Ирина Мельникова - От ненависти до любви

Тогда, подобрав сухую сучковатую лесину, я приставила ее к порогу и забралась наверх. Дверь поддалась неожиданно легко, но вместо скрипа я услышала нежнейший «малиновый» звон. Чудеса продолжались. Только сейчас я увидела небольшой, величиной с детский кулак, колокольчик. Он висел под коньком на длинной кожаной тесемке, которая порвалась, как только я за него взялась. На колокольчике, покрытом зеленовато-сизой патиной, было выбито: «Заводъ Филарéта Горéлова».

Я почти по-пластунски преодолела порог, как вдруг на голову мне прыгнула какая-то мохнатая тварь. Заорав от страха, я отпрянула назад, сорвалась и заскользила, сшибая сучки, вниз по жерди. Приземлилась в мох и сквозь летавший вокруг пух узрела отброшенную мной связку из трех глухарей, успевших превратиться в мумии. Видно, висели они здесь с незапамятных времен.

Я выплюнула забивший рот пух, и тут на зубах у меня что-то скрипнуло. Мне показалось – камушек. Я сплюнула его на ладонь и обомлела: золото!.. Подхватив карабин, снова влезла наверх. Под крышей висели связки полуистлевших соболиных и беличьих шкурок. Несколько десятков. Я не ошиблась. Это был заброшенный охотничий лабаз. Но главное, на пыльном полу под шкурками виднелась кучка желтого песка! Я, как старатель, осторожно сгребла крупицы золота в ладонь и переложила на оказавшийся под рукой кусок бересты. Оставшееся богатство собирала уже на ощупь, среди шерсти и пыли. Наверняка часть все-таки завалилась между щелястыми половицами. Ползая на коленях, я обследовала все вокруг, и тут на глаза попалась небольшая, похожая на женский ридикюль сумочка или, скорее, кисет из оленьего камуса. На ней с удивительным вкусом мелким бисером был вышит орнамент. Светлый мех сумки красиво сочетался с окантовкой из синего и оранжевого фетра, выцветшего и запыленного.

Я раскрывала ее медленно, как страстный картежник последнюю, решающую карту, боясь вспугнуть удачу. Есть! И здесь золото. Почти половина кисета! Вот сюрприз так сюрприз!

Я запустила руку в кисет. В нем хранились самородки крупнее. Некоторые из них достигали размеров с горошину, а некоторые – с бобовое зерно! Но это было не все. Вперемешку с самородным золотом я разглядела на ладони несколько потемневших золотых монет, но не круглых, а удлиненных, похожих на лепестки цветов. И еще странную фигурку, тоже золотую, что-то вроде медальона, грубой ручной работы.

Чтобы рассмотреть находку получше, я поднесла ее под пыльный луч света, проникавший сквозь дыры в крыше. Женская головка. Пышные волосы, рот раскрыт, словно в крике, вместо глаз – отверстия… Мне стало жарко, потому что я тут же вспомнила рассказ Петра Аркадьевича. Золотая Баба? Это слишком! Я машинально достала сигарету и присела на пороге. После двух затяжек елки перед глазами поплыли, и я снова чуть не свалилась с лабаза. Видно, с голодухи, ведь ничего не ела с раннего утра.

«Интересно, чей это лабаз?» – рассуждала я. Почему его оставили без внимания охотники, тот же Шихан, наконец? Ведь он излазил всю тайгу до Хан-Таштыка, наверняка и дальше бывал. Лабазом давно не пользовались. Судя по ветхости шкур, лет этак десять или двадцать. Не иначе хозяина – охотник то был или дикий старатель – смерть подстерегла где-то в тайге. В противном случае он бы вернулся за своими сокровищами.

Я выглянула наружу. Дождь прекратился, сквозь серую мгу проступили участки ослепительно-голубого неба. Так частенько бывает в горах. То грянет чуть ли не зимняя пурга, то свалится грозовая туча. Погрохочет, поблистает молниями, щедро омоет дождем тайгу и горы, а глядишь, тут же опять засияло солнце, и все вокруг ожило, заиграло, запело, радуясь жизни.

Загасив окурок о подошву ботинка, я вернула золотую головку в кисет, спрятала его в нагрудный карман, застегнула на пуговицу и, спрыгнув на землю, отбросила лесину подальше. Через сотню шагов оглянулась. Все ж не дурак был тот охотник, что соорудил этот лабаз. В таких дебрях его можно рассмотреть разве что с воздуха, и то случайно. Солнце, склонившись к западу, светило сквозь легкую дымку – все, что осталось от недавней тучи. «Надо торопиться!» – подумала я, пробираясь среди камней и вглядываясь в маячившую впереди темную чащу.

Странное беспокойство не покидало меня. Возможно, потому, что я шла по незнакомым местам, или оттого, что слишком долго не появлялась знакомая тропа. Я отошла от лабаза с полкилометра. И пень, и сруб давно скрылись из глаз. Но я по-прежнему ничего не узнавала и даже засомневалась: неужто иду вдоль тропы?

Наконец я остановилась, пытаясь сориентироваться, куда двигаться дальше. Беспокойство переросло в тревогу. Почти физически ощутимая, она, как перед страшной грозой, витала в звенящем от тишины воздухе. Будто по дьявольскому сценарию, откуда-то снизу, из ущелья, донесся жуткий крик птицы, похожий на младенческое «у-а-а! у-а-а!»…

Я устремилась вперед, решив обогнуть нагромождение камней – курумы, усеявших склон горы. Я карабкалась, хватаясь за гибкие ветви стланика, на огромные глыбы, а то скользила по ним вниз, но каменная «река» не кончалась. Пару раз я переходила ручьи, довольно полноводные, и с тревогой поняла, что они мне не знакомы.

И тут в месиве камней, мхов и сухих веток заметила большую кучу хвороста: толстенные ветки, почти деревья, были сложены как попало, но именно сложены, а не нападали сами собой. Возможно, кто-то заготовил их на дрова? Я присмотрелась. Более мрачного места я еще не видела. Разве что Поганкину Марь во сне. От этих воспоминаний стало еще страшнее.

Я потянула за ветку и, вскрикнув от неожиданности, отпрянула в сторону. На меня в упор смотрела человеческая глазница! Желтые зубы скалились в злорадной усмешке. Дальше показались клочья одежды и торчащие ребра. Грудная клетка у бедняги оказалась развороченной. Такую рану мог нанести только медведь. Страшная смерть.

За спиной вдруг раздался негромкий звук, похожий на вздох. Бросив руку на цевье карабина, я резко обернулась. В метре от меня плавно покачивалась пихтовая ветка. Может, птица взлетела или бурундук пробежал… Окаменев от страха, я смотрела на нее, а ногой уже нащупывала под мохом длинный предмет. Еще не нагибаясь, я догадалась, что это ружье. На ложе виднелись следы медвежьих клыков и когтей. Затвор намертво приржавел к патроннику.

…Ну, кто же ходит на медведя с берданкой 32-го калибра! С ней только на белок охотиться. Местные охотники стараются вообще не задевать медведя, он для них – тотемное животное. Если случайно и убивают, то устраивают целый ритуал с песнопениями и танцами вокруг головы и все валят на безбашенных русских…

Выше на холме лежал полуразвалившийся ящик, срубленный из бревен лиственницы. Только увидев прислоненные рядом к дереву полусгнившие лыжи, выступавший из-под моха остов волокуши, на которой охотники когда-то перетаскивали до зимовий нехитрый скарб, и висевшие над лыжами остатки шаманского бубна, я поняла, что это не простой сруб.

Коренные жители этих мест, по обычаю предков, не закапывают умершего шамана, а заворачивают в шкуры и кладут с ружьем в деревянный саркофаг, который устанавливают на том самом месте, где когда-то камлал шаман и где обитает дух – хозяин священной горы. Рядом оставляли его вещи, развешивали на дереве одежду и шаманские атрибуты, которые должны понадобиться в иной жизни и не должны оставаться там, где жил шаман.

Подавив отвращение, я бросила взгляд на бренные останки. Значит, медведь достал шамана после смерти? Вдруг появилось чувство, что я нахожусь у входа в потусторонний мир и пытаюсь заглянуть в замочную скважину.

– Ко-ко-ко-ко… – по-куриному закричала впереди глухарка. Я вздрогнула от неожиданности.

Подул ветер и снова принес дождь. Я ускорила шаг. Одна-единственная мысль билась в голове: скорее, скорее вырваться из жутких камней и бурелома. Тайга вокруг скрипела, кряхтела, стонала. Чтобы уберечь глаза, я прикрывала лицо от веток прикладом, выставленным вперед, как щит.

Провалившись в один ручей по колено, в другой – по пояс, я полезла напролом, проклиная и дождь, и ветер, и тайгу, и свою работу. Склон не кончался. Судя по времени, я прошла не меньше десятка километров. Но где же проклятый Хан-Таштык? Разумом я понимала: на этой горе невозможно заблудиться, но на меня все чаще накатывала паника.

Быстро и неотвратимо сгущались сумерки. Вдруг я увидела следы на узкой, в лужах тропе. Она проявилась у меня под ногами, как по заказу. Было похоже, что прошли люди, но в какую сторону? Ямки следов на глазах заливало водой. Я подула на пальцы. Они совсем закоченели под холодным дождем. Слегка отогрев их таким способом, я выстрелила из карабина. Ответом был все усиливающийся свист ветра.

Я огляделась. Придется ночевать в тайге. Надо подыскать подходящее дерево с густой кроной, чтобы устроить под ним ночлег. Но что это? Прямо возле ног я разглядела знакомую лесину с обломанными сучьями, а чуть дальше темнел огромный пень… Бог мой, все это время я ходила по кругу, и счастливо обретенная тропа вновь вывела меня к лабазу! Я выругалась сквозь зубы. Черт! Это были мои собственные следы!