Анна Данилова - Грех и немножко нежно
Оставалось только распрощаться с Лангом, Циннобером.
При мысли, что, только увидев ее на пороге, он посмотрит на нее определенным взглядом, возьмет за руку и потянет за собой, она возбудилась.
Суетливый, вечно потеющий и неуверенный в себе Ланг был в постели ее рабом и выполнял все ее желания. Она была уверена, что в другой своей жизни он весьма скромен и, возможно, вообще не способен на активные действия. Но с Машей он становится безумным, беспринципным, подчиняющимся исключительно природным инстинктам и Маше. Находясь в его неуютной, по-мужски неприбранной и захламленной квартире, на непростиранных простынях, Маша отдавалась Цинноберу с какой-то болезненной страстью, вбирая в себя все то специфическое, грязноватое, дурно пахнущее, связанное со своим пребыванием в жилище любовника, что при других обстоятельствах вызывало бы в ней протест и брезгливость. Поэтому, удовлетворив свою похоть и словно проснувшись рядом с этим «пыльным музейщиком», единственным желанием Маши было поскорее убежать отсюда, вон на свежий воздух, в цветущие поля, на речной простор, чтобы очистить легкие от духоты и грязи. А еще хотелось ударить Циннобера. Вот прямо взять и ударить, наотмашь по его распаренной и довольной физиономии, чтобы закрылись его залитые маслом похоти глаза! И наговорить ему такого, чтобы он напрочь забыл о полученном удовольствии, чтобы испортить, отравить ему послевкусие любви.
Прижимая к себе большую красивую белую сумку и вдыхая запах цветущих роз, растущих на клумбах вдоль бульвара, по которому шел ее путь к дому Ланга, Маша почувствовала себя невероятно счастливой. У нее были деньги. Много денег! Но о том, как она их потратит, она подумает потом, когда вернется домой и спокойно, в своей комнате, по которой уже соскучилась, где так много переживала по поводу семейных неурядиц, домашних скандалов родителей, разложит деньги по конвертам и решит, что ей делать дальше, как жить. Одно она знала точно — на Мальорку к беременной Маринке она точно выберется.
Ланг ждал ее. Он открыл ей дверь, и она увидела, что мужчина весь дрожит. То ли от страха, то ли от охватившего его желания…
Позже, когда она вышла из ванной комнаты, где приводила себя в порядок, Ланг протянул ей маленькую бархатную коробочку небесно-голубого цвета.
— Это тебе, — сказал он в страшном волнении.
— Что это? — Маша открыла и увидела перстенек с рубином. — Вот это да! Неожиданно!
Взяла перстень, надела на палец, полюбовалась им.
— Послушай, Юра, а ты ничего не хочешь мне сказать? — Она, не глядя, положила коробочку на полку.
Они разговаривали уже в прихожей. Она собиралась уходить. Но перед уходом она должна сделать то, что задумала. Иначе — никак.
— Что сказать? — Он улыбнулся одними губами, глаза же его оставались испуганными, как у человека, только что совершившего преступление. — Я люблю тебя. Ты — прекрасная.
— Юра, ты зачем подделал схему кладбища? — спросила она его ледяным тоном. — Зачем направил меня в другую сторону кладбища? Чтобы я никогда не нашла нужный мне склеп доктора?
Он опустил глаза, просто не выдержал ее тяжелого взгляда. Потом прокашлялся, прочищая горло.
— Да, да, это правда… Я виноват перед тобой. Но сделал это не для того, чтобы обмануть тебя… Просто я понимаю, что во всех твоих поисках нет смысла… Нет здесь никаких кладов. Кладбище давным-давно перерыто.
— Ты решил просто посмеяться надо мной?
— Дело не в этом… Я очень, очень хорошо к тебе отношусь, просто мне хотелось… хотелось, чтобы ты поняла, что это не тот склеп и чтобы пришла ко мне еще раз, а потом еще и еще… Хотел тебя почаще видеть, вот и все!
— А может, ты хотел, чтобы я вычистила все склепы в этом чертовом кладбище? Чтобы собирала мусор и сжигала его, да? А ты бы сидел в своем вонючем музейном кабинете и потирал руки, ожидая моего возвращения?
— Пожалуйста, Машенька… Что с тобой? Успокойся… ты сама на себя не похожа…
— Ты, мерзкий тип, считал, что я буду с тобой спать из-за какой-то там карты?
— Но ты же… ты же сама хотела… Я тебя не принуждал… — растерялся он. — Пожалуйста, не надо кричать, очень тебя прошу… Успокойся. Ведь хорошо все было. Тебе же понравилось, я знаю.
— Замолчи! Ты вообще понимаешь, кто ты, а кто — я?! Колечко подарил…
— Я от всей души… Маша, дорогая, да что с тобой?
— Ты думаешь, что обманул меня, а на самом деле это я обманула тебя… А ты… ты…
Она вдруг почувствовала, что не может остановиться. Она выкрикивала, как выплевывала, какие-то оскорбления в его адрес, словно кто-то вселился в нее и теперь негодовал оттого, что она позволила себе быть с этим старым и некрасивым мужчиной. И когда он потянулся к ней, желая, очевидно, обнять и успокоить, прижать к себе, поцеловать, она закричала, топая ногами и чувствуя, как ее тело содрогается от отвращения:
— Убери от меня свои руки, гадкий, вонючий, противный урод! Меня сейчас вырвет от тебя!..
Потом она резко развернулась, открыла дверь, выскочила на лестничную площадку, но, вспомнив, что забыла сумку, вернулась, схватила ее с вешалки и, даже не взглянув на Ланга, снова выбежала в подъезд.
— Какая же ты тварь… — Вдруг услышала она, резко повернулась, чтобы ответить ему. И тут же раздался выстрел — в груди ее что-то разорвалось…
Последнее, что она успела увидеть, были веером развернутые лестничные пролеты, сотни, тысячи… в розоватой дымке…
30. Петров. Липченко
— Это она, — Петров закрыл за собой дверь кабинета следователя Липченко. — Я был сейчас в морге. Успел, потому что с минуты на минуту ее тело должны забрать родственники.
— Маша Тропинина — твоя Василиса? — спросил Липченко.
— Да, Василиса.
Валерий опустился на стул. Достал пачку сигарет, закурил.
— Но это не я убил ее, ты веришь мне?
— Валера, ты что — спятил? Да мне и в голову бы такое не пришло!
— Но ее убили. Застрелили. И знаешь, о чем это говорит?
— Предполагаю, что она здорово насолила кому-то, перешла дорогу. Вот как тебе!
— Точно! Именно это я и предположил. Может, это был тот мужчина, с которым у нее был секс перед смертью, да только где его искать? И вообще… Надо бы хорошенько порасспросить Людмилу… Ну не может быть такого, чтобы она вообще ничего не знала! Маша жила в ее доме много дней! После нее могли остаться какие-нибудь записные книжки, мои деньги, наконец! И все это находится в доме Людмилы Роут! Если после смерти племянницы она все это нашла, то, скорее всего, затаится как мышка и рта не раскроет.
— Уверен. Но все равно, если Маша — это и есть Василиса…
— Да говорю же — это она!
— …надо встретиться с Самойловыми и поговорить с ними. Пусть они расскажут, где и при каких обстоятельствах познакомились с ней, что она им пообещала. Может, они знают о ней больше, чем ее родная тетка.
— Хорошо, я прямо сейчас к ним и поеду. Но сначала навещу Эмму.
— Эмму? Ты серьезно?
— Да. Поговорю с ней… Успокою. Скажу, что помогу ей.
— Ну, тогда у меня есть для тебя хорошая новость…
Вадим достал из ящика письменного стола папку, открыл ее и протянул Валерию лист, густо исписанный.
— Ерохин? — спросил осторожно Петров.
— Да. Признание.
— Проворненько. И сколько он хочет?
Вадим написал на клочке бумаги сумму, и брови Петрова взлетели. Он присвистнул.
— Ну ладно… Я найду эти деньги.
— Вот скажи мне, пожалуйста, зачем тебе все это? Даже если предположить, что Эмма выйдет на свободу, что потом? Ты, как и прежде, будешь видеть ее лишь на улице, случайно?
И тут Липченко увидел то, что, конечно же, не должен был увидеть. Глаза Валерия наполнились слезами. Он, прокурор, человек с сильным характером, во всяком случае, его все таким считают, и вдруг эта слабость! От догадки на Вадима повеяло холодом…
— Настя?
Петров ответил слабым кивком головы. И прикрыл глаза.
— Ничего себе… В Москве? — Вадим вдруг сразу понял, что в семье друга случилось нечто такое, с чем он не может совладать один. И что ему очень, очень больно. — У нее другая жизнь в Москве?
— Да, — стиснув зубы, произнес Петров. — Как я не хотел в это верить?! Мне все кругом говорили об этом, а я считал, что люди просто завидуют. И мне, представь себе, нравился наш семейный образ жизни: Настя там, а я — здесь. Я скучал по ней, ждал ее, готовился, мы с Лилей ее ждали. Были звонки, переговоры по скайпу… Она всегда была такой близкой, родной, моим человеком, женой…
— А как ты узнал? Сорока на хвосте принесла? Кто-то рассказал, что видел ее с кем-то?
— Нет, все гораздо хуже.
— Неужели сама рассказала?
— Ну уж нет. Настя на такое не способна. Думаю, что она так и продолжала бы жить двойной жизнью.
— Валера!
— Я просто нечаянно услышал ее телефонный разговор с мужиком. Она говорила тихо, думала, что я на кухне, а я вернулся за носовым платком наверх в спальню… Подошел к двери… Уж лучше бы я не возвращался…