Домашние правила - Джоди Линн Пиколт
Мама не столько плакала, сколько источала слезы; только так я могу описать то, что из глаз у нее лилось и лилось, как будто это нормальное состояние, а видеть ее лицо сухим странно.
Прошу заметить, я не всегда понимаю язык тела. Это нормально для человека с синдромом Аспергера. Бесполезно ожидать от меня, что я взгляну на какую-нибудь девушку и сразу пойму ее настроение по напряженности улыбки или по тому, как она ссутулилась и обхватила себя руками; так же как бесполезно ждать от глухого, что он услышит ваш голос. А значит, меня нельзя винить за просьбу открыть дедушкин гроб; я не понимал, что это расстроит маму еще сильнее.
Мне просто хотелось увидеть, действительно ли лежащее внутри тело – это мой дедушка, или, может быть, там лежит человек, о котором говорили пришедшие на похороны люди, или вообще что-то совершенно другое. Я скептически отношусь к рассказам о свете, туннелях и посмертной жизни, и просьба открыть гроб казалась мне самым логичным способом проверить свои теории.
Вот что я узнал: мертвецы – это не ангелы и не призраки. Смерть – это состояние физического распада, изменение во всех атомах углерода, которые составляют временное телесное пристанище человека и возвращаются в свое элементарное состояние.
Не знаю, почему это так страшит людей, ведь это самый естественный цикл превращений в мире.
Тело в гробу выглядело как мой дедушка. Однако, когда я прикоснулся к его щеке, иссеченной морщинами, кожа на ощупь не казалась человеческой. Она была холодная и немного твердая, как пудинг, который слишком долго продержали в холодильнике и который затвердел снаружи.
Я могу не понимать эмоций, но чувство вины за это непонимание мне знакомо. Поэтому, подойдя наконец к маме через несколько часов после ее слезного бегства от созерцания меня, тычущего в щеку Того-Что-Было-Моим-Дедушкой, я попытался объяснить, почему она не должна плакать.
– Он не дедушка. Я проверил.
Примечательно, что ей вовсе не стало лучше.
– Это не делает его утрату менее тяжелой для меня, – сказала мама.
Чистая логика предполагает, что если находящееся в гробу не есть по существу человек, которого вы знали, то вы не можете переживать его утрату. Потому что это не утрата, а подмена.
Мама покачала головой:
– Знаешь, чего мне будет не хватать, Джейкоб? Я больше никогда не услышу его голоса и не смогу с ним поговорить.
Это была не совсем правда. Голос дедушки увековечен на наших семейных видео, и мне нравилось смотреть их, когда было не уснуть по ночам. И маме тяжело было смириться вовсе не с тем, что она не сможет поговорить с дедом, ее огорчала невозможность услышать его ответ.
Она вздохнула:
– Когда-нибудь ты поймешь. Я надеюсь.
Теперь я понял и с радостью сказал бы ей об этом. Когда кто-то умирает, это ощущается как дыра в десне от выпавшего зуба. Вы можете жевать, есть, у вас осталось много зубов, но язык то и дело натыкается на это пустое место, где все нервы еще немного обнажены.
Я направляюсь на встречу с Джесс.
Я опаздываю. Уже три часа ночи, то есть понедельник, а не воскресенье. Но другого времени у меня нет, так как мама следит за мной. И хотя она будет недовольна, что я нарушил домашнее правило, формально я ничего не нарушал. Это не тайный уход на место преступления. Место преступления находится в трехстах ярдах от того, куда я иду.
В рюкзаке у меня полно всяких нужных вещей; шины велосипеда шуршат по асфальту, я быстро кручу педали. На этот раз мне легче не идти пешком, раз не нужно поддерживать что-то еще, кроме собственного веса.
Прямо за двором дома, куда переехала Джесс, расположен чахлый, неухоженный лесок. И прямо за шоссе 115. Оно проходит через мост над кульвертом – огромной трубой, по которой во время весеннего таяния снега из леса стекает вода. Я заметил его в прошлый вторник, когда ехал на автобусе к новому жилищу Джесс.
В голове у меня полно карт и схем: от социальных, состоящих из блоков (человек хмурится → человек пытается перебивать → человек делает шаг назад = человек хочет прекратить разговор, очень сильно), до сеток относительности, своего рода межперсональной версии Google Earth. (Один ученик говорит мне: «Ты играешь в бейсбол? На какой позиции? Левого крайнего?» – и весь класс смеется. Этот школьник – один из 6,792 миллиона людей на планете. Эта планета – одна из девяти в Солнечной системе, Солнце которой – лишь одно из двух триллионов звезд галактики Млечный Путь. Учитывая все это, комментировать ситуацию нет смысла.)
Но мой ум также действует географически и топографически, так что в любой момент времени я могу определить свое местоположение (эта душевая кабинка находится на верхнем этаже дома номер 132 по Бёрдсей-лейн в Таунсенде, штат Вермонт, США, Северная Америка, Западное полушарие, планета Земля). И вот, когда я добрался до дома Джесс в прошлый вторник, то прекрасно понимал, как он расположен относительно всех остальных мест, в которых я бывал.
Джесс там же, где я оставил ее пять дней назад, – сидит, прислонившись спиной к влажной каменной стене.
Я прислоняю велосипед к краю кульверта и сажусь на корточки, освещая фонариком ее лицо.
Джесс мертва.
Когда я прикасаюсь костяшками пальцев к ее щеке, она как мрамор. И я вспоминаю кое о чем. Открываю рюкзак и достаю одеяло. Глупо, конечно, но не глупее, чем оставлять цветы на могиле, и это вроде бы имеет больше смысла. Я набрасываю его на плечи Джесс и прикрываю ей ноги.
Потом сажусь рядом. Надеваю латексные перчатки и мгновение держу в руке руку Джесс, после чего достаю блокнот. В него я начинаю записывать физические свидетельства.
Под глазами у нее синяки.
Нет одного зуба.
Ушибы на плечах, которые, разумеется, сейчас скрыты под толстовкой.
Кожистые желтоватые царапины на пояснице, тоже скрытые под толстовкой.
Честно говоря, я немного разочарован. Я рассчитывал, что полиция ухватится за оставленные мной подсказки. Но копы не нашли Джесс, так что мне нужно сделать следующий шаг.
Ее телефон до сих пор у меня в кармане. Я носил его с собой везде, хотя включал всего на пять минут. Детектив Мэтсон наверняка уже затребовал записи звонков Джесс; по ним определят моменты, когда я звонил ей домой,
