Александр Горохов - Приговоренный к власти
Он увидел, как на углу из грузовика выставили на тротуар ящики с пивом и бойкая молодуха уже начала выдавать бутылки в руки жаждущих с утра. Денег на бутылку наскреблось впритык, и он отошел с пивом чуть в сторонку, запрокинул голову и сделал первый освежающий и смачный глоток.
С удовольствием передохнул и оглянулся. Взгляд его задержался на темно-синем «БМВ», стоявшем неподалеку, и Лешка с привычной легкой завистью специалиста пригляделся к машине. Затем он увидел и владельца этого синего чуда — тот вышел из парадных дверей дома и, на ходу копаясь в карманах, шагал прямо к машине. В карманах он искал ключи, но при этом выронил на тротуар зажигалку и был настолько чем-то раздражен (даже что-то бурчал себе под нос), что не заметил этого.
— Эй! — окликнул его Лешка, стремясь привлечь внимание к потере.
Но мужчина не услышал или был погружен в свои неприятности, дошел до машины, вставил в замок ключи и распахнул дверцу.
— Начальник! — во все горло крикнул Лешка. — Зажигалку потерял!
Мужчина оглянулся, глянул на Лешку, потом — на свою зажигалку, отошел от машины и уже наклонился, когда за его спиной «БМВ» рвануло.
Рвануло с грохотом и пламенем из-под руля. Машина подпрыгнула, встала пружинисто на все четыре колеса и тут же загорелась.
Взрывной волной владельца машины вмазало в стенку, Лешка попятился со своей бутылкой в руках, а пирамида пивных ящиков развалилась. Где-то зазвенели вылетевшие из окон стекла, кто-то истошно закричал, но не по делу, как через пять секунд убедился Лешка. Никого всерьез не задело — эдакая везуха.
Только владелец машины лежал плашмя у стены, но не производил впечатления мертвого — это бы Лешка определил сразу.
Лешка крикнул на бегу: «Звоните в милицию!» — и в несколько прыжков подскочил к поверженному. Он знал, что этого не следует делать, но все-таки перевернул его на спину.
Мужчина открыл глаза и выругался. Потом сел на тротуаре, глянул на полыхающий костер, в который превратился его лимузин, и выразился помягче:
— Во, зараза! Горит, как костер для шашлыков!
Лицо пострадавшего на какой-то миг показалось Лешке знакомым, но напрягаться, чтобы вспомнить, он не стал, а сказал быстро:
— Ты, мужик, сиди пока спокойно. Ты можешь от шока не чувствовать боли, но можешь оказаться контужен.
— Заткнись, — поблагодарил его за совет пострадавший.
Толпа собралась в отдалении и не очень густая — опытные москвичи уже знали, что может дернуть и второй взрыв.
— Не повезло, сволочам, — сказал пострадавший. — Ну, я их достану.
Он взглянул на Лешку.
— Это ты мне насчет зажигалки крикнул?
— Да не до этого теперь. Сиди спокойно.
— Послушай-ка, а ведь мне твоя рожа знакома. Ты меня не вспоминаешь? Я Феоктистов Сергей Павлович.
Лешка засмеялся.
— Нет, Араб, я тебя не вспоминаю.
— Все! Я тебя тоже вспомнил. Видеотеку ты в Измайлове держал. Алексей, да? Мы с тобой еще ехали Белый дом защищать, — и тут же завыл со злостью: — Ты посмотри, какие гады! Перед праздником машину подорвали! Ничего святого нет у сволочей за душой!
На перекрестке мелькнули желтые милицейские «жигули», коротко вякнула сирена, и Араб сказал быстро и тихо:
— Слушай, выручай. У меня с собой пистолет незарегистрированный. Обыщут чего доброго, почти наверняка. Возьми пистолет, держи визитку и смывайся. Позвони вечером.
Наклонившись к нему, Лешка незаметно принял пистолет и засунул за пояс брюк.
— А если не позвоню?
— Так и черт с тобой. Отваливай, но не бегом. Еще увидимся.
Лешка выпрямился, легко запахнул ветровку и двинулся навстречу милиционерам, разглядывая визитку, зажатую в руках. Написано было, как сказано:
«Феоктистов Сергей Павлович. Президент банка ЛФД».
Что получалось, что бывший Араб прошел славный путь от мелкого вымогателя до президента банка? Можно было лишь завидовать.
Разгуливать по Москве с пистолетом за поясом, едва прикрытым легкой ветровкой, было неразумно, и Лешка отправился домой.
Когда он проходил сквозь турникет метро, то изо всех сил постарался сделать вид, что не обращает никакого внимания на скользящий, но внимательный взгляд милицейского сержанта, стоявшего около контролерши. Увидеть оружие сквозь ветровку сержант не мог, хотя у них взгляд наметанный. А может быть, подумал Лешка, в нем самом еще есть что-то от бывшего заключенного, еще сохранились какие-то признаки, которые различает опытный милицейский взгляд. Этому милицию и учат — присматриваться к подозрительным.
Во дворе родного дома по раннему часу еще никого не было, хотя погода была в самый раз для домино. Двор выглядел до изумления чистеньким — прибрали, обиходили к праздникам, как и всю Москву.
Едва Лешка вошел в свою квартиру, как тут же почувствовал, что в ней кто-то есть. Он покосился на милицейскую дубинку, висевшую, как всегда, на косяке двери, потом посмотрел на вешалку. Ожидал увидеть на ней старенький плащ отца, но плаща не было.
Лешка осторожно приоткрыл дверь в комнату. На диване спал Санька Журавлев. Спал, как биндюжник, не раздеваясь, удивительно, хоть туфли бы снял.
Лешка прошел на кухню, поставил чайник и, когда он закипел, заварил две чашки кофе — маленькую себе и большую, с четырьмя ложками сахара для Журавлева.
С кофе в руках вошел в комнату, а Журавлев уже сидел на диване, свесив ноги, и чесался. На Лешку он взглянул мутными глазами и долго думал над своими первыми утренними словами.
— Э-э… Да. С добрый утром.
— Привет, — сказал Лешка и подал ему кофе.
— Спасибо… Что это у тебя за пистолет торчит из порток?
— «Глок». Девять миллиметров.
— Настоящий?
— Более чем. Гангстерское оружие.
— Ага… Это… Это, надо понимать, ты подался в охранники?
— Нет. Вечером отдам. Я все еще безработный. Как ты у меня оказался?
— Как?.. Подожди, дай вспомню… Ага. У меня съемка была в Измайловском лесопарке. И, понимаешь, домой решил не ехать. Дите мое орет каждую ночь так, что стены трясутся. Восемь месяцев, и такая глотка! И что странно. Я — флегма. Зинка — тоже не вулканического темперамента. А этот уже в восемь месяцев агрессивный, наглый негодяй! Но, с другой стороны, «глок» — это очень серьезный пистолет и просто так он у тебя оказаться не мог. Ты мне мозги не пудришь?
— Не пудрю, не бойся. Мужик боялся обыска и передал мне с отдачей. Отдам за десять баксов.
— Э-э… Это хорошо. Я, видишь ли, о твоей жизни тут немного подумал.
Лешка терпеливо ждал, пока Журавлев отхлебнет кофе. Лешка любил, когда Журавлев думал о его жизни.
— Так вот, друг мой… Как тебе известно, в России сейчас идет активное накопление первоначального капитала. Те богатеи, русские богатеи, которые лет через двадцать-тридцать будут кидать золотые червонцы в Монте-Карло…
— Уже кидают. Отстал от жизни.
— Пока это шпана и бандиты. Умные люди сейчас работают втихую. Незаметно скупают заводы, нефтяные скважины, металлургические производства, энергетическую систему, и они, эти умные люди, — ездят в метро и ходят в джинсах. Шпана швыряется деньгами, но такая житуха фраера будет продолжаться недолго. Я полагаю, тебе над этим вопросом следует задуматься.
— А конкретнее?
Он снова хлебнул кофе и наконец проснулся.
— Я провел кое-какой анализ. Наиболее эффективно на сегодняшний день развиваются банки. Банки. Потом торговля. Отстает, но набирает мощь и всегда будет на коне пищевая промышленность…
Лешка с удовольствием вытащил из кармана визитку Феоктистова и сунул ее Журавлеву под нос.
— Банк ЛФД… Не слышал. Но все равно, ты делаешь успехи. Больше пока не буду думать о твоей жизни, все равно ты кончишь или креслом президента или виселицей, а мне со стороны приятно будет в любом случае. Ну, пора на работу. Поеду снимать еще оставшихся в живых ветеранов обороны Москвы.
— Побрейся! — заорал Лешка. — Ты же все-таки режиссер, командир, с людьми работаешь! Может быть, когда-нибудь премию Оскара получишь. И костюмчик бы сменил, ходишь в нем и спишь, просто бомж.
— М-м… Видишь ли, при твоем тщеславии не понять… Да. Дело в том, что в режиссеры меня вытолкнули какие-то совершенно потусторонние силы. Я не прилагал к этому никаких усилий и вовсе даже не хотел. Да и сейчас не хочу. Если образ русского человека составляют две ипостаси — Обломов и Хлестаков, то промежуток между ними и есть русский человек. Я же — крайнее проявление: Обломов. Как режиссер я ничего путного не сделаю. Трагедия моей творческой жизни заключается в том, что, не научившись еще работать, я уже великолепно обучился мастерству халтуры. Так что ничего славного на ниве телевизионного документального кино, точнее телевизионной журналистики, я не сделаю. Не ожидай, что твое имя высветится в будущем, озаренное лучами моей славы. Ночью тебе звонил Алик. У тебя бритва электрическая, надеюсь?
