Владимир Кашин - Тайна забытого дела (Справедливость - мое ремесло - 2)
Клава не находила себе места, ждала с минуты на минуту возвращения Решетняка, прислушивалась к малейшему шуму на улице. Вспоминала, как впервые увидела его.
Арестовали ее ночью, взяли прямо из теплой постели. Она вырывалась, как дикая кошка. Покусала руки милиционеру, за что назвали ее озверевшим классовым врагом. А утром повели на допрос.
- Кто бывал в вашем доме из чужих людей? Где и у кого бывал отец? спрашивал ширококостный молодой человек с всклокоченными кудрявыми волосами.
Она только пожимала плечами в ответ.
- Советую отвечать.
Она ненавидела "босяков", как называла новую власть Евфросинья Ивановна, - из-за них все беды и несчастья! - и не желала с ними разговаривать.
- Знаете ли вы, что произошло ночью в вашем особняке?
Она ничего не знала, но, вспоминая подслушанный ночной разговор, могла думать все, что угодно. Боялась за отца. Тяжкий камень лег на сердце...
Клава убрала в комнате, села на кровать. В последние дни у нее снова появилось желание думать. Ведь после того, что стряслось в ее жизни, она на какое-то время потеряла способность размышлять. Это произошло неожиданно и было ужасно. Голову заполнили ощущения голода, страха. Ни о чем, решительно ни о чем не могла и не хотела она думать ни на старой квартире, в особняке, который стал кладбищем ее семьи, ни в городских трущобах, ни в "меблированных комнатах".
А потом пропало и чувство страха, осталось только отвращение ко всему, что видели ее глаза, что ложилось на душу. Улицы стали не теми, по которым она ходила и ездила в детстве, воздух перестал быть чистым и душистым, даже днем казалось не светло, а темно, а люди - люди стали чужими, словно не они жили здесь раньше. Все вокруг казалось холодным, тяжкий камень на сердце все лежал и лежал. И она исступленно смотрела на улыбающихся работниц, которые с удовольствием пели новые песни о "кирпичиках" и "желтых ботиночках", которые "зажгли в душе моей пылающий пожар", удивляясь им, как пришельцам с иной планеты.
А когда попала сюда, в эту подслеповатую комнатенку милиционера, с нее словно спало оцепенение. Начали возвращаться и мысли. Это было мучительно: сердце словно размораживалось, и при этом так же, как когда согреваются замерзшие пальцы, ощущалось покалывание - было приятно, но больно, и именно поэтому она иногда бессильно и, как думал Решетняк, беспричинно плакала.
В том, что снова обрела она способность думать, вспоминать, что увидела теперь яму, в которую столкнула ее жизнь, был повинен Решетняк. Сердилась на него - заботы инспектора вызывали у нее сначала только злобу. Хотела сбежать от него. Но куда? Опять в эту же скользкую яму? Нет, на это она не могла решиться.
Теперь то и дело вставал в памяти тот первый в ее жизни допрос, который вел Решетняк:
- Где вы были в эту ночь?
- Как - "где"? Спала в своей спальне. А потом мучилась здесь, в милиции.
- Так, так. Когда легли?
- Как всегда, в десять.
- Читали ли вы на ночь, не читали?
Пожала плечами. Какое может быть чтение, если керосин выдают только банковской страже, и то не всегда. Несмотря на серьезность обстановки, вопрос инспектора милиции показался ей не только глупым, но и смешным особенно по интонации, напоминавшей: "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?" Впрочем, этот лохматый, наверно, понятия не имеет о Шекспире.
Как же здесь все было ей противно: и слова, и манеры этих людей, и обмотки на их ногах, длинные мешковатые шинели, тяжелый и устоявшийся запах махорки, хриплые голоса и глаза фанатиков.
- Отца вы вечером не видели вчера?
Клава не так зло, как раньше, взглянула на следователя. Он или лишен элементарного слуха и поэтому не чувствует в своих вопросах интонации Отелло, или действительно не знает, кто это такой.
- Вчера вечером? Видела. Приходила к нему, чтобы, как всегда, пожелать ему покойной ночи.
- Что он сказал вам?
- Как всегда, поцеловал и пожелал покойной ночи.
- Вы не заметили ничего необычного в его поведении?
- Нет.
- В одежде?
- На нем была, как всегда, его любимая меховая куртка. У нас ведь всегда теперь, - она подчеркнула это слово, - холодно.
Он не обратил на это внимания.
- Так, так. Значит, ничего особенного не сказал?
- Нет.
- И вы ушли от него сразу в свою спальню? Больше не заходили никуда?
- Нет.
- Где была в это время ваша мачеха?
- Наверно, в своей спальне.
- А брат?
- Он боится спать один. Евфросинья Ивановна берет его к себе.
- Вы не слышали какого-нибудь шума в доме или во дворе, когда лежали в постели?
- Кроме сильного ветра, ничего.
- Сразу уснули?
- Наверно, через полчаса. Лежала и прислушивалась, как воет ветер, как дрожат стекла в окнах под дождем и снегом.
- Среди ночи не просыпались?
Клава побледнела.
- Меня разбудили и вытащили из постели ваши хамы.
У молодого инспектора терпение оказалось завидным.
- А перед тем, как к вам пришли?
- Я сплю одетая. Согрелась и крепко спала.
Так допрашивал ее Решетняк.
А теперь, сама не зная почему, волнуясь, ждала она его, своего врага, одного из тех, кто перевернул и сделал несчастной всю ее жизнь.
Его не было.
Наступил вечер. Сумерки вползли в комнатушку и словно одеялом укрыли лежавшую на кровати с открытыми глазами Клаву. Настала ночь. Решетняка все не было, и Клава уснула, думая, что он появится завтра.
Ночью ей снилось продолжение допроса.
- Ваша спальня далеко от конторы банка и хранилища? Покажите вот здесь, на плане.
- Между нашей квартирой и банком - железная сетка, которая на ночь запирается на ключ.
- И в эту ночь она тоже была заперта?
- Меня это не интересовало.
- А кто обычно ее запирал?
- Наверно, отец. Кто же еще!
- А до национализации?
- Не знаю. Тогда было много служащих, а меня дела отца не касались.
Клава старалась держаться спокойно, но ей это плохо удавалось. Брошенная среди ночи в камеру, она и на мгновение не сомкнула глаз. При мысли, что ей придется пережить еще одну, а может быть, и не одну еще такую ночь, ее начинало трясти. И она с ужасом думала о безжалостном инспекторе. Когда Решетняк умолк и, сдвинув брови, уставился на нее, она опустила ресницы, осмелилась спросить:
- А отец мой здесь? А брат? Он ведь совсем еще ребенок.
- Брат ваш дома. За ним присмотрят. Мачеха у нас. Хотите увидеться с ней?
Клава покачала головой:
- Я спрашиваю об отце. Где он?
- Об этом мы хотели спросить вас.
Она молчала.
- Ваш отец - враг революционного пролетариата и трудового крестьянства. Вместе с неизвестными бандитами он ограбил доверенный ему банк, украл ценности, которые принадлежат народу. И сбежал, оставив на произвол судьбы собственных детей. Но рука красного правосудия...
- Нет, нет! - закричала Клава. - Это неправда!
И потеряла сознание. Когда пришла в себя, увидела в комнате еще несколько милиционеров. Решетняк стоял над нею с кружкой воды.
- Домой сами доберетесь или довезти?
- Дойдет! - услышала она чей-то голос. - Не разводи с ней, Леша, буржуйских антимоний!
Она ухватилась за край стола и встала.
- Где мой отец? - спросила еле слышно.
Решетняк поставил кружку на подоконник, развел руками:
- Ищем. Вы можете нам помочь. Да, да... Все, что услышите или узнаете об ограблении банка, рассказывайте нам. Придете сюда, спросите меня, Решетняка. Понятно?
Она кивнула и вышла на улицу.
...Проснулась Клава под утро от настойчивого стука в окно. Открыла дверь, даже не спросив, кто. Какие-то люди, обвешанные пулеметными лентами, поддерживали под руки Решетняка. На левой ноге его вместо сапога была перевязка.
Ни о чем не спрашивая, она бросилась назад в комнату, сорвала с постели одеяло. Товарищи помогли инспектору снять шинель и лечь.
- Отдыхай, Леша, - сказал один из них. - Приведем к тебе доктора. А пока - не шевелись.
Когда эти люди ушли, Клава внимательно посмотрела на него. Лицо его было белым как мел. Под глазами - глубокие тени. На относительно чистых тряпках, которыми была перевязана нога, все увеличивалось кровавое пятно.
- Что с вами? - прошептала она.
- Ничего страшного, - ответил он, пытаясь улыбнуться. - Пить хочется.
Она бросилась к ведру, набрала полную кружку и протянула Решетняку. Но он только пошевелил пальцами руки, а поднять ее не смог. Клава приподняла ему голову и осторожно напоила. Словно крылом взмахнуло перед глазами прошлое: смерть матери, больной брат, возле которого она сидела день и ночь. Теперь таким же беспомощным казался ей Решетняк. Снова захолонуло сердце - вспомнился юнкер Антон, и она горько расплакалась.
Плач не утихал и постепенно перешел в истерику. Она опустилась на пол. Решетняк не знал, как успокоить ее. Наконец она выплакалась и села на полу.
- Что с тобой, Клава? Не надо. Все пройдет. Через денек-другой снова прыгать буду.
Она отчужденно взглянула из-под опухших век и ничего не ответила. Да разве из-за него она плакала? И сама-то не знала, почему потекли слезы, почему острой болью зашлось сердце и заставило ее рыдать над своей исковерканной судьбой.
