Ингрид Нолль - Мертвый петух
Как обычно, я взяла пса на поводок, вышла из чисто прибранной квартиры и поехала на работу. Мне предстоял очень тяжелый день.
Незадолго до обеденного перерыва раздался звонок из полицейского участка: меня попросили приготовиться к небольшому разговору прямо в бюро. На этот раз они приехали вдвоем, оба с очень серьезными лицами. Не звонил ли мне вчера их коллега, некий комиссар Вернике? А может быть, он заезжал ко мне домой?
Я все отрицала. Где я была? После работы поехала домой, по пути сделав кое-какие покупки. Немного отдохнув дома, вывела собаку на вечернюю прогулку. Я указала на Дискау, который лежал под столом, словно он мог выступить в роли свидетеля и подтвердить мои показания.
Звонил ли мне господин Энгштерн? Навещал ли он меня?
Я снова ответила отрицательно и сказала, что в последний раз видела его дней десять назад. В конце концов я спросила самым возмущенным тоном, на который хватило сил, что означают все эти вопросы.
Один из полицейских, молодой и крепко сбитый, как и его покойный коллега, тяжело вздохнул и отрывисто сказал:
— Завтра вы сами узнаете обо всем из газет. Прошлой ночью мой друг Герман Вернике сгорел в своей машине.
— Как это произошло? — спросила я.
— Если бы мы сами знали, то не сидели бы сейчас здесь, у вас, — ответил второй полицейский, который казался немного дружелюбнее. — Но, вне всякого сомнения, речь идет об убийстве. Вернике расследовал загадочные смерти трех женщин. Вероятно, убийцей был Энгштерн, хотя многое еще не ясно. Мы знаем, что Вернике собирался навестить Энгштерна, чтобы проверить свои новые предположения. С тех пор его никто не видел, а сегодня ночью его наполовину обугленное тело достали из расплющенной машины.
Про тело Витольда он ничего не сказал. А что, если я сама спрошу его? Однако это было бы чересчур смело.
— Где же это произошло? — Такой вопрос звучал более нейтрально.
— Машина рухнула в пропасть неподалеку от Вейнгейма. Перед этим моего друга, который находился без сознания или уже был мертв, облили бензином, — с трудом сдерживая гнев, сказал младший.
Я знала, что бледна как смерть и вообще выгляжу самым жалким образом, но, ввиду того, что мне пришлось выслушать, такой облик был сейчас вполне уместен.
Они еще раз настоятельно рекомендовали мне вспомнить все, о чем Витольд говорил со мной в последнее время, и позвонить, если что-то покажется странным.
— А что говорит он сам? — невинно спросила я. Они обменялись взглядами.
— Он не может ничего сказать, — сказал один.
— Почему? — спросила я. — Он что, сбежал?
— Он при смерти, — последовал ответ. — Не исключено, что он может скончаться уже сегодня, так и не приходя в сознание. Врачи говорят, нет никаких шансов. Он тоже находился в рухнувшей машине, но его оттуда выбросило. Вероятно, хотел выскочить, но опоздал на какую-то долю секунды.
В моих глазах был написан ужас.
— Где же он? — спросила я.
— В больнице Ордена иоаннитов. О том, чтобы навестить его, не может быть и речи. Он все еще подключен к аппарату искусственного дыхания, но не надейтесь понапрасну.
Полицейские вежливо попрощались. Сразу же после их ухода ко мне заявился шеф, на лице которого было написано любопытство.
Я коротко сообщила ему, что снова умер один из моих знакомых.
— Госпожа Хирте! Больше всего меня беспокоите вы сами! — воскликнул он. — Посмотрите в зеркало, у вас жуткий вид! Немедленно к врачу! Это приказ! И я не хочу, чтобы после этого вы опять возвращались сюда. Вы послушно пойдете домой, ляжете в постель и будете делать все, что скажет дядя доктор. Мне начинает казаться, что вы не рассчитали сил, пытаясь неуклонно исполнять свои обязанности. Такие несчастья могут подкосить даже сверхчеловека!
Поблагодарив его, я снова завернула распакованные было бутерброды, надела пальто, взяла собаку и поспешила исчезнуть. На обратном пути я честно заехала к врачу, но оказалось, что он принимает только во второй половине дня.
Итак, у меня появилась возможность немного вздремнуть.
Однако прежде нужно было продезинфицировать ванную комнату. В свое время я купила в аптеке огромную бутыль «Зарготана» [30]. Тут оказалось, что всю ночь у собаки был понос, так что после того, как я два часа подряд чистила ванную, пришлось убирать всю квартиру.
Мой так называемый домашний врач, который все эти годы видел меня крайне редко, также заявил, что ему не нравятся моя худоба и мертвенная бледность. Мой живот был твердым и чувствительным к пальпации. Врач сказал, что необходимо дальнейшее обследование: следующим утром мне предстояло сдать на анализ кровь, возможно, лабораторное исследование сможет прояснить картину.
Придя домой, я забралась под одеяло. Собака грустно свернулась калачиком у меня под боком, звуки печальной музыки Брамса наполнили комнату. Рядом лежали револьвер и свитер Витольда. Остаток дня прошел тоскливо. Перед глазами, словно кинокадры, мелькали самые мрачные моменты моей жизни. В голове не осталось ни одной ясной мысли.
На следующий день в газете появилась большая статья об убийстве полицейского. Предполагаемый убийца, которого подозревают также в совершении трех других преступлений, находится в реанимации с тяжелейшими повреждениями. Каждое из них уже само по себе способно привести к летальному исходу.
Я съездила к врачу и сдала на анализ кровь из вены. На следующий день он вызвал меня снова и выписал больничный на две недели. В крайне измученном состоянии я опять легла в постель. Никогда больше мне не вернуться к нормальной жизни!
Позвонила Китти. Она плакала и с трудом могла говорить.
— Он умер? — спросила я.
— Хуже, намного хуже, — всхлипнула Китти. — Он еще жив, но если выкарабкается, то более ужасной судьбы невозможно будет представить. Двусторонний паралич и повреждение головного мозга.
— Он в сознании?
— Приходил в себя, но ненадолго. Я до смерти перепугалась:
— Он что-нибудь говорил?
— Нет. Сейчас он снова находится в состоянии искусственного сна. Если он выживет, то будет вести растительное существование в инвалидном кресле. Речь, память и рассудок больше к нему не вернутся. Мне кажется, я не смогу это пережить.
— А как ты относишься к тому, что его подозревают в преступлениях? — спросила я у Китти.
— Мне все равно. Я бы любила его, даже если бы он оказался серийным убийцей, но он невиновен. Эта ситуация настолько ужасна, что я почти желаю ему смерти.
Меня потрясли ее слова, и я тоже зарыдала. Китти была хорошей, а я плохой, но где находится граница между этими понятиями?
Через несколько дней на меня обрушился еще один удар: у меня нашли карциному. Срочно нужна была операция.
«Что делать с собакой?» — вот о чем я подумала в первую очередь.
Я отослала брошь Эрнсту Шредеру курьерской почтой. В коротком письме я намеками сообщила ему, что не покупала брошь, а получила ее в подарок от предыдущей владелицы. Еще я поинтересовалась, могу ли попросить его детей в течение двух недель позаботиться о чужой собаке. Эрнст сразу позвонил, рассыпался в благодарностях и обещал в тот же вечер забрать собаку. Он приехал вместе с Аннетт, которую с первых же минут нельзя было оторвать от Дискау. Она с радостью согласилась за ним присмотреть.
Когда Аннетт уже сидела в машине, я тихо сказала:
— У твоей дочери есть сестра, о которой тебе ничего не известно. Подумай хорошенько и реши, волнует ли тебя ее судьба, или ты и дальше не хочешь о ней знать.
Эрнст пожал мне обе руки, не в силах вымолвить ни слова.
Я ужасно боялась наркоза и операции, а ведь раньше никогда не понимала своих знакомых, которые трусили перед визитом к врачу и просто впадали в панику, если выяснялось, что необходима операция. Я даже повторяла: «Для врачей это обычная работа; они каждый день кого-нибудь режут — как на конвейере. Неожиданности здесь просто исключены».
Теперь, когда речь шла обо мне, мое отношение к этой конвейерной работе в корне изменилось. То и дело приходилось читать о пациентах, которые так и не проснулись после наркоза, но благодаря невообразимым техническим ухищрениям еще долгие годы проводили на больничных койках в качестве живых трупов. Впрочем, возможно, что лучшим выходом из моей ситуации и было бы никогда не просыпаться.
В больнице меня поместили в двухместную палату. Нужно было еще раз пройти все обследования. Соседнюю кровать занимала молчаливая женщина средних лет, которая прилежно вывязывала крючком ярко-розовый мешочек для туалетной бумаги. Потребовалось дважды повторить вопрос, прежде чем она ответила, что выписывают ее завтра.
Вечером накануне операции пришел анестезиолог, грек по национальности. Он померил мне давление, изучил результаты лабораторных анализов, электрокардиограмму и снимок грудной клетки, а затем стал расспрашивать, какими болезнями и аллергическими реакциями страдала я и члены моей семьи.
