Патриция Корнуэлл - В объятиях смерти
- Когда это было? - настойчиво спрашивала я.
- Десять лет назад! - крикнул он.
Хант не мог тогда работать над своей диссертацией, - поняла я. Ему тогда не было еще двадцати лет.
- Эл, - сказала я, - ты не занимался исследованиями в судебном отделении. Ты был там пациентом, да?
Он закрыл лицо руками и заплакал. Когда он наконец кое-как успокоился, то отказался говорить что-нибудь еще. Очевидно, он был глубоко подавлен, я, промямлив, что опаздывает на встречу, почти бегом выскочил за дверь. Мое сердце бешено колотилось и никак не хотело успокаиваться. Я приготовила себе кофе и принялась ходить взад и вперед по кухне, пытаясь сообразить, что же делать дальше.
Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть.
- Кей Скарпетту, пожалуйста.
- Я у телефона.
- Это Джон из компании "Эмтрак". Я наконец получил нужную вам информацию. Давайте посмотрим... Стерлинг Харпер брала билет туда и обратно на поезд "Вирджиния" на двадцать седьмое октября и должна была вернуться тридцать первого. По моим данным, она была в поезде, или, по крайней мере, кто-то по ее билету там был. Вас интересует время?
- Да, пожалуйста, - попросила я и записала то, что он мне продиктовал. - А станции?
- Станция отправления - Фредериксбург, назначения - Балтимор.
Я позвонила Марино. Его не было на месте. Уже вечером он перезвонил мне со своими собственными новостями.
- Мне нужно приехать? - спросила я, его новость ошеломила меня.
- Не вижу смысла в этом. - Голос Марино заполнял телефонную трубку. Никаких сомнений нет в том, что он сам это сделал. Он написал записку и приколол ее к трусам. Написал, что ему жаль и что он больше не может это выносить. Вот практически и все. Ничего подозрительного на месте нет. Мы уже собираемся его увозить. К тому же доктор Коулман здесь, - добавил он, имея в виду одного из наших местных медицинских экспертов.
Вскоре после того как Эл Хант ушел от меня, он приехал к себе - в свой кирпичный колониальный дом на Гинтер-Парк, где жил вместе с родителями, взял бумагу и ручку из кабинета своего отца, спустился по лестнице в подвал и снял с себя узкий черный кожаный ремень. Он оставил свои ботинки и брюки на полу. Когда его мать через какое-то время спустилась вниз с охапкой грязного белья, она обнаружила своего единственного сына висящим на трубе в прачечной.
Глава 11
После полуночи пошел ледяной дождь, и к утру мир стал стеклянным. В субботу я оставалась дома, в голове у меня проскакивали обрывки разговора с Элом Хантом, вспугивая мои мысли, как подтаявший лед с треском падающий на землю за окном. Я чувствовала себя виноватой. Как любой другой смертный, когда-либо соприкасавшийся с самоубийством, я пребывала в ложной убежденности, что могла каким-то образом остановить его.
Мысленно я добавила его к списку - четыре человека умерли. Хотя две смерти были явно жестокими убийствами, а две нет, эти дела все же как-то связаны между собой. И связаны, возможно, яркой оранжевой нитью. В субботу и воскресенье я работала в своем домашнем кабинете, поскольку мой служебный кабинет только напоминал бы мне, что я пока не у дел, во мне не нуждались. Работа продолжалась без меня. Люди общались со мной, а затем умирали. Уважаемые коллеги - главный прокурор, например, - хотели получить ответы на свои вопросы, а мне нечего было им ответить.
Я вяло сопротивлялась единственным способом, который знала, - сидела за своим домашним компьютером, делая записи, и сосредоточенно изучала справочники. И еще я много звонила по телефону.
Марино я увидела только в понедельник утром, когда мы встретились на станции Эмтрак железной дороги Стейплз-Милл. Вдыхая густой зимний воздух, согреваемый моторами и пахнущий маслом, и пройдя между двумя поездами, ожидавшими отправления, мы нашли наши места в последнем вагоне и продолжили разговор, начатый на улице.
- Психиатр Ханта, доктор Мастерсон, был не слишком разговорчив. - Я осторожно поставила пакет, который держала в руках. - Но я подозреваю, что он помнит Ханта гораздо лучше, чем хочет показать.
Интересно, почему это мне всегда попадаются места со сломанными подставками для ног? Вот у Марино она в идеальном порядке, подумала я, когда он, смачно зевнув, вытянул ее из-под сиденья. Он не предложил поменяться со мною местами. А жаль - я бы не отказалась.
- Итак, Ханту, когда он попал в психушку, должно было быть лет восемнадцать-девятнадцать, - сказал Марино.
- Да. Он лечился от тяжелой депрессии.
- Что-то в этом роде я и предполагал.
- Что ты имеешь в виду?
- Такие типы постоянно в депрессии.
- Какие типы, Марино?
- Достаточно того, что слово "гомик" не раз приходило мне в голову, когда я разговаривал с ним.
Слово "гомик" приходило Марино в голову каждый раз, когда он разговаривал с людьми не такими, как все.
Поезд беззвучно отошел от перрона, как корабль от пирса.
- Жаль, что ты не записала разговор на пленку, - сказал Марино, продолжая зевать.
- С доктором Мастерсоном?
- Нет, с Хантом. Когда он навестил тебя.
- Теперь в этом нет никакого смысла.
- Ну, как сказать. Мне кажется, что псих знал довольно много. Я бы чертовски хотел, чтобы он, так сказать, поболтался на грешной земле несколько подольше.
То, что Хант сказал в моей гостиной, было бы важно, если бы он был все еще жив и не имел алиби. Полиция перевернула вверх дном дом его родителей и не обнаружила ничего, что связало бы Ханта с убийствами Берил Медисон и Кери Харпера. Более того, в день смерти Берил Хант ужинал со своими родителями в их загородном клубе и сидел с ними в опере, когда был убит Харпер. Полиция проверила это - его родители говорили правду.
Наш поезд с тоскливым гудком громыхал на север.
- Эта чепуха с Берил довела его до ручки, - говорил Марино. - Если хочешь знать мое мнение, он был связан с ее убийцей до такой степени, что запаниковал и покончил с собой, пока не раскололся.
- Я думаю, более вероятно, что Берил вскрыла старую рану, - ответила я. - Это напомнило ему о его неумении строить отношения.
- Похоже, что он и убийца - слеплены из одного теста. Оба неудачники. Оба - не способны завязывать какие-либо отношения с женщинами.
- Хант не был буйным.
- Может быть, он имел к этому склонность и боялся сам себя, - сказал Марино.
- Мы не знаем, кто убил Берил и Харпера, - напомнила я ему, - мы не знаем, был ли этот кто-то подобен Ханту. Мы совершенно этого не знаем, и у нас по-прежнему нет ни малейшего представления о мотиве. Убийцей запросто может быть кто-то типа Джеба Прайса. Или кто-то по имени Джим Джим.
- Джим Джим - вот кого нам не хватало, - съязвил Марино.
- Мне кажется, что сейчас мы ни от чего не должны отмахиваться.
- Ну, привет. Мы имеем дело с Джим Джимом, выпускником больницы "Вальгаллы" который теперь на полставки подрабатывает террористом, повсюду таская за собой оранжевое акриловое волокно. Обхохочешься.
Устроившись на своем сиденье и закрыв глаза, он пробормотал:
- Мне нужен отдых.
- Мне тоже, - сказала я. - Мне нужен отдых от тебя.
Вчера вечером Уэсли Бентон позвонил, чтобы поговорить о Ханте, и я упомянула, куда я собралась и зачем. Уэсли заявил, что ехать одной глупо, и был в этом непреклонен, перед его глазами плясали призраки террористов, "Узи" и "Глазеров". Он хотел, чтобы Марино поехал со мной. Я, может быть, и не имела бы ничего против, если бы это не превратилось в такое тяжкое испытание. Свободных мест в поезде, отправлявшемся в шесть тридцать пять, уже не было, и Марино заказал нам билеты на четыре сорок восемь утра. Я рискнула заехать в свой служебный кабинет в три утра, чтобы забрать пластиковую коробку, которая лежала в моем пакете. Я чувствовала себя совершенно измотанной физически, дефицит сна превысил пределы разумного. Чтобы отправить меня на тот свет, не нужно было никаких джебов прайсов. Марино, мой ангел-хранитель, избавит их от хлопот.
Другие пассажиры дремали, свет над их головами не горел. Вскоре, медленно и со скрипом, мы уже ползли через центр Ашленда, и я сочувствовала людям, живущим в чопорных белых каркасных домах, стоявших фасадом к дороге. Нас провожали темные окна и голые флагштоки на балконах, застывшие в приветственном салюте. Мы тащились мимо сонной парикмахерской, магазина канцтоваров, банка, а затем увеличили скорость, обогнув территорию городка колледжа Рендолфа Мекона с его георгианскими зданиями и подмерзшим легкоатлетическим стадионом, в столь ранний час перечеркнутым шеренгой разноцветных футбольных доспехов. За городом, на красном глинистом склоне начинался лес. Я откинулась на спинку, завороженная ритмом поезда. Чем дальше мы отъезжали от Ричмонда, тем спокойней я становилась, и, наконец, незаметно для себя задремала.
Я отключилась примерно на час, и когда открыла глаза, за стеклом поднимался голубой рассвет, и мы ехали вдоль Квантико-Крик. Вода, как расплавленное олово, волнистой рябью отражала солнечные лучи, раскачивая черные силуэты лодок. Я думала о Марке. Я думала о нашем вечере в Нью-Йорке и о давно минувших днях. После того загадочного сообщения, записанного на мой автоответчик, я не слышала от него ни слова. Я спрашивала себя, чем он занимается, и боялась узнать ответ.
