Буало-Нарсежак - Хитросплетения (Сборник рассказов)
Как и каждое утро, покуда Симона еще спала, Жан-Клод отправился в манеж и два часа катался верхом.
Затем он поднялся, чтобы переодеться. А Симона, еще в полусне, задала ему традиционный вопрос:
— Ты вынул почту?
— Ничего не было, — ответил Жан-Клод. — Даже периодики.
Он снова ушел в офис. Чуть позже вниз спустилась Симона. В холле она столкнулась с консьержкой.
— Сегодня утром принесли всего одно письмо, — сказала консьержка. — Я отдала его господину Жевену.
Письмо! В то время как Жан-Клод только что утверждал…
Чтобы ни о чем не думать, Симона поболтала со своим парикмахером. Но теперь, оставшись одна под сушительным колпаком, словно пленница, она никуда не могла деться от своего воображения. Какая-то незнакомая Симона прошептала ей: «Прежде всего, не только это письмо. Почему две недели назад он сбрил усы?.. Почему он стал носить яркие галстуки?.. А зачем этот серый костюм, который придает ему такой моложавый вид?»
Ответить легко. В сорок два года Жан-Клоду пришлось начать следить за собой: с тех пор как он стал руководить финансовым отделом в картеле, у него не осталось времени на выходы, на занятия спортом, как когда-то. Он пожертвовал всем, кроме лошади. В этом и заключался ответ, но не исчерпывающий. Он не объяснял, почему Жан-Клод выглядел озабоченным, с трудом выдавливал улыбку, и чем больше он старался выглядеть развязным, тем более казался угнетенным. И наконец — и это главное — утреннее письмо… «Я сошла с ума, — подумала Симона. — Жан-Клод любит меня». — «Вот уже двенадцать лет, как вы женаты, — шептал все тот же голос. — Ваша любовь не более чем привычка». — «Жан-Клод никогда ничего от меня не скрывал!» — «Конечно, — вновь вступал голос. — Жан- Клод самый красивый, сильный, умный, самый терпимый! Но что ты знаешь о его делах, о его поездках?» — «Я доверяю ему!» — «У Другой — выигрышная ситуация!»…
Другая! Другая!.. Нет. Это слишком ужасно!
На воздухе Симона почувствовала себя несколько лучше. Она осознавала, что хорошо подстрижена, следовательно, Жан-Клод не мог ее обманывать. Любуясь своим отражением, скользящим в витринах, Симона принялась ободрять себя. Еще совсем маленькой, она уже отличалась способностью мучить себя. То мерещился Людоед, пожиравший Мальчика с Пальчик, то Синяя Борода, убивавший принцессу. Позднее она видела себя в образе бедной сиротки, на которую указывали пальцем, и она рыдала, прежде чем заснуть. Как она была счастлива с Жан-Клодом! Он освободил ее от фантомов. Ничего дурного не могло исходить от него. Она ошибалась — вот и все! Она расскажет ему… прямо сейчас, и они оба, наверное, от души посмеются.
Когда она подошла к своей двери, зазвонил телефон, и внезапно ее охватила тревожная слабость. Она не находила своих ключей. Звонок наверняка сейчас, через секунду-другую, прекратится. Было что-то настойчивое, патетическое в этом приглушенном звонке, прерываемом нервными паузами. «Я снова начинаю выдумывать всякий бред, — повторяла про себя Симона, пытаясь совладать с дрожью в руках. — Телефон звонит как обычно». Она добежала до кабинета и сняла трубку.
— Алло?
Тишина, потом связь прервалась. Симона медленно опустилась на диван. Наступил момент самой острой боли. Несколькими секундами ранее она еще сомневалась; в глубине души она притворялась, что сомневается. Теперь она знала; она внезапно как бы поплыла, словно бесплотная душа: в каком-то смысле ее только что покинула жизнь. Она смотрела на свои руки, но это были уже не ее руки. Ее фотокарточка на письменном столе стала фотографией какой-то чужой женщины и Жан-Клода… О! Жан-Клод, ты… Когда Жевен вернулся, то заметил, что у его жены слишком блестят глаза, что она возбуждена.
— Пустяки, — сказала она, — небольшая мигрень… Моя прическа тебе нравится?
— Ах, извини! — сказал Жевен. — Да, очень удачно.
Они сели за стол. Симона тайком следила за Жан-Клодом. Значит, вот как: врун, лицемер! И ест как предатель! Разговаривает он спокойно, с тонким флером глубокой искренности. Преспокойно отпивает чуточку «Бордо». С присущей ему любезностью он замечает, что жарковато и немного дождя не помешало бы.
— Кстати… Я должен уехать после ужина. Мне надо отправиться в Орли встретить одного из наших клиентов, голландца, которого надо устроить. О, это не надолго! Я, наверное, к полуночи уже вернусь. Ты не обидишься?
Он нежно кладет свою руку на ладонь Симоны, и Симона слышит, как сама говорит:
— Нет, милый. Я подожду тебя.
Симона примет его игру до конца. Она отомстит. Она пока еще не знает как, но это будет ужасно. Прежде всего она заведет досье, будет собирать доказательства двуличности Жан-Клода. Она решилась разрушить его карьеру, обесчестить его любыми способами. Она откроет правду друзьям Жан-Клода, его генеральному директору, этому изысканному пожилому господину, который иногда заходит к ним домой на ужин и по-отечески обращается к Жан-Клоду на «ты». Все будут спасаться бегством от зачумленного. Напрасно он примется вымаливать прощения, рыдать, — она останется холодна как мрамор.
Но сейчас-то плачет она. Она, как когда-то, снова начинает выдумывать всякие истории, вместо того чтобы сделать что-нибудь, чтобы Другую, которая, должно быть, в этот момент вовсю развлекается, бросили.
Детектива звали Дельбек. Пожилой мужчина, не очень ухоженный, куривший сигареты «Голуаз», сидел за столом, заваленным всякими бумагами. Делая пометки в записной книжке, очки подняты на лоб, вид крайне безразличный, он перечел для себя, пропуская слова: «…доктор юридических наук… очень спортивного вида… четыре иностранных языка… сорок два года…» И это звучало словно надгробное слово у края могилы. Симоне стало стыдно. А кто первый начал? За кем первенство в этом бесчестье?
— Я хочу знать все, — настаивала Симона. — Хочу, чтобы вы описали мне ее с ног до головы.
— Для меня все эти вопросы внешности… — с ленцой сказал Дельбек. — Но у вас будут точные данные. Обещаю вам это. Перезвоню вам, как только у меня появится что-нибудь новенькое.
Она выплатила существенный задаток и вышла. Ее голова походила на театральные подмостки: патетические фразы, выкрики и сутолока. Иногда она останавливалась и смотрела на улицу, ничего не понимая. Кто она, что делала? Жан-Клод был ее мужем. Она любила Жан-Клода. Все это из-за таинственного телефонного звонка… Но было не только это. Усы, галстуки, серый костюм… Наконец, письмо… И колесо отчаяния вновь начало вращаться. Симона вернулась разбитой, в полном изнеможении и залегла в постель. Когда Жан- Клод подошел, она не открыла глаз.
— Моя мигрень, — пробормотала она. — Я проглотила таблетку… Иди… Иди на свою встречу.
Он даже не пытался сказать, например: «Хочешь, позову врача?» — или же: «Знаешь, я могу позвонить, пошлют кого-нибудь другого вместо меня». Вот все, что он нашел сказать:
— Мне жаль… Но я в любом случае должен туда съездить.
Это было так убого, так неумело, что у нее появилось желание пожалеть его. Должен! Это он-то! Мужчина, энергией, решительностью и силой характера которого она восхищалась! Ах! Та, Другая, верно, весьма сильная! Как только он ушел, Симона поднялась и, закутавшись в свой домашний халат, устроилась возле телефона. Ей казалось, что она бдит у тела умершего. Иногда она впадала в сон, бесцветным голосом произносила какие-то отрывочные слова. Раздался звонок, она вздрогнула. Звонил Дельбек… нет, не из Орли… он находился в двух шагах от перекрестка Сен-Жермен-де-Пре, в одном кабаре…
— Как она выглядит? — спросила Симона.
— Я этого не знаю, — сказал детектив, — по той простой причине, что я не смог войти. Слишком много народу. Единственно, мне удалось протиснуться до гардероба, и я пошарил в карманах плаща вашего мужа. Я нашел письмецо, посланное по пневматической почте, которое прочитал: «ВСТРЕЧУ ПОДТВЕРЖДАЮ. ДО ВЕЧЕРА. ЖОЗИАН».
— Ее зовут Жозиан?
— Похоже, что так. Я хочу это выяснить и буду следить за кабаре, если надо, до утра. Моя машина совсем рядом с автомобилем господина Жевена. Он не может ускользнуть от меня.
— Я останусь у телефона. Звоните мне сразу же.
Симона приготовила себе кофе. Жозиан! Какая-нибудь манекенщица, может быть. «Я уже не так красива, — подумала Симона. — У меня никогда не было шика этих женщин. Нужно было оставаться для своего мужа некой таинственной незнакомкой». Наступил тот час ночи, когда винят себя во всем, когда видят себя до глубины души в почти Божьем прозрении. Симона сидела уже без слез; она чувствовала себя более одинокой, чем узник в своей камере, более брошенной, чем умирающий на смертном одре. Когда зазвонил телефон, она колебалась. К чему все это? Наконец она сняла трубку.
— Алло… Дельбек!
— Куда они направляются?
— Подождите, я вам объясню… Господин Жевен вышел один, очевидно, из предосторожности… Он ехал по направлению к площади Клиши, когда меня зацепил какой-то болван, который разбил фару. Я потерял его из виду. Но могу вам сказать, что за ним следовал тридцатилетний мужчина в машине модели «404» желтого цвета.
