Мануэль Скорса - Гарабомбо-невидимка
Тут и все налетели, как молния, не оторвать. Смрад жуткий, а им хоть бы что, едят и едят, и птиц не боятся, даже и сдружились, те им рассказывали сказки и сулили небывалые пиршества, прорекали еще лучшее угощение. Воняло на всю округу. Люди разбежались, а собакам ничего, разжирели, храбрости набрались от самых что ни на есть храбрых коней. Иногда, зажав носы пахучей рутой, хозяева пытались отогнать их из пращи. Но собаки знали, что людям смрада не выдержать, и сразу возвращались на свой сказочный пир.
Мяса им хватило на месяц с лишком.
К концу апреля отяжелевшие птицы стали летать ниже, а Скелет и Шкура увели чужих псов, обещая им новые бойни по пути в Уальягу. Здешние собаки остались рыскать в усадьбах, не смея выйти на люди, показать свой святотатственный жирок. Предатели, не псы! Пользоваться бедою лучших коней Чинче!
Громко воя, рыскали они по землям, где выжившие строили дома на развалинах. Наконец они приблизились к людям и смиренно терпели, пока несчастные общинники швыряли в них камнями. Они знали, что без них не обойтись. Как ни гадко глядеть на предателей, а стада стеречь надо. Ведь жизнь пойдет своим ходом. Как-то под вечер три собаки подошли к дому, который Уаманы строили себе в Янаичо. Старший поднял хлыст. Псы прижались к земле и заскулили. Уаман мрачно сказал: «Идите уж, сучьи дети!» Они вползли в дом, и тьма покрыла их стыд, бесконечная тьма.
Глава тридцать седьмая
О том, что решили в Каменном Лесу храбрые люди, чьи имена лучше скрыть от жандармов
Понемногу он разглядел их на фоне Каменного Леса. Ветер надел на них снежные маски. Луна освещала скалы, похожие на зловещих птиц, ведущих гнусные споры, на великанов, сокрушенных пятою Петра, на ведьм, обращенных в камень заклятием могучих чародеев. Все казалось призрачным в отсветах снега. Да, здесь. Кто решится пройти по бездорожью пятьдесят километров? Люди и их тени возникали чередой.
– Кто идет?
Перед жителем Туси легла огромная тень, блеснул карабин.
– Паско.
– Проходи!
Он разглядел тени, спокойно сосавшие сигару.
– Сайта-Ана-де-Туси шлет привет!
– Здравствуй!
Он огляделся. Люди сидели и лежали, нахлобучив шляпы. Вот человек из Амбо, а подальше, на корточках – посланец Уариаки, торговавший в Серро на рынке меховыми шапками. Узнал он и посланцев Хунина, Тапука; Пильяо. Другие были ему незнакомы. Он сел. Кто-то протянул ему бутылку анисовой. Тени все подходили.
– Уже двенадцать, – сказал коренастый человек, который один из всех был без пончо. – Начнем! Мне десять лиг домой идти.
– Начнем.
– Ты нас собрал. Значит, что-то хочешь сказать.
– Сперва узнаем новости из Янауанки.
Он снял шляпу. Луна осветила широкое рябое лицо. Голос его был глуховат то ли из-за толстого шарфа, то ли от нетерпения. Он встал с плоского камня.
– Худо вам, братья, – сказал посланец Туси. – Боролись столько лет, и ничего не вышло, одолели вас.
– Нет, – тихо сказал посланец Чинче. – Нас не одолели. Войска ушли. Тридцать человек погибло, сто искалечены, триста лошадей мы потеряли, и со стороны Мурмуньи все пожгли. Нет нашего урожая! Но мы победили! Войска ушли. Земля наша.
– Правда твоя. Они ушли.
Посланец Янауанки не сдался:
– У Тамбопампы новое кладбище. Пойдете там, увидите двадцать крестов. Но кресты не у всех, многих зарыли в горах, в пещерах.
– Оно и лучше!
Все обернулись, не веря своим ушам, к коренастому человеку.
– Как это лучше?
Он объяснил.
– Это нам на руку! Пускай убивают, тогда селенья поймут, что миром ничего не добьешься! Не сердись, друг.
– Какой я тебе друг?
– Я был в Чинче перед самыми праздниками. Не в обиду будь сказано, твои земляки рты разинули: «А у нас были депутаты, а нам дадут одеяла, а нам то, нам се!» Ты не сердись, кум.
– Я тебе и не кум!
– Сам видел, сколько их радовалось, что Элиас Апарисьо подарит одеяла да палатки. Гробы он им подарил!
– Еще чего! Община сама хоронила.
– Кто теперь хоть чего-то ждет? Селенья начинают понимать, что этими требованиями и хождениями только кладбищ и добьешься. У бедного одна земля даровая: та, что под ногтями. Но и сейчас есть слепые. Они поймут лишь тогда, когда увидят мертвыми родителей и детей!
– Это так.
– Он прав.
– Надо начисто покончить с неправдой, а для этого средство одно: общее восстание. По мне, пускай еще перебьют! Чем раньше, тем лучше. Тогда-то и начнется!
– Это так.
– Устали мы от разговоров. Туси хочет сражаться. Когда мы узнали про бойню в Янауанке, многие говорили: «Хоть бы сюда пришли! Руки чешутся пострелять!» У нас немало людей, служивших в армии, и оружия хватит!
– И у нас есть оружие, – сказал посланец селенья Ондорес.
– В Пильао те, кто в армии служил, держатся вместе.
– Думаю, человек триста наберется и в лощине Чаупиуаранги.
– Прибавь триста человек в пампе.
– У вас народ служилый, а у нас тертый! – засмеялся посланец Янакачи.
Высокий подышал на руки, ветер дул очень холодный.
– Надо вот о чем договориться.
– О чем?
– На случай, если опять начнется бойня…
– Так что?
– Каждое селенье должно собрать отряд.
– Можно мосты подорвать.
– Главное – штаб. Вы в армии служили, знаете: главное – командование.
– Ему смерти нет.
– То-то и оно.
– Так что ты хочешь сказать?
– Значит, создаем штаб и готовим восстание.
– А как это?
– Каждый из нас потихоньку сколотит у себя боевую группу. В каждом селенье есть бывшие солдаты, капралы и сержанты. Убедите их! Пускай достанут оружие. Всякий сброд, воры, скотокрады знают, где его купить. Поговорите с ними!
– А потом?
– На охоту ходите или там что, тренируйтесь.
– Давайте организуем штаб!
– Этого никто знать не должен.
– Никто и не узнает!
– Переменим имена. Гадов очень много. Будем называться по-другому. Я, например, буду Янакоча, а ты – Хунин. Получишь письмо или записку, подписано «Янакоча», и знаешь – от кого. А ты будешь Амбо.
– А я Туси.
– Я – Сан-Рафаэль, ты – Ранкас.
– Лучше не свои селенья, а чужие, трудней нас поймать.
– Идет?
– Идет.
К востоку от Каменного Леса сверкнула молния. В ее ярком свете все увидели гневное лицо человека из Туси.
– Давно меня тянет поразмяться.
Человек из Амбо засмеялся:
– Видно, здорово тянет! Жребий ты себе вытянул.
И его бесстыдный смех взвился выше каменных петухов, сто тысяч лет сражавшихся друг с другом.
Послесловие
Фантастические хроники Мануэля Скорсы
Четыре собранных в этом издании произведения Скорсы – эти необычные фантастические хроники – привлекают не только сочетанием юмора и драматизма, факта и легенды, сна и документа, но и новизной художественных приемов. И вместе с тем в них проявляется свежесть видения мира, которая свойственна целому ряду латиноамериканских писателей.
Бывали времена, когда значительное явление в латиноамериканской литературе могло остаться не замеченным на других материках, потому что мало кто ожидал от южной части Нового Света великих открытий в сфере прозы. Ныне существует иная опасность – затеряться в обилии известнейших имен на континенте, взрастившем Мигеля Анхеля Астуриаса и Алехо Карпентьера, Габриэля Гарсиа Маркеса и Хуана Карлоса Онетти, Хуана Рульфо и Карлоса Фуэнтеса, Жоржи Амаду и Хулио Кортасара, Аугусто Роа Бастоса и Марио Бенедетти, Мигеля Отеро Сильву и Марио Варгаса Льосу. Чем объяснить такое воистину «тропическое цветение» латиноамериканской прозы? Аргентинский критик Ноэ Хитрик не без основания иронизировал над теми, кому она представлялась «добрым дикарем», врывающимся со всей своей девственной энергией в более или менее обветшалый цивилизованный мир».[4] Латиноамериканские писатели прекрасно знакомы с европейской и североамериканской культурой и вбирают ее так же творчески, как те соки, которыми питает их собственная реальность, чья глубинные пласты вскрывают они в своих произведениях. Одним из таких крупнейших писателей, снискавших широкую популярность, является перуанец Мануэль Скорса.
Скорса родился в 1928 г. в Лиме, но вскоре семья уехала в одну из горных провинций. «Детство мое прошло в Акории, в одной из деревень Уанкавилки в Андах. Я сызмальства знаю, что такое индейская община, являющаяся, на мой взгляд, самой благородной частью современного общества»,[5] – скажет впоследствии Скорса и подчеркнет в другом интервью, что, принадлежа «к самому низшему слою класса плебеев», он рано изведал участь бедняка и горечь жизни. Зато перед ним открылись сокровища народного творчества, не иссякающего в Перу, где почти половина населения говорит на древнем индейском языке кечуа игде хранится память о древнейших цивилизациях.
Память эта воскресает в магических повериях, ритуалах, преданиях и мифах. Среди индейцев, окружавших Скорсу в детстве, «жили во всем своем великолепия пронесенные сквозь века понятия обитателей Анд об окружающей их среде о взаимоотношениях с холмами и небом, озерами, и ущельями, горной флорой фауной и сказочными существами, населяющими как этот мир, так и миры под нами и над нами».[6] Оттуда Скорса вынесет убеждение, что «магия является одной из. наших в высшей мере народных традиций… мифы, легенды и сказки переходят у нас из уст в уста».[7]
