, видно, что с улицы. Прочитав во взгляде подруги негодование, он замахал руками и протянул:
– Тихо! Тихо! Тихо! Я по делу ездил! Тебе со мной было нельзя – опасно. С питерскими все чисто. К нападению на твоего клиента они не причастны, хотя подтверждено, что ребятки имеют на него виды, о которых ты говорила. В целом же – не придраться к ним. Вот как.
– Что-о? – возмущенно протянула гадалка, – Неужели так просто сухим из воды выйти? Сам же сказал – имеют виды, а раз они их имеют, то бездействовать не станут: похитили девчонку, а теперь и до папочки добрались!
– От следствия они так просто не отделаютя, – пожав плечами, сказал Руденко, – но вообще-то представленная нам информация всегда была довольно достоверной. Пока же о похищении девчонки и о покушении на папочку ни слуху ни духу, – Семен Семеныч искоса глянул на подругу.
– Но ведь и моя информация всегда тоже достоверна, – парировала она.
– Ладно тебе, едем, едем, будь по твоему. Вот разрешение, – и Семен Семеныч протянул гадалке листок с круглой синей печатью.
– Я тебя обожаю! – воскликнула она и звонко чмокнула Три Семерки в невыбритую с утра щеку.
* * *Милославская и Руденко в ногу шагали по больничным коридорам, и шаги их раздавались по всему этажу, тихому и пустынному. В этом отсеке находились несколько операционных, ординаторская, реанимация и ряд подсобных помещений.
Яну охватывал трепет. Она волновалась. Ей страшно было увидеть тело Незнамова, безжизненное и беспомощное, страшно было подумать о том, что все закончится несчастьем.
Наконец дверь реанимации распахнулась перед ней: Дмитрий Германович лежал посреди комнаты, накрытый серой простыней, под которой вырисовывались контуры его вытянувшегося тела. Лицо Незнамова осунулось и было бледно. Губы превратились в едва заметные серо-голубые тонкие полоски, ввалившиеся внутрь. От Незнамова во все стороны шли провода, подсоединенные к разным аппаратам, которые тихо работали: пикали, жужжали, гудели. В окружающем безмолвии эти звуки, казалось, отражались от ледяного своей белизной кафеля и давили, давили, давили.
Милославская отвернулась.
– Состояние критическое, – комментировал врач, стоящий от нее по правую руку. – Сейчас вам принесут кушетку. Можете расположиться на ней, вот здесь, в коридоре, – доктор указал на темный угол справа от входа в реанимацию.
Лицо Руденко выразило недовольство. Заметив это, хирург пояснил:
– Ваши коллеги в холле сидят, там уютно. Но раз уж вы пожелали в непосредственной близости…
– Ничего, ничего, – перебила его Яна, – кушетка нас вполне устроит. Да и в глаза мы не так будем бросаться в этом углу. У меня единственная просьба – осуществляйте все процедуры лично. Дмитрий Германович поправится и отблагодарит вас за это сполна.
– Простите, – удивленно произнес доктор, – но у меня есть все основания доверять своему персоналу. У нас работают только высококвалифицированные кадры.
– Я вам верю. Только это не тот случай, когда требуется демонстрация профессионального мастерства целой армии медиков, – сурово возразила Яна.
– Да-да, – поддержал ее Руденко. – Будьте так добры.
Едва подавляя свое высокомерие, доктор утвердительно кивнул и зашагал в направлении ординаторской.
– Все они мнят себя богами, – кивнув в его сторону, шепнул Три Семерки Милославской.
Яна молчала.
– А чего это ты его так? – удивленно спросил Семен Семеныч через минуту.
– Я же тебе сказала: женщина придет. Поди-ка разберись среди них, которая та, а которая нет.
– А-а-а, – протянул Руденко, улыбаясь в сторонку.
Он сел с краю, а Яна в уголок. Так Семену Семенычу казалось безопаснее. Пистолет был при нем, да и доверял он себе больше, чем Милославской.
Так они просидели час, другой, третий. Сначала почти неподвижно, переговариваясь тихонько, потом по очереди стали выходить курить на лестничную площадку, по очереди разминали ноги в ходьбе по коридору. Время перевалило за полдень, но никто не появлялся. Иногда кто-то из персонала выходил из ординаторской, входил в нее, заставляя приятелей внутренне собраться и прийти в состояние боеготовности.
С конца коридора доносился громкий смех сослуживцев Руденко, травящих анекдоты. Еще через час послышалось журчанье пустого желудка Семена Семеныча, и он начал тихо упрекать Яну в бесполезности ее затеи.
– Ты помедитируй, Сема, – иронично заметила гадалка, – представь себе горяченькую курочку с хрустящей корочкой, вкусную, ароматную. Ты на нее смотришь, ротик открываешь, а сочные кусочки сами отламываются и так и прыгают туда, так и прыгают…
– Да ну тебя, пойду покурю, – резко поднявшись, – сказал Три Семерки и двинулся к выходу.
Яна и сама начинала переживать – уже смеркалось, а ничего не происходило. Может быть, стоило в эти часы предпринять что-то более действенное? Говорить о своих сомнениях с Руденко ей не хотелось: это значило признать поражение, а дальше так продолжать сидеть становилось тяжело.
Уже смеркалось и кое-где в коридорах, плохо освещаемых солнцем, уже зажгли свет. Доктор иногда заходил в реанимацию, делал там что-то в течение десяти минут, а потом выходил обратно.
– Что же предпринять? – прошептала гадалка, хотя ответ на этот вопрос она знала.
В следующую минуту, воспользовавшись отсутствием Семена Семеныча, она достала колоду и выбрала из нее Джокер. За время многочасового безделья, как казалось Милославской, силы ее в достаточной степени восстановились, и она вполне была готова на сотрудничество с этой картой.
Однако Джокер настырно отказывался вступать в контакт. Наверное, гадалке все же не хватало запаса энергии. А может быть, ей просто мешало то, что она очень нервничала и сердилась.
Заставив себя расслабиться и отключиться от всех мыслей, кроме вопроса о финале дела, Милославская сделала еще одну попытку. Медленно, но тепло все же пошло по ее руке, плотно прижатой к карте. Через пару минут ее посетило видение.
Гадалка видела опять ту же неизвестную девушку. Яна узнала ее по фигуре, особенностям движений. Девица одевала белый халат. Она стояла полуобнаженная, в одних тоненьких трусиках-бикини и застегивала крупные тугие пуговицы. Внезапно она обернулась, но Милославская не видела ее лица. Силуэт гостьи вырисовывался теперь только по пояс.
Гадалка вся напряглась и стала задавать карте свой вопрос еще более сосредоточенно. Вдруг она заметила, что пупок девицы украшает не что иное как пирсинг. На этом все оборвалось.
Милославская сидела совершенно обескураженная увиденным. «Найдется Галюся и придет навестить отца?» – звучало у нее в голове. Но другой внутренний голос возражал, говоря, что такое украшение сейчас очень в моде, и мало ли, кто это мог быть.
Вернулся Семен Семеныч и стал настаивать на возвращении домой. Голосом плаксивого ребенка Яна бросилась уговаривать его остаться на ночь, расписывая ему все прелести голодания. Руденко был неумолим. Тогда Милославская заявила, что ни за что не уйдет, а если ее станут выносить, поднимет дикий крик. Бросить ее одну Три Семерки не мог, а потому согласился. Он отдал сослуживцам приказание смотреть в оба, а сам улегся вдоль кушетки со словами: «Буду медитировать». Через десять минут он храпел гораздо громче, чем работали аппараты в реанимации.
В последующий час мимо Руденко несколько раз прошел доктор: он проверял состояние пациента и каждый раз на выходе саркастически косился на Семена Семеныча. Яна всем своим видом пыталась дать ему понять, что он своему товарищу вполне достойная замена.
Однако когда стемнело, сон стал одолевать и Милославскую. Она с трудом раздирала глаза, но атмосфера вокруг способствовала только успокоению. Жужжали умиротворенно длинные лампы дневного света в конце коридора. В простенке висели большие часы с маятником, и мерный стук его совершенно убаюкивал. Понимая, что ее физическое состояние становится угрожающим, гадалка поднялась с края кушетки, на котором она примостилась в ногах свернувшегося клубком приятеля, и стала прохаживаться по коридору.
Это немного взбодрило, но спать все равно хотелось. Милославская сделала несколько приседаний, потом потрясла головой, попрыгала. Выглядела она в этот момент, надо сказать, довольно глупо.
Скоро часы пробили двенадцать. Доктор находился один в ординаторской, и к нему, тихонько постучавшись, вошел другой врач, бородатый, с засученными рукавами мятого белого халата, плотно натянутого на его выпирающем животе. Они стали разговаривать. В тишине хорошо слышались их слова, и это немного развлекло гадалку, хотя и совестно было подслушивать.
Гадалка сидела, облокотившись головой о стену и смотрела в одну точку на стене, которая казалась ей то ползущим тараканом, то незабитым гвоздиком, то просто пятном.
Вдруг в конце коридора послышались легкие шаги, и вскоре в дверях показалась тоненькая высокая медсестра в шелковом белом халатике и накрахмаленном белом колпаке. Их много промелькнуло за этот вечер, и каждый раз гадалка настораживалась.
