Елена Басманова - Крещенский апельсин
Тернов сдвинул брови, вызывая в памяти видение ножек редакторши, – он не мог сказать определенно, подошла бы к ним подозрительная галоша?
– У меня появилась еще одна версия, – осторожно завел Лапочкин. – По поводу любовной писанины. Позвольте изложить. Хотя чушь, наверное.
Такого рода предисловия действовали на молодого следователя безотказно: он с удовольствием выслушивал подчиненного и потом частенько приписывал возникшую версию себе.
– Излагайте, мой друг, – откликнулся Тернов, ставя стакан на стол и демонстрируя живейшее внимание.
– Я вот что подумал, – Лапочкин почесал затылок. – А не могло ли быть такое… Хотя это слишком замысловато… Короче, меня мучает мысль, глупая, пожалуй…
– Прошу вас, не тушуйтесь, Лев Милеевич, – поддержал Лапочкина начальник, – я сам ступаю на ложные дорожки… Но не боюсь этого…
– Я все думаю о том, как неудобно писать, сидя в шкафу, – сконфуженно потупился Лапочкин. – Да и под кроватью несподручно…
– Верно, – признал Тернов. – Удобнее всего писать за письменным столом. Да и английским надо владеть. Слышал я сегодня эту Асиньку, сам едва разобрал, что она лепечет.
– Камердинер у депутата дремучий, – рассуждал задумчиво Лапочкин, – английского точно не знает, так что синхронный перевод делать не мог. С другой стороны, горничная Айседорки не знает так хорошо русского…
Тернов с важным видом взял лист бумаги, карандаш и стал писать.
– Так, итог наших размышлений: телефон, стол, английский.
– А ваши подозрительные журналисты английским владеют? – подал голос Лапочкин.
– Исключено, – уверенно заявил следователь. – Народец бойкий, но малообразованный. Впрочем, это не имеет значения. Эврика!
– Вы догадались? – с надеждой спросил подчиненный.
– Разумеется! Еще мой бывший начальник по сыску говорил мне, тогда юному дураку, самая простая версия – и есть самая правильная! А я огород городил! Да и вы меня совсем запутали!
– Виноват, исправлюсь, – согласился Лапочкин. – Так что? Что? Не томите!
– Вести запись любовных бесед могла обычная телефонистка! – довольный собою Тернов засмеялся. – И телефон у нее, и стол, а английским многие барышни телефонные владеют. Не напрасно мы с вами, Лев Милеевич, здесь голову ломали – докопались-таки до истины!
– И как я сам не додумался? – на лице Лапочкина были написаны огорчение, досада, полнейший конфуз.
– Вы бы додумались, уверен, только я случайно быстрее сообразил, – великодушно утешил помощника Тернов. – Впрочем, кто первый – не суть. Теперь, друг мой, подскажите, как поступать? Бежать на станцию?
– Идея хорошая. – Лапочкин улыбнулся. – Преступницу мы установим. Образчик ее почерка у нас есть! А там и до заказчика доберемся…
– А потом поймем, и кто стрелял.
– Может, и поймем, – загадочно пробурчал Лапочкин, устремляясь следом за начальником к вешалке. – Или никогда и не узнаем…
Глава 19
Тьму, опустившуюся на северную столицу, пронизывало волшебное электрическое сияние: разноцветными огоньками подмигивали освещенные окна домов, и подсвеченные жестяными софитами с укрепленными в них лампочками витрины, и причудливые вывески на фасадах зданий; уличные фонари изливали сиреневый свет на мостовые и тротуары, как светлячки мелькали карбидные фонари на козлах встречного транспорта. Однако, не зная города, Самсон Шалопаев не мог определить, по каким улицам вез его к своему дому господин Горбатов. По дороге они перебрасывались ничего не значащими фразами. В глубине сознания Самсона пульсировала мысль о том, что петербургские люди сложнее провинциальных. И Мурыч совсем не такой склочник, и Фалалей, судя по всему, птица еще та… И господин Горбатов – человек с подкладкой. Отец счастливого семейства, добропорядочный чиновник – и, надо же, теософ и гимнаст… А если и его драгоценная Эльза сложнее, чем ему представлялось раньше?.. Но в этом подозрении таилось что-то неприятное, и юноша торопливо отогнал его, как недостойное вечной любви.
Извозчик остановился возле шестиэтажного дома с замысловатым козырьком над парадными дверьми. Встретил их швейцар в ливрейной шинели и фуражке. Парадная поразила юного провинциала: в вестибюле первого этажа был разожжен камин, и его уютное тепло распространялось по всей лестнице с беломраморными, покрытыми ковровой дорожкой ступеньками, под потолком – лампы с молочно-белыми плафонами, их отсветы падали на витраж огромного окна на площадке между этажами.
Господин Горбатов и его гость поднялись на второй этаж. В квартиру их впустила вышколенная горничная в черном платье, длинном накрахмаленном переднике и белоснежной наколке на тщательно приглаженных волосах. Принимая одежду, она сообщила, что у барыни гостья, мадемуазель Жеремковская. Господин Горбатов шепнул Самсону, что девушку пригласил он, чтобы доставить супруге развлечение.
Дамы предавались в гостиной музицированию. Маленькая, смуглая мадемуазель Жеремковская в скучном сером платье с высокой оборкой у ворота, лишенная на сей раз мистического ореола, сидела за роялем и играла польку. Ксения, кружась, как заводная кукла, прыгала вокруг стола, поддерживая руками пышную юбочку. А Наталья Аполлоновна, расположившись на диване, улыбалась и хлопала в ладоши в такт музыке. Свет люстры – розовой тарелки на бронзовых цепях – освещал эту живописную группку в центре гостиной, углы же огромной комнаты, заставленной диванчиками, кресельцами, столами и столиками, горками и живыми цветами в кадках тонули в полумраке.
– А вы уже, я смотрю, подружились, – громогласно приветствовал дам господин Горбатов.
Музыка смолкла. Пианистка вскочила со стула. Ксения перестала кружиться, смутилась и бросилась на диван рядом с тетушкой, закрыв лицо руками.
– Я привел вам гостя, прошу любить и жаловать, – сказал господин Горбатов. – Узнаете?
Погладив Ксению по темным кудрям, госпожа Горбатова поднялась и шагнула навстречу Самсону.
– Разумеется. Разве забудешь такого приятного юношу, даже если увидишь один раз? Правда, Аглая Петровна?
Мадемуазель Жеремковская сделала легкий книксен мужчинам. Она явно испытывала смущение.
– У меня такое впечатление, словно я домой попал, – оробевший Самсон склонился к душистой руке хозяйки и неуклюже шаркнул ногой.
Там, в поезде, в полумраке вагона, закутанная в пальто, под вуалью, госпожа Горбатова не показалась юному провинциалу слишком привлекательной. Сейчас же он видел статную даму среднего роста, с удивительно прямой спиной, покатыми плечами, сильной точеной шеей. Темные волосы ее были гладко зачесаны и убраны под изящную заколку на затылке. Платье темно-зеленого бархата великолепно обрисовывало стройный стан, который немного портила маленькая грудь. Изящные ступни стройных ног, обутые в парчовые туфли с маленькими каблучками, чуть расставлены.
– А почему наша Ксения дичится? – игриво спросил господин Горбатов.
Девочка отняла ладони от лица, встала и, приблизившись к мужчинам, сделала полный реверанс.
– Позвольте вашу ручку, – Самсон приветливо улыбнулся девочке.
Она серьезно подала ему ладошку и обратила к нему узкое личико. Такие же зеленовато-серые глаза в окружении темных ресниц только что смотрели на него с лица ее тетки.
– Вы превосходно танцуете, мадемуазель, – сказал он галантно. – Не порекомендуете ли мне вашего учителя?
Господин Горбатов рассмеялся.
– Приходите к нам с мадемуазель Жеремковской и учитесь. Ведь Наташа получила прекрасное воспитание, у нее был домашний учитель танцев, француз…
– Я пригласила Наталью Аполлоновну в театр, – вязким контральто произнесла мадемуазель Жеремковская. – Надеюсь, господин Горбатов, вы на меня не сердитесь?
– И неужели госпожа Горбатова согласилась? – встрепенулся хозяин.
– Пока еще нет, – девушка смутилась, – но я не теряю надежды. Чайковский в этом сезоне хорош, особенно «Спящая красавица» в Мариинском.
– Верю, верю, – Наталья Аполлоновна сдержанно улыбнулась, – но, боюсь, я недостаточно освоилась в местном климате, мне еще рано выезжать. Может быть, Самсон Васильевич составит вам компанию, Аглая Петровна?
– Предлагаю обсудить этот вопрос за чашкой чая, – предложил хозяин, – мы с юношей промерзли на улице.
Наталья Аполлоновна потянула шнур колокольчика и отдала приказания возникшей в дверях горничной. Через минуту на овальный столик красного дерева был водружен серебряный самовар на подносе, поставлены чашки и блюдца тонкого сервского фарфора, вазочки со сластями, печеньем, бисквитами, рисовыми вафлями, вареньем.
– А где мои любимые безешки? – поинтересовался господин Горбатов.
– Кухарка меренги опять спалила, – пожаловалась Наталья Аполлоновна, передавая чашку с душистым напитком гостье. – Не знаю, что с ней делать. Посоветуйте, друзья мои. Готовит превосходно. Но временами прикладывается к бутылке. Иной раз так угостится, что засыпает в своей каморке, и на плите все превращается в угли. Вот и вчера, вернулись с Ксенией от глазного врача, я прилегла отдохнуть, а Ксения занялась хозяйством, с четверть часа будила прислугу. Даже испариной покрылась, бедненькая…
