Мэри Фитт - Смерть и приятные голоса (= Губительно приятные голоса)
- А теперь, надо думать, ты хочешь проделать такой же фокус с Эвелин. Сначала заставишь ее уверовать в то, что она для тебя одна-единственная, ты в этом уже попрактиковался в первый же вечер. А после, когда она окончательно мне откажет, ты начнешь изворачиваться, назовешь ее маленькой глупышкой, признаешься, что, к сожалению, уже связан обязательствами с другой! Ну а что касается этого несчастного поместья, тут тоже все предельно ясно. Как только ты получишь на него права, несмотря на все свои протесты и "благие побуждения", ты вцепишься в него мертвой хваткой. Так поступил бы почти всякий на твоем месте. А уважительных причин найдется предостаточно: ты обязан обеспечить свою семью, свою будущую жену, да мало ли кого еще. Кстати, кого еще ты обещал осчастливить своей благородной щедростью, кроме меня? Наверное, Урсулу? А теперь, видимо, подошла очередь Эвелин?
Марсель продолжал сжимать дверную ручку, и теперь уже с такой силой, что побелели костяшки пальцев. А я почти машинально отметил про себя, как он сейчас красив, с этими темными волосами и побледневшим до молочной белизны лицом, с этой презрительной усмешкой на безупречно очерченных губах.
- Что ж, я могу сказать только одно,- процедил он сквозь зубы,- я намерен забрать Эвелин отсюда. В этом доме только она достойна моей помощи. Ну а ты... ты грубый неотесанный мужлан. И я рад, что вовремя тебя раскусил.
Он повернулся к двери, но так и не успел ее открыть, потому что я вцепился ему в плечо и слегка оттащил назад.
- Ты что же, собрался на ней жениться?!- и бешенстве заорал я.- Зачем же ты мне наплел, что уже обручен?
Он смерил меня высокомерным взглядом:
- Право, не стоит так волноваться, мой дорогой друг. Столь почитаемые тобой приличия будут соблюдены. О браке не может быть и речи, я уже говорил тебе, что не волен в выборе спутницы жизни. Эвелин ничего такого от меня и не ждет. Но я предложу ей надежный кров и защиту, мои родители по достоинству оценят ее домовитость, прилежность и заботливость. Главное, вырвать ее из этого логова, где ей платят за все черной неблагодарностью и ненавистью, где невозможно даже сохранить здоровье!
- То есть ты хочешь сказать,- прохрипел я, от возмущения у меня даже сел голос,- что она настолько глупа, что готова тебе доверить свое будущее? Что же, в таком случае мне остается только отойти в сторонку. Но позволь уж высказаться до конца. Ты, именно ты виноват во всех несчастьях, постигших это, как ты изволил выразиться, логово. Все началось с этого идиотского розыгрыша. Я ни минуты не сомневаюсь, что это была твоя идея - явиться сюда под видом Хьюго. Разумеется, никаких зловещих планов ты не строил, но ради забавы ты готов на все, тебе плевать, что будет после, лишь бы развеять скуку. Да, конечно, не ты его убил, но косвенно ты все равно виноват в смерти своего друга. И еще смеешь предъявлять какие-то претензии Урсуле, тоже мне праведник нашелся!
- Ч-черт,- прошипел Марсель, на этот раз ему удалось вырваться, я не смог больше его удерживать.
Отойдя от демонстративно захлопнутой передо мной двери, я почувствовал уныние и даже раскаяние. Несмотря ни на что, Марсель очень мне нравился. Мне было досадно, что всякий раз, когда мы с ним разговаривали, возникали споры и недопонимание. Я вовсе не имел в виду того, что только что ему наговорил. Безусловно, он был слишком легкомысленным и ненадежным, но злодеем уж точно не был. Глупо требовать четкости и надежности от столь артистической переменчивой натуры. Как обычно, меня подвела гнусная привычка все раскладывать по полочкам: это хорошо, это плохо, так полагается, так не полагается...
Но Эвелин! Неужели все, что он сказал, правда? Неужели я для нее только назойливый зануда? Думать об этом было слишком больно.
Придя к себе в комнату, я включил свет, потом вышел на середину и стал тупо изучать ковер, это помогало размышлять. Но если я для нее пустое место, почему же она прямо об этом не сказала? Неужто я такой тупица, что все не так понял? Да, поначалу она довольно равнодушно принимала мои ухаживания, это правда; но тогда ее занимали совсем другие проблемы, и потом, откуда ей было знать, что у меня серьезные намерения? В конце-то концов она стала мне доверять! И даже меня не пресекала, правда, принимала мои нежности очень сдержанно. Я объяснял эту сдержанность особенностями характера. И твердил себе, что одна робкая ласка такого создания означает гораздо больше, чем страстные излияния какой-нибудь бойкой девицы. Может быть, я действительно ошибался? Но если так... зачем ей понадобилось вводить меня в заблуждение? Обнадеживать?
Вглядываясь в огромный красно-желтый затейливый медальон на ковре, я додумался в конечном счете вот до чего: может быть, Эвелин не совсем нормальна? Это часто появляющееся на ее лице выражение ужаса и тревоги, вроде бы совершенно беспричинной, откуда оно? Я вспомнил, что уже видел однажды такой испуганный растерянный взгляд. До этого момента я специально запрещал себе вспоминать, где именно я видел те же страдальчески сведенные брови, и настороженные глаза, и трепещущие, как крылья птицы, руки. Но в глубине души я знал, всегда знал - где.
Примерно месяц назад преподаватель водил нас в психиатрическую больницу, и я остановился тогда поговорить с одной девушкой. Мне сказали, что она сама изъявила желание пройти курс лечения, что у нее невроз в легкой форме, вполне компенсируемый. Девушка как девушка, внешне совершенно здоровая. Очень хорошенькая, темненькая, как Эвелин, и та же белая кожа и голубые глаза, то же выражение лица, и фасон платья, и утонченные манеры. Когда я начал с ней говорить, лицо ее слегка напряглось, потом появился испуг в глазах, а руки стали беспокойно двигаться, и чем дальше - тем беспокойнее... А потом вдруг рот ее широко распахнулся, и она принялась истошно вопить, так что у меня зазвенело в ушах, и ругаться самыми пошлыми гнусными словами. Вскоре приступ прошел, и она снова стала совершенно спокойной. "Лечение идет ей на пользу,- сказал мне дежурный врач, когда я стал его расспрашивать.- Видели бы вы, в каком состоянии она была в первые дни. Результат жестокого обращения, дома у нее немыслимые условия. Ну ничего, она уже поправляется. Через полмесяца мы ее выпишем".
Я мысленно себя одернул. Что за дикая идея! Сравнивать Эвелин с этой несчастной девушкой! Эвелин, перед обаянием которой никто не может устоять. "По крайней мере, мужчины точно не могут",- подумал я.
А ведь действительно. Сначала отец Урсулы, потом Джим, потом Марсель, не говоря уж обо мне. Может быть, доктор Пармур тоже проникся, как знать? Иначе зачем он пригласил ее на прогулку? И, наверное, они сидели вместе у пруда, заросшего лилиями. Иначе почему именно ее он захотел видеть, с ней говорить перед тем, как навсегда покинуть этот бренный мир? Я вспомнил, что однажды все-таки видел их с Эвелин вдвоем. "Да, все в нее влюбляются,продолжал размышлять я,- спрашивается, почему? Не потому ли, что у нее всегда такой печальный и взволнованный вид, что сразу хочется ее защитить и утешить? Тогда как Урсула всегда беззаботна, и весела, и чрезвычайно самоуверенна. Потому так и получается. Объективно она гораздо привлекательнее, но в нее не влюбляются. Только Пармур. Да и был ли он по-настоящему в нее влюблен? Я вспомнил, что он совсем не стремился получить развод. Очень возможно, мои домыслы не так уж невероятны. Возможно, втайне он тоже любил Эвелин, а не Урсулу. Но что это меняет? Во всяком случае, тогда становится понятной неприязнь Урсулы. Как бы мы, мужчины, ни восхищались Урсулой, факт остается фактом: Урсула терпеть ее не может. Но ведь это означает еще и то, вдруг осенило меня, что Пармур застрелился не из-за Урсулы, была какая-то иная причина. Возможно, это Эвелин чем-то его огорчила в те последние минуты, проведенные у пруда? Например, призналась, что собирается уехать. Может, назвала меня, может, Марселя, это сейчас не так уж и важно. Важно, что ее признание могло стать последней каплей.
Да, безусловно могло. И все же что-то мне подсказывало, что к роковому выстрелу Пармура подтолкнуло не любовное разочарование и не ревность, нет, причина была более глубинной. Правильно сказал сэр Фредерик: Пармур был хорошим человеком, который плохо кончил.
Глава 22
По прихоти затейницы судьбы нам всем троим пришлось ехать в Чод на дознание в одной машине: мне, Джиму и Марселю. Сэр Фредерик уехал раньше: по просьбе коронера он отправился туда вместе с полицейским врачом Фицбрауном, чтобы присутствовать при освидетельствовании тела присяжными. Я хорошо представлял, как он с покровительственной улыбкой указывает им на самые "примечательные детали", рассеянно поигрывая моноклем. Наверняка благодаря ему вся процедура выглядела исключительно как научное исследование. Сэр Фредерик не убоялся бы даже путешествия в ад, воспринял бы его как удачную познавательную экскурсию.
Ну а мы все трое сидели с каменными физиономиями и молчали. Я - рядом с шофером, Марсель и Джим сзади, забившись каждый в свой угол, чтобы быть подальше друг от друга.
