Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят
Каким бы безрассудством это ни могло показаться – сейчас я с трудом верю, что я это сделала, – но я распахнула дверь и вошла.
Отец стоял перед открытым стеклянным ящиком, и в его руках лежало оружие чрезвычайно зловещего вида.
Я часто заглядывала в этот ящик и помнила, что табличка гласила: табельный револьвер марки «Раст Гассер», модель 1898 года, сделан в Вене для Австро-Венгерской армии. Хотя эта штука заряжается всего лишь восемью восьмимиллиметровыми патронами, по ее виду сразу понятно, что этого достаточно.
«Злобный» – вот каким словом Даффи описала бы этот револьвер.
Мой мозг вскипел. Что я могу сказать?
– Вы хотели меня видеть? – спросила я. Это единственное, что пришло мне в голову.
Отец удивленно взглянул на меня – почти виновато и да, словно во сне.
– О, Флавия… да… я… но только позже. Наверняка еще нет семи часов?
– Нет, сэр, – ответила я. – Нет еще. Но я решила явиться пораньше, чтобы не заставлять вас ждать.
Отец не обратил внимания на мою извращенную логику. Явно в моих словах не было смысла, но отец, кажется, ничего не заметил. Медленно, словно револьвер сделан из хрусталя, он вернул его в ящик и провел ладонью по лбу.
– Барсуки, – произнес он. – Я думал отпугнуть этих маленьких паршивцев. Они совершенно разорили западную лужайку.
Мое сердце сжалось. Даже я могла бы придумать предлог получше. О чем только он думает? Что проносится в его голове?
– Очень мило с твоей стороны, – начал он, имея в виду мой ранний приход, но не успел он продолжить, как я его перебила:
– Я хотела сказать, что мне очень стыдно из-за завещания. Я не думала, что причиню вред. Я не хотела проявить неуважение.
Нет нужды рассказывать ему про мой провалившийся план воскрешения Харриет. Чем меньше сказано об этом, тем лучше.
Да, отцу ни к чему знать об этом.
– Сэр Перегрин счел своим долгом проинформировать меня, что гроб твоей матери был поврежден.
Черт бы побрал этого человека! У министерства внутренних дел ни стыда, ни совести! И сердца тоже нет!
– Да, сэр, – признала я, собираясь с силами.
Я ждала, когда падет удар. Какое наказание ни планирует отец, это явно будет конец Флавии де Люс.
Вот и все, – подумала я. – Меня отправят либо в «Уормвуд Скрабс»[23], либо в приют для девочек-правонарушителей на Собачьем острове.
Я наблюдала, как он поднимает руку и чешет переносицу большим и указательными пальцами.
Когда он заговорил, в его голосе прозвучал не гнев, а бесконечная печаль.
– Я собираюсь отослать тебя, – произнес он.
30
Отослать меня? Немыслимо!
Не могу даже описать, что творилось в моей голове.
Это был даже не шок.
В этот миг я поняла, как себя чувствует корова на скотобойне, когда тот, кто должен был ее покормить, валит ее с ног ударом между глаз.
Только из-за того, что я вскрыла гроб матери?
Я неверяще уставилась на отца. Этого просто не может быть. Это сон, ночной кошмар.
– Зная тебя, – добавил он, – я бы очень удивился, если бы ты этого не сделала.
Удивился, если бы не сделала?
О чем он говорит?
В какую кроличью нору я угодила? Кто этот незнакомец, одетый в костюм моего отца, и почему он несет такую чушь?
Может, я умерла, только еще не поняла этого, и угодила в Ад, где меня будет вечно карать это невразумительное пугало, принявшее образ моего отца?
Удивился, если бы не сделала?
– Это так похоже на тебя, Флавия. Должен сказать, я ожидал, что ты выкинешь что-то в этом роде.
– Я, сэр? – Глаза распахнуты, челюсть отвисла.
Отец покачал головой.
– Я несколько раз говорил тебе, как ты похожа на мать, и более всего именно сейчас – в этот самый момент.
– Простите, – сказала я.
– Простить? За что?
В моей душе забурлила старая тоска, и глаза наполнились слезами.
– Не знаю.
– Так бывает, – мягко произнес отец. – Люди часто не знают.
– Да, – согласилась я.
Звучит абсурдно, но мы с отцом вступили в разговор. Такое бывало лишь несколько раз за всю мою жизнь, и каждый раз у меня кружилась голова, как будто я иду по веревке, натянутой между двумя деревьями в саду.
– Я хотела вернуть ее к жизни, – выпалила я.
Я не хотела, но все равно проболталась.
Отец снял очки и тщательно протер их носовым платком.
– В этом нет необходимости, – наконец ласково произнес он. – Твоя мать действительно вернулась ко мне – в тебе.
Теперь мы оба были на грани слез, сдерживаемые только тоненькой ниточкой знания, что мы оба де Люсы. Я хотела прикоснуться к нему, но знала свое место.
Любовь на расстоянии вытянутой руки – таким должен быть наш семейный девиз, а не вымученная игра слов Dare Lucem.
– А теперь, – заговорил отец, – мы должны продолжать.
Он произнес эти слова с такой решимостью, будто он Уинстон Черчилль собственной персоной. Могу представить его настойчивый голос, льющийся из радио в гостиной: «Мы должны продолжать».
Мой мозг воскресил звуки ликующей толпы на Трафальгар-сквер. Я чуть ли не видела развевающиеся флаги.
– Я пренебрегал твоим образованием, – сказал отец. – Ты кое-что смыслишь в химии, но химии недостаточно.
Кое-что смыслю? Мои уши подводят меня?
Химии недостаточно? Химия – это все!
Энергия! Вселенная! И я – Флавия Сабина де Люс.
Химия – единственная настоящая вещь. Все остальное – лишь пена на бульоне.
Отец потушил наш едва начавшийся разговор ледяной водой, не успел он по-настоящему разгореться.
Кое-что смыслю, да уж!
Но он не закончил.
– Может, потому что твои сестры старше, у них было несправедливое преимущество. Пришло время заняться твоим просвещением.
Я оцепенела. Почувствовала, как у меня немеет лицо.
– Я обсуждал этот вопрос с тетей Фелисити, и мы пришли к полному согласию.
– Да, сэр?
Я – узник за решеткой, хватающийся за прутья так, что костяшки пальцев побелели, и ждущий, когда судья покроет свою голову черным платком и провозгласит смертный приговор.
«Да смилостивится Господь наш вашей душой».
– Канадская школа твоей матери, Женская академия мисс Бодикот, согласилась зачислить тебя с осеннего семестра.
Повисло тошнотворное молчание, и потом мой живот сделал то, что он делает, когда одетый в форму лифтер в магазине «Армия и флот» хитро тебе улыбается и переводит рычаг в положение «вниз».
– Но отец, а расходы?
Хорошо, признаю: я барахтаюсь в поисках отговорок.
– Поскольку твоя мать завещала Букшоу тебе, полагаю, будет верно сказать, что расходы больше не будут проблемой. Разумеется, предстоит решить еще много вопросов, но как только все будет должным образом…
Что?
– Конечно, тетя Фелисити и я будем выступать твоими опекунами, пока…
Прошу прощения? Букшоу мой? Что за жестокая шутка?
Я заткнула уши пальцами. Не хочу это слышать.
Отец бережно отвел мои руки, и его ладони оказались на удивление теплыми. Наверное, впервые он по собственной воле дотронулся до меня, и мне захотелось снова заткнуть уши пальцами, чтобы он опять это сделал.
– Букшоу? – выдавила я. – Мой? А Фели и Даффи знают?
Жестокая мысль, но она первой пришла мне в голову и я высказала ее, не успев сдержаться.
– Нет, – ответил отец. – И я предлагаю тебе не говорить им об этом, по крайней мере какое-то время.
– Но почему?
В глубине души я уже хвасталась своим королевством на манер Генриха VIII:
Тебя я изгоняю, гордячка, и тебя, о книжный червь,
На отдаленный остров каяться в своем нахальстве
И ждать, когда я смилуюсь…
Ответ отца прозвучал нескоро, как будто он выуживал слова из прошлого, одно за другим.
– Давай я попробую объяснить тебе это следующим образом, – наконец произнес он. – Почему ты никогда не добавляешь воду в серную кислоту?
– Из-за экзотермической реакции! – воскликнула я. – Концентрированную кислоту всегда надо добавлять в воду, а не наоборот. Иначе она сыграет злую шутку с твоей комнатой!
От одной мысли об этом я задрожала от волнения!
– Именно, – сказал отец.
Разумеется, я сразу поняла, к чему он клонит. О, какой мудрый человек мой отец!
Но тут в мои мысли вторглось настоящее. Я осознала его слова.
Мне придется уехать из Букшоу.
Мне захотелось броситься на пол, лупить по нему руками и ногами и кричать, но, конечно, я не могла.
Это просто несправедливо.
– Я сделал для тебя все что мог, Флавия, – продолжил отец. – Несмотря на яростные возражения остальных, я прилагал чертовски большие усилия, чтобы оставить тебя в покое, а это кажется мне самым драгоценным даром, которым можно наградить ребенка.
На меня нахлынуло понимание.
Я всегда считала себя такой умной и даже не подозревала, что все это время отец был моим соратником.
– Конечно, мы будем по тебе скучать, – добавил он и умолк, потому что к этому моменту мы оба задыхались, словно рыбки гуппи.
