Дмитрий Вересов - Завещание ворона
Со временем турки вытеснили немцев — не столько в буквальном смысле, сколько энергетически. Они богатели, обгоняя в этом отношении аборигенов, расправляли плечи, обильно прирастали детишками и выписанными из дома родственниками. С немцами же происходило обратное: те, кому хоть как-то улыбалась фортуна, норовили быстрей перебраться в другие районы, а оставшиеся скукоживались, теряли жизненный градус, без боя уступали первородство смуглым, говорливым пришельцам.
Но некоторые селились здесь потому, что нравилось.
— Сейчас в это трудно поверить, но когда-то здесь был самый отвязный райончик в городе. Травка на каждом углу, и ни одной сытой филистерской рожи, ни одного шуцмана, особенно с наступлением сумерек. Боялись, гады! — рассказывал друзьям и постояльцам Северин, седой, жилистый, с острыми, как у эльфа, ушами.
У Северина была богатая биография. В юности удрал из дому, ходил по морям, партизанил в Намибии, Бирме, Никарагуа, искал золото инков, пересидел в нескольких тюрьмах разных стран, ишачил на аравийских нефтепромыслах, вернулся убежденным пацифистом и анархистом, на оставленное бюргерами-родителями наследство прикупил дом на Кох-штрассе, в трех кварталах от исторического Checkpoint Charlie, выращивал во внутреннем дворике марихуану и за символическую плату сдавал жилье братьям по духу. К их числу безусловно относилась юная американская парочка, прибывшая три дня назад по рекомендации общих друзей, — негр и белая девушка, в одинаковых дредах, прикрытых одинаковыми красно-желто-зелеными беретами.
Ребята покидали рюкзачки в отведенную им комнату, с гитарой и барабанчиками спустились во дворик. Гостеприимный хозяин потчевал их пивом и травой, а они его — ритмичными, душевными рэгги и лондонскими новостями. Потом парень догнался «колесами» и вырубился, а девчонка, внезапно посерьезнев, в нескольких лаконичных предложениях изложила Северину цель их приезда в Берлин.
— Да-а… — протянул после долгой паузы Северин, вглядываясь в цветные фотографии. — Если то, что ты говоришь — правда, значит, правда и то, о чём ты не говоришь. А если это так, то я вряд ли смогу помочь вам.
— Двадцать процентов.
Северин лишь молча улыбнулся.
— Тридцать? Сорок?
— Нет — даже за девяносто.
— А Рик говорил, что ты можешь все, — разочарованно проговорила девушка.
— Почти все, — уточнил Северин. — Угнать машину из запертого гаража, подделать документ, изготовить фальшивый паспорт, вытащить кошелек у зазевавшегося бюргера, в конце концов, голыми руками лишить человека жизни. Другой вопрос — хочу ли я все это делать? Нет, не хочу. Равно как не хочу носить цветы на ваши могилки или бегать по адвокатам, составляя петицию об условно-досрочном освобождении. Потому что любая попытка сбыть эту вещь, с моей ли помощью или без нее, может закончиться только так. Вас либо прикончат, чтобы самим завладеть драгоценностью, либо сдадут легавым, чтобы получить обещанное вознаграждение…
— А почему ты решил, что за нее назначена награда?
— Дитя, дитя, дитя… Да будь товар чистый, ты давно бы выставила его на Сотби, а не моталась бы по свету и не втюхивала старым проходимцам вроде меня… Между прочим, вы что, так и перлись через все границы с этой штуковиной?
— Зачем? Она приехала самостоятельно, причем в такое место, где никому и в голову не придет искать ее… Кстати, кое-кто только что похвалялся, будто может изготовить любой документ? Хотя бы это сделаешь для меня? В долгу не останусь…
* * *— Их виль… Простите, кто-нибудь говорит по-английски?
Розовый немчик в будочке у турникета оторвал взгляд от Умберто Эко в бумажной обложке и, увидев, что девчонка прехорошенькая, расплылся в улыбке.
— К вашим услугам, мисс.
— Добрый день! Понимаете, у меня возникла проблема…
Должно быть, обрадовавшись, что наконец-то может поведать кому-то о своем затруднении, девушка говорила быстро, взволнованно, сбивчиво. Юный вахтер понимал далеко не все, но не перебивал, откровенно любуясь иностранкой. Даже многочисленные африканские косички, обычно нелепые на европейских головках, удивительным образом гармонировали с большими, как у серны, миндалевидными карими глазами, придавая незнакомке вид экзотический и таинственно-манящий.
— Так к кому я могу обратиться? — закончила она вопросом.
Вахтер растерянно заморгал.
— Альзо, фройляйн… Ой, извините… То есть, к нам по ошибке попали ваши вещи? Я правильно понял?
— Да. Я приехала на Берлинский конкурс фольклорных ансамблей, но в лондонском офисе что-то напутали и вместо «Дойче Опер» переслали весь мой реквизит в «Штаат-Опер»…
— Неудивительно, такая путаница здесь происходит все время. Стены давно уже нет, а наш Берлин до сих пор — два города в одном. Два международных аэропорта, две центральных улицы, две городских ратуши, два университета, две национальных оперы. Мы, на Унтер-ден-Линден, то есть, на Востоке, а «Дойче Опер» в Шарлоттенбурге, это Запад…
— И там мне послезавтра выступать. А не в чем… Так вы поможете мне разыскать мои вещи?
— Почтовыми отправлениями у нас занимается экспедиторский отдел. На чье имя была посылка?
— На мое.
Она протянула вахтеру раскрытый паспорт с американским орлом.
— Энн… А я Дитер Хофбауэр, очень приятно… Момент… — Вахтер набрал трехзначный номер, пролаял в трубку что-то вроде «хенде хох», произнес длинную немецкую фразу с вопросительным завышением на конце, выслушал короткий ответ и, сказав «данке», повесил трубку. — Вы бы присели, Энн. Они просмотрят все документы и перезвонят.
— Спасибо, я постою.
Она занялась изучением развешенных по стенам фотографий и афиш, глянула на доску, пестревшую многоцветными объявлениями. Обернулась на телефонный звонок. Вахтер молча слушал, при этом невесело кивал, закончив разговор, обратился к ней.
— К сожалению, на ваше имя ничего не поступало.
— А это не могло как-нибудь пройти мимо них? Ведь на коробке наверняка было написано «конкурс», и она могла сразу попасть к устроителям какого-нибудь конкурса, минуя администрацию оперы. Вот смотрите, — она показала на большой плакат, изображавший поющего юношу во фраке и девушку в пышном белом платье. — Финал конкурса молодых вокалистов имени Ольги Баренцевой. Может быть, есть смысл обратиться к кому-нибудь, кто занимается этим конкурсом… Ну, Дитер, милый, я вас очень прошу, это так важно для меня…
Она едва сдерживала слезы.
— Да, Энн, я попробую…
Следующие пять минут казались вечностью. Но и они истекли.
Вахтер положил трубку и обратил к ней сияющий взор.
— Ну вот, похоже, ваши вещи отыскались. Третий этаж, кабинет двадцать восемь, господин фон Тресков. Там на двери такой же плакат, так что не ошибетесь…
Господин фон Тресков, во внешности которого и впрямь наличествовало что-то рыбье, был корректен, но по-немецки педантичен. Не угодно ли юной леди предъявить документ, подтверждающий, что она в действительности является тем лицом, за которое себя выдает? Паспорт? Зер гут! Программа фольклорного конкурса в «Дойче-Опер»? Так-так… Ах, американо-ямайский коллектив «Кул Тафари»? Зер гут! Данке шён, юная леди, прошу на месте проверить содержимое, после чего оставить расписку, что передано в целости и сохранности… Да, разумеется, можно по-английски…
Энн сняла оберточный пластик, сорвала бумажную обертку с фанерного ящичка, размером с большой художественный альбом, выдвинула крышку и высыпала содержимое на стол. Она брала в руки каждый предмет по очереди и укладывала обратно в ящик. Два веера. Кожаный амулет на ниточке. Пять бисерных фенечек на руки, и одна, пошире и подлиннее, на шею. Красно-желто-зеленая тюбетейка, той же гаммы шаль и тонкие шаровары. Набор металлических украшений, блестящих, как новая консервная банка, — перстеньки, ручные и ножные браслеты, корона, чешуйчатый поясок…
— Все на месте…
Господин фон Тресков поднял руку, призывая ее подождать — он начал важный телефонный разговор.
Должно быть, он не только родился в Восточной, еще недавно социалистической Германии, но и обучался где-нибудь в Москве. Во всяком случае, по-русски он говорил довольно чисто, лишь интонации выдавали в нем немца.
— О, господин Баренцев, какая честь… Да, господин Баренцев, мы все с волнением ждем… О да, Ольгу Владимировну мы разместили в лучшем номере отеля «Хилтон»… Да, мы предлагали, но ваша матушка предпочла «Хилтон», поскольку это совсем рядом с оперой… Ах, так? О, мы несказанно счастливы, ваше присутствие, несомненно… Буду счастлив лично… Да, и небольшой банкет после концерта. Министр культуры, бургомистр, несколько депутатов, выдающиеся деятели культуры, почетные гости… Да-да, и позвольте заверить вас, что если бы не ваше щедрое участие…
Фон Тресков положил трубку, обтер пот с раскрасневшегося лица, тихо выдохнул:
