Сергей Валяев - Скорпион
— Не понравилось, Саша, — спросила Марина во время антракта. Инициатива-то твоя, по какой причине? — смотрела хитро.
— Хотел сделать приятное, — и хотел поцеловать ручку.
— Не ври, — ударила по затылку. — Признавайся нам во всем, или мы с тобой не дружим, да, Дина?
— Да, — ответила та с незаметным акцентом и улыбаясь мне, как Гретхен рыцарю в железных доспехах.
— Признаюсь во всем, — согласился я. — Но прежде выйдем на свежий воздух.
Когда мы втроем сели в автомобиль, Марина потребовала от меня обещанного признания, кто я есть на самом деле? По утверждению девушки, образ затюканного страхового агента никак не складывался в её глазах.
— Да, Дина?
— Да, — отвечала та. — Алекс, вы не страховой агент — вы агент КГБ или как это у вас сейчас называется?
— Нет, страховой агент, — валял ваньку. — И мой образ очень даже складывается.
— Саша, меня тоже учат профессии, — объяснилась Марина. — Ты такой страховой агент, как я топ-модель.
— Жаль, что ты не она, хотя вполне…
— Прекрати, — потребовала. — Как я понимаю, у папы неприятности. И очень большие неприятности.
— Сейчас жизнь такая, неприятная, — передернул плечами. — Марина, лучше будет, если каждый из нас…
— О, прошу меня извинить, — выступила мадам Штайн. — Но я пожалуй, пойду.
— Нет-нет, мы Диночку не отпускаем, — заволновалась Марина.
Короче говоря, мы договорились, что чужеземная любительница нашей «клубнички» приглашается на поздний прощальный ужин при свечах у бабульки Василисы Павлиновны, поскольку она, Дина Штайн, разумеется, завтра убывает на родину.
— И зачем нам этот мопсик, — не выдержал я, когда дама покинула автомобиль. — Нам и так хорошо, вдвоем?
— Она хорошая, — отвечала Марина. — А ты противный и невоспитанный.
— Почему?
— Не умеешь скрывать своих чувств.
— Я не умею? — возмутился. — Еще как умею.
— Не умеешь. Когда я сказала про ужин при свечах… втроем. Тебя, беднягу, перекосило как калитку.
— Какую такую калитку, черт побери! Я же говорю…
Девушка прервала мои вопли — прервала поцелуем, неожиданным и бесконечным. Я попытался оказать посильное сопротивление, увы, сражаться с подобными бесподобными фуксиями могу только в постели и то с их добровольного согласия.
Словом, menhanter потерпел полное фиаско. В том смысле, что поведал настырной будущей журналисточке о нелегких проблемах, задевающих служебные интересы господина Фиалко, которые я, якобы сотрудник ФСБ, обязан защищать. Само собой разумеется, рассказал в том информационном объеме, который посчитал минимальным для компенсации чужого любопытства.
— Значит, мы для начала ищем субъекта неверной половой ориентации? улыбнулась Марина.
— Мы? — хмыкнул от такого нахальства.
— Я тоже хочу вести расследование, свое.
— Марина!
— И я могу тебе помочь.
— Как?
Все оказалось просто — знаменитый журналист Гостюшин, который вел «поток» в МГУ, занимался именно этой проблемой. И даже опубликовал несколько материалов под общим названием «Голубые ели…».
И пока Марина по телефону договорилась с ним о срочной вечерней встречи, я купил бутылку родной, чтобы разговор на малоприятную тему не слишком испортил нам всем настроение.
Проживал действующий журналист в центре, в Козихинском переулке. Дом был старо-московский, добротный, с парадной лестницей и лязгающим современным лифтом.
Дверь открыла девочка лет двенадцати с ангельским выражением на миловидном личике. В её руках пушился кот, на хвосте которого был повязан праздничный бант цвета утренней зари.
— Издевается над животным наша Леночка, — из кухни выходил человек в мятых джинсах и клетчатой рубахе. Лицо его было худощавым и утомленным. Именно такие лица встречаются у журналюг, коим больше всех надо и кто живет сердцем. — Привет, Маринка, — пожал ей руку. И представился мне. Анатолий.
— Па, — влезла под его руку Леночка. — А можно я Мурзика покупаю?
— Брысь, — сказал журналист и пригласил нас в свой кабинетик, находящийся в каморке, где в достопамятные хлебные годы жила прислуга.
Кабинет был забит книгами, газетами и прочей макулатурой. На стенах висели грамоты, фотографии и плакаты. На продавленной кушетке белели исписанные листы. Журналист принялся их собирать, как полевод картофель. На столе мглел экран компьютера. В окне я заметил далекую кремлевскую башню с тлеющей рубиновой звездой.
— Как бы звезды не стали голубыми, — заметил я, опускаясь на кушетку.
— Не должны, больно мужланистая жизнь наша, — улыбнулся Гостюшин и крикнул в щель двери. — Наташенька, щелкни огурчиков дачных, — и посчитал нужным сообщить. — Вот дачку ладим. Ладим-ладим и все не сладим, а огурчики отменные…
— Папа, — раздался пронзительный голос Леночки из дальней комнаты. Анька у меня Мурзика… Мурзик мой! А-а-а!
— Анька, это моя старшая, — крякнул журналист. — Минуточку. — И вышел вон.
Я и Марина переглянулись: кажется, мы не вовремя? Живут люди счастливо, живут своими заботами, а мы им мешаем. Неожиданно в кухне грохнула посуда. Было такое впечатление, что для кота решили срочно пожарить свежемороженую треску.
— Это Наташа, жена, щелкает огурчики, — посчитала нужным объяснить моя спутница. Наверное, чтобы я не волновался понапрасну?
В конце концов домашние хлопоты в семействе Гостюшиных на время прекратились. Девочки отправились стирать Мурзика, полненькая, уютненькая, правда, чуть встревоженная непрошеными гостями жена метнула блюдо с закуской, и мы наконец стали соображать на троих.
По утверждению журналиста, проблема заключалась лишь в том, чтобы найти нужных людей — по телефону. Существует сеть информаторов в «голубом Движение», способных за максимальную цену выдать максимальный результат.
— Сколько? — спросил я.
— А сейчас мы узнаем, — ответил журналист и потянулся к телефонной трубке.
Через несколько минут я распрощался с десятью тысячами долларами распрощался без сожаления. Я хорошо чувствую людей, и журналист мне понравился — он был бесхитростным и умным, в нем чувствовалась сила человека, понимающего основные законы развития нашего больного общества. Он принимал мир таким, каким он был, не питая никаких иллюзий. Нынче редко встретишь незнакомых людей, которым можно верить с первых минут.
Прощались мы друзьями. Растрепанный кот, провожая нас, терся о ногу хозяина. Тот пожелал нам: выйти сухим из воды, как это удалось Мурзику. Мы посмеялись — непременно будем стараться.
— Кажется, нас ещё ждет ужин при свечах, — вспомнил я уже в машине.
— Ой, бедная Диночка, — заволновалась Марина.
— Может того, к черту Диночку, — предложил. — Позвоним и пошлем.
— Это почему, милый?
— Поехали бы ко мне, — выруливал родной джип на проспект. — И потом: зачем беспокоить бабушку. — Указал на луковичку уличных часов.
— Как ты за старость переживаешь, — засмеялась мой спутница. — Нет, Диночка — это святое.
— Ты уверена? — тешил себя надеждой, что это маленькие дамские маневры.
— В чем?
— В том, что для тебя свято — сейчас.
— Саша, — настаивала на своем. — Нас пригласили на ужин, так? Не будем же менять ни своих, ни чужих планов.
— Ну, хорошо, планы партии — планы народа, — согласился я.
— Я тебя обожаю, — и чмокнула в щеку, словно желая удостоверить свои чувства печатью парфюмерного сердечка.
Когда мы приехали в панельную квартирку, нас встречал праздничный ужин. Дама Штайн держала слово и свечи вовсю пылали, как в старом немецком замке. Василиса Павлиновна крестилась и метала на стол пироги и знаменитую настоечку на малине.
Я замалинил рюмашечку одну-другую и почувствовал, как становится хорошо и покойно. Все-таки здорово, что есть нормальный мир нормальных людей, как, например, журналист Гостюшин или мои сотрапезницы. С ними можно говорить обо всем и ни о чем, поглядывать в окно, где дождит ночь, улыбаться той, которая нравится, хранить на щеке сердечко её поцелуя, и ощущать себя почти счастливым.
— Ну ладно, ребята, — сказал я потом, — с вами хорошо, да завтра день тяжелый, пойду, — и поклонился Дине Штайн. — Весьма был рад познакомиться, — и клюнул ручку в пигментных пятнышках. — А вас солнышко любит, — заметил.
— Идите-идите, товарищ боец, — смеялась Марина, — в свой окоп.
— Галантный, как пианино, — проговорила Дина Штайн. — Так, кажется?
— Как рояль, ик, мадам! — и удалился, покачиваясь, вслед за хлопотливой Василисой Павлиновной. — Учите великий и могучий, ферштейн!..
И на этом мое шутовское выступление закончилось — я пал в прохладный окоп своей комнаты и уснул мертвецким сном, и спал без сновидений. Должно быть, кошмары не поспели за мной, и проснулся в прекрасной физической, как говорится, и моральной форме.
