Сергей Яковлев - Драйверы
— А что петь будешь? — настороженно поинтересовался Боб.
— Разные песни. И ваши, русские, и наши… — в ответ на это Борька сделал на лице вежливую улыбку. — Ну, пой. Попоешь немного, потом я спою что-нибудь, потом — опять ты… Так с песнями и домчимся, — Борька опять дружелюбно оскалился.
«Нечего рожи корчить, друг мой, — подумал я, созерцая в зеркало его гримасу. — За восемьсот баксов наш Ахмет может в кабине позволить себе даже и на рубабе или зурне что-нибудь душевное сбацать. Или какие у них там еще народные инструменты есть? Имеет право. И будем терпеть. Такая наша драйверская доля».
Ну, а надоест сильно — пасть скотчем заклеим…
Глава двадцать третья
К концу дня Маге стало ясно, что шанс проследить машину с конфискованной у Эдика «Зубровкой» через посты ГАИ очень незначительный. Машина или уже выскользнула из города, или нет. Уверенности ни в том, ни в другом не было. Но чтобы отследить как следует, потребовалось бы несколько дней и ночей на каждом посту держать группы. Столько свободных людей даже у Маги не было.
После разговора с Эдиком Иса очень недвусмысленно приказал Маге: водку нужно найти.
— Понимаешь, Мага, — сказал Иса, — Эдик, хоть и армянин, все же — наш человек. Он с нами много лет делится долей, и надо ему оказать помощь. У него сейчас очень сложное положение, он людям денег должен, а тут еще это. Ты или найди водку и накажи виновных, или… сделай так, чтобы другие люди, которые нам, как Эдик, платят, не думали о нас плохо. Не надо, чтобы нас люди уважать перестали. Чтобы никто не говорил, что ребята Исы деньги просто так берут. Понимаешь?
Мага понимал. Он понимал, что проще всего в этой ситуации — тихо слить самого Эдика. Устранить причину. Но если, не приведи Аллах, хоть кто-нибудь что-то пронюхает, разговоры пойдут. Тогда нигде не спрячешься, Иса где хочешь найдет. Да и не только Иса. Нет, это — не вариант. Был еще один путь — дать армянину денег. Своих денег. Сделать вид, что водку нашли. Откупиться.
Но и это для Маги тоже было неприемлемо — бесчестье и позор. После этого он бы сам себя перестал уважать. Значит, опять придется людей с Литейного подключать, опять денег за информацию давать надо. Много.
Эх, если бы можно было эти деньги армянину просто отдать — он бы сразу успокоился. И никакой головной боли. Но — нельзя… Получится и для Маги — нехорошо, и для дела — плохо.
Оставалось одно — найти тех, кто «Зубровку» у Эдика отнял, и выяснить, где она сейчас может быть. Получить информацию из первых рук, так сказать. Ну, а потом — наказать виновных, кто бы они ни были: хоть свои, хоть чужие.
Так наказать, чтобы другим неповадно было, со сдиранием шкуры, с выкалыванием глаз… И все заснять на пленку.
* * *Ехидно улыбался Борька совершенно напрасно — голос у Ахмета был… даже не хороший — отличный голос! Сильный, поставленный. Профессиональный голос. Тенор, или баритон какой-нибудь. Не знаю. Я в этих вещах почти ничего не понимаю. Мой уровень — ниже среднего, по принципу: нравится — не нравится. Да я Нани Брегвадзе от Вахтанга Кикабидзе с трудом отличаю! Во всяком случае, пение Ахмета мне очень понравилось. Борьке — тоже. У меня сразу всякая сонливость прошла — такой концерт!
Таджик вначале действительно стал петь тихонько, но было видно, что сдерживается, не дает воли своему голосу.
— Эй, Ахмет, я не сплю, дорогой, так что можешь петь на всю катушку, — подбодрил я его из спальника. — Давай, не стесняйся, прибавь децибел.
Он прибавил.
Тут вообще началось… Минут сорок он выдавал свои трели-рулады.
Конечно, акустика в кабине — не очень, чтобы очень — не Большой театр и не Капелла. Но это не сильно волновало нашего маленького узкоглазого певца. И ровный гул «камазовского» дизеля его нисколько не смущал — Ахмет перекрывал его без напряжения. Господи, чего он только не пел! И старые советские песни пел, и пару романсов, и что-то свое азиатское очень душевно изобразил. А под конец и вообще — арию из какой-то оперы выдал. Потом раскланялся и заулыбался… Настоящий артист! Мы с Борькой ему от души похлопали.
После Ахмета Борька уже почему-то петь не захотел — постеснялся впечатление у слушателей портить. Хотя на мой взгляд — как раз и надо было ему что-нибудь сгундосить. Для контраста. Чтобы в другой раз не вякать.
— Ну, ты даешь! — сказал Борька. — И нафига тебе эта паршивая водка далась, если ты так петь умеешь? Да тебя с твоим голосищем в любой театр возьмут.
— В петербургские театры только с Консерваторией берут. Даже в хор. А я всего лишь музыкальное училище закончил, по классу вокала. А из Консерватории с третьего курса пришлось уйти, — сказал Ахмет и опять замолчал.
Такие дела…
— А этот бородатый ваш, — спросил Борька, — тоже певец?
— Хайрулла? Нет, он — учитель. Он был директором школы. Звание имел почетное: «Народный учитель СССР». Очень большая школа — на пять тысяч учеников. У нас ведь в семьях детей много — по двенадцать, пятнадцать… У него в школе учителей одних почти сто человек… было.
— Час от часу не легче, — сказал Борька.
— То-то я смотрю — напоминает он мне кого-то. Директор… Педагог, значит. Макаренко. Ушинский. Ну, ну… — встрял я из спальника, — Особенно, когда трубку с анашой закурит. Вот так вот смотришь — и ничего, а приглядишься — ну, вылитый Песталоцци.
— Ты его не суди строго, дядя Витя, — сказал Ахмет. — Жизнь у него так сложилась… Не повезло ему. У Хайруллы сразу всех убили. Отца, мать, жену, троих детей, четверых братьев… Всех. Он в командировке был. На семинар в Душанбе поехал. Как раз тогда все и началось. Восемьдесят девятый год. Хайрулла вернулся, а они — все убитые. Дом разрушен… У нас в районе один тракторист себя полковником назначил, банду собрал, оружие купили. Ну, и начали воевать. Плохой человек был — его недавно убили. А Хайрулла очень переживал тогда, совсем с ума сошел, хотел тоже… Но старики не разрешили. Веревками его связывали. У нас стариков уважают, слушаются их.
— А что же ваши старики резню-то не прекращают? Собрали бы всех абреков — или кто у вас там? — тракториста этого, который себя полковником назначил, и приказали — штык в землю! Аллах акбар, мол, мир, дружба… — опять подал я голос из спальника.
— Все очень сложно, дядя Витя. Простым людям война не нужна. Война ведь за власть идет. Понимаешь, наши партийные начальники после того, как мы стали самостоятельным государством, как были у власти, так и остались. Рахмонов — кто? Не знаешь? Вторым секретарем был. И другие такие же. А молодые парни — кровь горячая — тоже власти хотят, берут автоматы и стреляют. Он при советской власти был трактористом, а сейчас взял и полковником себя назначил, а мог бы — и генералом. Набирает себе банду, покупает оружие и говорит: я — оппозиция. И наплевать ему, что его все равно скоро убьют, и на других людей ему тоже плевать. Никого он не боится, никого не жалеет. Хотят люди начальниками быть — прямо с ума сходят. У нас ведь власть — это все. Власть и религия…
— У нас тоже. Кто только в депутаты не лезет… — поддакнул Борька.
— Ну, вот… И других причин много. Вода, дороги в горах, земля… Конечно, все можно решить, обо всем договориться, но пока почему-то все воюют. У нас никто и не знает — кому понадобилось семью Хайруллы убивать? Может быть, Хайрулла когда-то очень давно какому-нибудь мальчику двойку поставил, а тот обиделся, вырос и стал бандитом…
— Ишь ты, детерминист… Сколько же ему лет? — спросил Боб. — Он ведь и сам старый.
— Нет, он еще молодой — ему еще и сорока пяти нет. На восемь лет меня старше. Мне тридцать шесть, а ему — сорок четыре.
Ну что тут скажешь?
* * *До Кировска — того, что на Неве — я так и не смог уснуть. Не то, чтобы совсем глаз не сомкнул, а так — задремлю, очнусь, опять задремлю.
Поспишь тут… Сначала Ахмет со своими народно-лирическими песнями и грустными разговорами достал до глубины, потом Боб, лихо ворочая баранку, трендел что-то за жизнь нашу постперестроечную, несчастливую.
Ну, еще бы — в одной кабине сразу почти трое крутых интеллигентов собралось, двое русских и таджик. Как же не побазарить о глобальных проблемах?
Я говорю «почти», потому что Борька себя ни в коем разе не желает к интеллигентам относить — мол, у нас в деревне школы не было и мы культуре не обучены. Он всю жизнь, сколько я его знаю, пролетария из себя корчит и три с половиной курса филфака как бы западло для себя считает. А все равно — что ты не изображай, болтливая интеллигентская сущность проявится.
Большой детинушка, а иногда, право, как ребенок. Хотя баранку и гайки он крутить умеет классно — этого не отнять.
Около полудня прошли Кировск, Марьино, вывернули направо, на трассу. На посту ГИБДД — того, что за Ладожским мостом — нас никто, слава Богу, задерживать не стал. Тихонечко проехали мимо кордона гаишного и рванули во всю мощь двухсотсильного дизеля в сторону заполярного города Мурманска.
