Маленькие милости - Деннис Лихэйн
Кармен кивает:
– Я часто об этом думаю: сказать, что ты убьешь любого, кто тронет твоего ребенка, легко. Но есть законы, последствия. За убийство сажают, и выходит, что ребенок будет расти без тебя.
– Только закон и отличает нас от животного царства.
– А родители той девочки тоже так думают?
– У нее только мать.
– И что она за человек?
– Та еще штучка, – усмехается Бобби. – Будь у меня во взводе штук пять таких, мы предотвратили бы ту чертову войну в зародыше.
– Погоди, речь все еще о женщине?
– О, это особый сорт. Таких выращивают только в трущобах Южки.
– Она тебе как будто нравится.
– Ну да, – кивает он, затем замечает, как нахмурила брови Кармен. – Нет-нет-нет, ты не подумай. Не в этом смысле.
– А в каком?
– Ну… – Он задумывается. Как можно описать Мэри Пэт Феннесси? – Ее словно никто не учил, что иногда нужно остановиться. И даже не сказал, что это нормально.
– Остановиться?
– Ну или расслабиться. Не знаю, поплакать… Дать волю эмоциям… – Он подбирает слова. – Каким-нибудь кроме гнева, по крайней мере. Вот я, когда вижу сына, обнимаю его так крепко, что он просит отпустить. Я вдыхаю запах его волос, его кожи. Иногда прижимаюсь грудью к его спине, чтобы ощутить, как бьется его сердце. Он уже почти совсем взрослый и скоро станет этого стыдиться, поэтому я пользуюсь моментом, пока могу.
Она кивает, ее взгляд смягчается, а палец поглаживает его ладонь еще нежнее.
– Бьюсь об заклад, – продолжает Бобби, – эту Мэри Пэт никто так в жизни не обнимал.
– Отчего-то мне кажется, что ты хороший отец, – говорит Кармен.
– Никого нельзя назвать хорошим отцом, пока он не умер.
Она мотает головой:
– Афоризм звучит не так[35].
– Знаешь древнегреческий? – Он улыбается.
– Только философов. Монашки вдолбили.
– Терпеть не могу монашек! – выпаливает Бобби.
– Я тоже. Хотя их есть за что пожалеть. Священникам вся выпивка и признание, а им? Монастырь?
Подходит официантка, и они расцепляют руки, чтобы полистать меню и сделать заказ.
Официантка удаляется, Кармен снова кладет руку на стол и приглашающе вскидывает бровь. Бобби протягивает ей свою руку, и она накрывает ее второй ладонью.
– У этой женщины есть еще дети?
– Был сын, но он умер.
– А муж?
– Было двое. Один ушел, другой официально признан погибшим.
Кармен убирает руку, берет бокал и отпивает вина.
– Значит, если с ее дочерью и правда случилось что-то ужасное, то ей, получается, и жить больше незачем?
В это мгновение сквозь Бобби будто пролетает привидение. Могильный холодок пробирает его от макушки до пяток, а затем выходит из груди.
– Я даже не знаю, что ответить, – признается он.
* * *
После ужина Бобби провожает Кармен до дома. Она живет недалеко, в десяти минутах ходьбы от ресторана, но идут они не спеша, растягивая путь. Идут под густой листвой, источающей дневной жар, а когда пересекают Парк-сквер, улицы перед ними расходятся каньонами света и тени.
За ужином Кармен подробнее рассказала о своей работе. Она содержит временное жилье в Роксбери для женщин (часто с выводком детей), спасающихся от домашнего насилия. А сейчас, на этой тихой летней ночной улице, Бобби спрашивает, почему она занимается именно этим.
Кармен отвечает, что с детства мечтала быть юристом и какое-то время даже служить в полиции, только хоть и поступила в колледж на полную стипендию, все равно с трудом сводила концы с концами. Денег едва хватало на жилье и пропитание. Тогда кто-то из знакомых нашел ей подработку в приюте для сбежавших из дома подростков. Именно там она открыла в себе талант убеждать людей – не всех, конечно, далеко не всех, – что они способны начать новую жизнь.
– И ты подсела, – заключает Бобби.
Кармен одобрительно хлопает его по руке в знак подтверждения:
– Подсела, ага. В точку.
– Женщины, бегущие от побоев? Кошмар… Жуткая работенка, если вдуматься.
– Кто бы говорил.
– Не-не-не, – возражает Бобби. – И у меня, конечно, дерьма хватает, но сама по себе работа довольно прямолинейная. Кого-то убили – я ищу виновного. Иногда нахожу, иногда нет, но я не ставлю перед собой цель, чтобы кто-то благодаря мне стал жить лучше. А тебе ведь приходится верить в этих женщин, которые небось в половине случаев еще и добровольно возвращаются к своим мучителям, или же те их находят и уламывают вернуться… Как часто такое происходит?
– Больше чем в половине случаев, – признается Кармен. – Врать не стану, порой кажется, что всё зря. Какое-то время я искала свет на конце иглы. Но наркотики погасили всякий свет вообще.
– И откуда ты теперь его берешь?
– Из веры.
– Веры – в смысле в Бога?
– Нет, веры в людей.
– Ну это так себе вариант, – кривится он.
– Не веришь, что люди могут измениться?
– Не-а.
Она скептически вскидывает бровь и уходит немного вперед.
– И как ты, Бобби, который на самом деле Майкл, вообще рассчитываешь затащить меня в постель? С таким-то настроем?
– Я просто не очень-то верю, чтобы вера реально кому-то помогала, – пробует выкрутиться он.
Кармен возвращается:
– Говоришь одно, а поступаешь иначе… Ты поверил в меня и потому отвез в клинику, а не в тюрьму. Только благодаря этому я не лишилась работы. И ты веришь в ту женщину из Южки, причем настолько, что весь вечер лишь о ней и думаешь, хотя перед тобой такая сног-сши-ба-тель-на-я красотка.
– Это точно, – поддакивает Бобби.
Кармен подходит к нему вплотную, хватает за лацканы пиджака и в первый раз целует в губы – легко, почти целомудренно, но при этом немного влажно.
– Ты отвергаешь надежду, но на самом деле веришь в нее. За это ты мне и нравишься.
Она отпускает его пиджак и снова уходит вперед.
– Н-нравлюсь? – ошарашенно спрашивает Бобби.
Кармен оглядывается через плечо:
– Только никому не говори.
* * *
Они останавливаются перед ее домом на Чендлер-стрит, окруженном подобными ему малоэтажными кирпичными постройками прошлого века. Бобби не назвал бы район криминальным, однако и безопасным – тоже. Как и весь город, он разрывается между тем, что было раньше, и тем, что могло наступить или не наступить. Кармен указывает на светящееся окно на третьем этаже и говорит, что там ее гостиная.
Подняться туда в этот вечер Бобби не суждено, это ясно и без слов. Поцелуй не в счет.
