Николай Буянов - Бал для убийцы
И конечно, она была там, подле него. Она сопровождала Карла повсюду, точно преданная собачонка. Она ухаживала за ним, пока он лежал в постели, меняла ему повязки, делала компрессы и поила лекарствами, она последовала за ним в Баден, а после приехала с Карлом сюда, на воды. Мы встретились — она проворковала „Как поживаете, мсье?" на хорошем французском и тактично отошла в сторону, полюбоваться настенным барельефом „Изгнание из рая". Карл проводил ее влюбленным взглядом и ответил на мой невысказанный вопрос:
— Я верю ей как себе. Я обязан ей жизнью, вы знаете об этом? А в марте прошлого года она спасла Студента от ареста в поезде…
— Да, я в курсе, — согласился я. — И я не призываю вас устраивать тотальные проверки, однако…
— Что?
— Поймите меня. Плохо ли, хорошо ли, но я занимаюсь в Боевой организации определенной работой — часто не слишком приятной. И если где-то рядом пахнет серой, я ОБЯЗАН в первую очередь думать о сатане (уж простите за такое сравнение). Пусть потом окажется, что кто-то просто жег спички, пусть надо мной смеются, пусть даже презирают, я вытерплю. Лишь бы…
— Что вы хотите? — холодно перебил меня Лебединцев.
— Не может ли это быть игрой охранки? Департамент частенько санкционирует покушения на неугодных себе. А Лауниц мешал очень многим в верхах, в том числе и Столыпину, и Ниловскиму, шефу охранного отделения.
— Почему же они не взяли меня там, в здании института? Почему бы им не обезглавить Боевую организацию одним махом?
— Потому что премьеру выгодно, чтобы террор продолжался. Если вслед за убийством Лауница последуют еще два-три громких убийства, он войдет к царю с требованием ввести в столице военное положение, и царь согласится. А потом — отмена свобод, роспуск Думы, конец… Продолжать борьбу в таких условиях.»
— Мы будем бороться в любых условиях, — твердо сказал Карл. — А что касается Думы… Многого ли она достигла? Болтовня и игра в демократию, ничего конкретного.
Он немного постоял у чаши с нарзанным источником, наблюдая за беззаботно играющими детьми. Нахмурился, потер ладонью грудь — видно, рана еще напоминала о себе.
— Я никогда не откажусь от террора. Россию не поднять разговорами о всеобщем равенстве — это вам не Англия и не Америка. Обыватель будет спать в своем теплом болоте до тех пор, пока не увидит перед собой конкретный пример, героя-одиночку… А таких героев мало, Аристарх Францевич. И я не позволю никому сомневаться в тех, кого люблю.
Он посмотрел на меня так, что я понял: наш разговор окончен. А еще я внезапно осознал, что приобрел в лице Карла… если не врага, то — противника. Страсть ослепила его или что-то иное, но именно с того момента, с той самой встречи началось мое падение. Я стучался и не мог достучаться до друзей, до тех, кому верил, — иные даже обвиняли меня в желании развалить террор изнутри (меня, живую легенду, соратника Элеоноры Войчек, Савинкова и Бурцева!)
Я почти ненавидел эту девчонку. Я знал, что она принесет нам беду. В моих снах эта беда почему-то принимала образ лавины, которая когда-то погребла под собой тихий горный отель в Финляндии, где в холле звучало пианино и золотистая форель беззаботно плескалась в маленьком рукотворном пруду…»
Глава 12
Утро было пронизано серостью и хмарью, не спасали ни цветные лампочки на столбах, ни отсыревшие гирлянды, ни унылый фанерный Дед Мороз на фасаде кинотеатра напротив (краска поползла, нос разбух, точно у пьяницы со стажем). Хотя, возможно, дело не в температуре и влажности воздуха — просто окружающий мир имеет странное свойство точно копировать человеческое настроение. Майя нехотя взглянула в окно: свинцовые тучи над головой, серый снег на крышах домов и машин на стоянке во дворе. Только Севушкин БМВ сладко дремал в персональной «ракушке».
— Проснулись?
О черт! Майя в мгновение ока нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. «Как же я могла забыть…»
— Я сварил кофе.
— Спасибо, — сухо сказала она, стараясь не смотреть на поднос с рогаликами и дымящейся кружкой. Кофе в постель ей подавали впервые в жизни. — Я не слышала, как вы встали.
— Я встаю рано. Я вообще жаворонок.
— Да? — Она с сомнением оглядела массивную фигуру школьного директора, облаченную в ее махровый халат для ванной. — Выйдите, мне нужно одеться.
Он молча развернулся и исчез, тактично прикрыв дверь. Майя запустила руку под подушку, нащупала теплую рукоять пистолета и слегка успокоилась — наивно, конечно: что мешало ему придушить ее подушкой во сне, или ударить по голове бошевской кофеваркой, или воткнуть в горло кухонный нож… Вместо этого школьный директор, как хорошо выдрессированная собака, провел ночь на кухне, где жестокосердная Майя постелила ему коврик (раскладушки в хозяйстве не нашлось). Удивительная деликатность для маньяка. Впрочем, тут же призналась она себе, я уже не уверена, что он маньяк. То есть он мог состряпать себе алиби (пообещать завхозу Еропычу место завуча или новенькую «Волгу» в подарок), однако…
Однако такая предусмотрительность плохо вяжется со всем остальным: убийством мальчика (ведь он выдавал себя с головой!), совсем уж никчемным побегом, визитом ко мне — и тем объяснением, которое он в конце концов нашел: «Я хочу, чтобы вы мне помогли».
— В чем?
— Доказать мою невиновность.
Она усмехнулась:
— Вы с ума сошли.
— Почему?
— Во-первых, я не следователь. То есть не профессионал…
— Профессионал уже управился: натравил на меня всю городскую милицию…
— Во-вторых, чтобы что-то пытаться доказать, надо быть уверенным самому.
— Опять двадцать пять! Вы все еще сомневаетесь?
— В-третьих, я должна работать. Зарабатывать хлеб насущный. Тем более что вы, кажется, предлагаете мне вас кормить. Денег ведь у вас нет.
— Я отработаю, — буркнул Гоц.
— Каким образом?
— Прибью вешалку в прихожей. Починю бачок в туалете.
— Вы просто кладезь талантов…
— Кстати, а чем вы занимаетесь?
— Даю частные уроки английского. (Завтра после обеда придут ученики, вспомнила она вдруг. Двое абитуриентов, один румяный работяга из вечерней школы и две школьницы старших классов, мечтающие о карьере секретуток в богатом офисе.)
— Даете уроки? Здесь? — озадаченно спросил Гоц.
Майя посмотрела на свою неубранную постель.
— Ну, не конкретно здесь. За столом в гостиной.
Он огорчился.
— Это плохо.
— Вам что-то не нравится? Идите в милицию, вас там примут с распростертыми объятиями, — зло сказала она, неожиданно поняв, что без боя сдала свои позиции. Не ради, конечно, полузнакомого алкоголика в бегах — просто оставалась нераскрытая тайна, которая будоражила воображение (слишком живое) и вызывала зуд в кончиках пальцев… И — смерть мальчика, гномика в желтом трико и капюшоне, не давала покоя. Это было не по правилам: оставлять его смерть неотмщенной.
Завтракали они молча, сидя друг против друга за кухонным столом и тщательно глядя каждый в свою тарелку, точно пожилые супруги после ссоры — уже присмиревшие, но еще не отошедшие от взаимных копеечных обид. Так же молча, без понуканий, Гоц собрал грязную посуду, уволок в раковину и включил воду. Майя несколько минут наблюдала за ним, потом прошла в прихожую и принялась одеваться, удивившись про себя: «Странно, после всего, что произошло за истекшие сутки, я еще способна совершать обычные бытовые действия. Есть рогалики, пить кофе, укрывать у себя преступника (или не преступника, или преступника, но очень хитрого, сумевшего все-таки проделать брешь в моей уверенности), смотреться в зеркало…» Впрочем, нет. К зеркалам она с некоторых пор стала испытывать необъяснимое отвращение. Словно боялась увидеть в них нечто — то, что не должно было там отражаться…
— Куда вы собрались? — спросил Гоц из кухни.
— На похороны, — сухо ответила Майя. — Сегодня хоронят Гришу.
Он подошел, прислонился к дверному косяку, сложив мощные руки на груди. Потом спрятал их за спину, потом сунул в карманы — он явно не знал, куда их девать.
— Если вы так твердо уверены, что я убийца, то почему не сдадите меня органам?
Она задумалась.
— Есть одна маленькая деталь… Вернее, не деталь, а так, странность…
— Какая?
— Вы говорили, будто кто-то рассмеялся в подвале. Там, где вы наткнулись на мертвого мальчика. Даже не рассмеялся, а…
— Хихикнул, — подтвердил Гоц. — Будто пытался подавить истерику.
— Я слышала нечто подобное. В школе, за несколько минут до пожара. Я вошла в пустой класс, чтобы взять вино, и прикрыла дверь за собой — боялась, как бы Эдик не застукал. И услышала в коридоре шаги и смех.
— И вы до сих пор молчали…
— Про шаги я сказала следователю — кажется, он не поверил. А смех мог мне почудиться: дверь-то была закрыта. — Майя помолчала. — Если бы не этот смех — я бы даже доносить на вас не стала. Просто пристрелила бы.
