Саша Южный - Побег из Вечности
– Ну хорошо, – сказал я после некоторого колебания. – Давай помечтаем.
– Тогда будем делать это поэтапно. Вопрос номер один: как выбраться из камеры? – сразу перешел к делу Холст. – Принимаются любые версии, даже самые безумные.
– Перепилить решетку на окне.
– Чем?
– Я где-то читал, что один тип перепилил решетку волосом. Для этого он предварительно макал его в пыль.
– Сколько на это ушло?
– Восемь лет.
Холст покачал головой:
– Длительные проекты оставим на крайний случай.
Мы стали внимательно разглядывать решетку.
– Может, расшатать ее в гнездах? – предложил Холст.
– Или попробовать разобрать кладку, – сказал я.
Такое предложение не годилось. Стены покрывал слой штукатурки: если ее снять, это сразу бросится в глаза.
За три месяца мы не придумали ничего подходящего и оставили мысль бежать через окно. Кроме того, нам не хватило бы длины простыней, чтобы спуститься во двор.
Неудача не выбила нас из колеи – мы всего лишь мечтали. Она только заставила перейти к другому варианту – попытаться уйти через дверь. Мы сидели на кроватях и смотрели на нее. Она была железной, с мощным замком.
– Ты когда-нибудь взламывал двери или, может, вскрывал? – спросил Холст.
– Нет.
– Я тоже. А чем ты занимался до того, как стать юристом?
– Я состоял при Саше Железо, был его адъютантом, если можно так сказать.
– А кто это?
– Уже легенда! Один из самых известных гангстеров Москвы.
– Ого! – удивился Холст. – И ты участвовал в его делах?
– Во многих.
– И убивал людей?
– Приходилось, – ответил я и сменил тему: – Эту дверь можно взорвать.
– Слишком шумно.
Мы некоторое время молчали.
– А если нам кто-нибудь ее откроет? – произнес Холст.
– Например, Азиз! – усмехнулся я.
– Нет, конечно, и не Фарш. А вот Мак…
– Чего ради, – перебил я Холста. – Знаешь, как возникла каста неприкасаемых? В них превратили адептов буддизма, когда в Индии верх взял брахманизм. Неприкасаемым не разрешалось утолять жажду из источников или посуды. Они могли лишь слизывать с листьев росу или пить воду из конского следа. И до них никому не было дела. Их словно не существовало. Но мы еще хуже их. Нас нет в мире. Он нас не касается, и мы его тоже. Не стоит питать иллюзий. Кто нам захочет помочь?
– Но если что-то пообещать?
– Мы можем обещать лишь хорошее поведение и ничего больше. За это нас не выпустят даже в тюремный двор.
– Как знать, – задумчиво произнес Холст.
Теперь днем у нас было развлечение. Мы не мечтали. Это, скорей, походило на разгадку головоломки, у которой нет разгадки. А по ночам каждый из нас оставался один на один с самим собой. Со своими мыслями – это касаемо меня. А Холст со своим ночным безумием. И что хуже, было неизвестно. Он как-то сказал, что погружается в другую реальность. Реальность зверя? Лишь инстинкты и рефлексы? Я же все чаще погружался в состояние глухой обиды. Мысль о том, что я ничего больше не увижу до самой смерти, кроме этой камеры, гнала прочь сон. К этой мысли невозможно было привыкнуть. Я ошибался, когда думал по-другому. Время ничего не меняет. Я просидел четыре года, и ничего не изменилось. Стало лишь хуже. Может, это очень индивидуально? Безусловно, если бы я попал сюда в сорок, а еще лучше в пятьдесят, было бы гораздо проще.
Потом мы все-таки засыпали. И я, и Холст.
Шла первая неделя июля. В Москве, наверное, сейчас тоже жарко, думал я. Жарко и суетно. В фонтанах теплая вода. И только поздним вечером на городской асфальт вместе с пылью ляжет прохлада. А ранним утром по пустым проспектам поплывут поливальные машины. Москва отсюда казалась едва ли не родным домом.
Над горизонтом разгорался восход. Я встал и прикрыл окно. Еще час – и в него потечет тягучая жара. Толстые старые стены хранили прохладу и потому в камере было не жарко даже в самое пекло.
Завтрак принес Мак. Он поставил его на лоток кормушки, заглянул в амбразуру и, вытирая пот с лица, произнес:
– У вас хорошо. Прохладно.
– Так заходи в гости, Мак, посидишь с нами в холодке, поболтаем, – произнес я.
Мак вздохнул:
– Я бы с удовольствием.
Когда он ушел, Холст взял стаканчик с кофе и стал расхаживать с ним по камере.
– Вот что, давай перейдем к следующему этапу, а этот, как покинуть камеру, оставим пока в покое, – предложил он. – Мой отец иногда так делал – когда не мог решить проблему, оставлял ее, а со временем решение всплывало в голове само.
– И что мы будем решать теперь? – спросил я.
Холст остановился, отхлебнул кофе и снова зашагал по камере:
– Будем думать о том, как попасть из внутреннего двора во внешний. На первый взгляд, это практически невозможно.
– Да нет, – возразил я. – На первый взгляд, это как раз возможно. По крайней мере теоретически.
– И как же? – Холст остановился возле меня.
– Маслобойка. Ты же сам говорил, что основная ее часть расположена в башне, а конец выходит во внешний двор. Значит, если ее убрать, останется проход.
– Чтобы ее убрать, понадобится трактор.
– А если разобрать?
Холст задумался.
– Хоть бы раз увидеть, что это за штука.
– Можно спросить у Мака. Это безобидный вопрос – заключенные от скуки интересуются разной чепухой.
Мы сделали это в обед.
– Скажи, Мак, а с маслобойки, что под нами, идет масло в рацион заключенных? – спросил я.
– Вряд ли, – покачал головой надзиратель. – Оно очень дорогое. Холодная выжимка.
– Здоровая штука? – поинтересовался я.
– Машина-то? Не очень, но через дверь не пролезет. Я думаю, ее втаскивали сюда по частям и уже на месте собирали.
Мы с Холстом переглянулись.
– Значит, можно разобрать, – сказал он, когда надзиратель ушел.
– Чисто теоретически, – сказал я.
– Для начала достаточно и этого. Мы ведь еще не собираемся бежать. Пока займемся теоретической разработкой проекта.
Тюрьма представляла собой два примыкающих друг к другу прямоугольника. Большой прямоугольник – это сама крепость со стенами трехметровой толщины, зданием в центре, где держали заключенных, и мощными башнями по углам. Кроме угловых башен была еще одна, где содержали нас. Она стояла посредине восточной стены. Малый прямоугольник – это внешний двор, более позднее сооружение, примыкающее к крепости в районе нашей башни. Там находилось два небольших здания, в которых располагалась администрация тюрьмы и пристройка, примыкающая к нашей башне. В пристройку как раз и выходил второй конец маслобойной машины.
– Ты помнишь, что представляет собой внешний двор? – спросил я.
– Не больше чем ты, – ответил Холст. – Метров сто в длину, примерно семьдесят в ширину. Высота забора метра четыре. Сверху проволока, скорей всего под напряжением.
– Там есть охрана?
– Не заметил. Я был там всего два раза. Когда привезли и когда водили к директору тюрьмы. Посты наблюдения находятся, в основном, на сторожевых башнях крепости и обращены лицом во внутренний двор. Потому как если заключенный вдруг соберется бежать, то сначала он попадет именно туда. Но что этот бедолага будет делать дальше, ума не приложу. Плац отлично простреливается и хорошо освещен. А выход во внешний двор заперт. Вокруг стена десятиметровой высоты и трехметровой толщины. Так что пытаться бежать из основного здания просто бессмысленно.
– Итак, у нас есть решение только по промежуточному этапу – как проникнуть из башни во внешний двор, – сказал я. – Как выйти из камеры, мы не знаем, но, по крайней мере, все вводные у нас перед глазами, и мы можем об этом думать. И что-то все-таки придумать. А вот, как из внешнего двора оказаться на свободе, этого мы никогда не решим, даже теоретически, поскольку не располагаем точной информацией.
– Почему же, – возразил Холст. – Теоретически как раз все просто. Но ты забыл про еще один этап – куда мы побежим, когда окажемся за стенами тюрьмы? Это очень важно. Не одно такое предприятие кончалось крахом из-за того, что узники как следует не продумывали вторую часть побега. Они тщательно прорабатывали, как выбраться за стены тюрьмы, но, стоило им оказаться на свободе, бедняг ловили. Через час, два или пять.
– А ты откуда знаешь? – спросил я.
– Я бегал, – сказал Холст.
– Бегал?! – удивился я. – И как?
– Удачно.
– Тогда почему же ты здесь?
– Это уже другая история. Так что надо думать и о втором этапе. Ты же видел – леса вокруг нет, не спрячешься.
– Река?
– У нас нет лодки, – произнес Холст.
– Как ни крути, нам нужен человек на воле.
– Мак! – сказал Холст. – Выбор у нас невелик: либо Мак, либо никто. Вот только как к нему подобраться?
– Он склонен к общению, – сказал я. – Значит, он либо болтун, либо ему нравятся убийцы, что маловероятно. Либо ему просто не с кем больше поговорить. А если так, то он не очень счастлив в этой жизни. И это уже повод.
