Том Смит - Колыма
Лев вошел в барак последним – в барак Лазаря. Ему придется встретиться со священником одному, без Тимура. Он постарается воззвать к голосу его разума, ведь, в конце концов, Лазарь был священником – и он выслушает его исповедь. Лев изменился. Вот уже три года он пытается исправить зло, которое причинил. Подобно приговоренному к смерти, поднимающемуся на эшафот, он на негнущихся ногах вскарабкался по ступенькам и толкнул дверь барака. За ней его ждал тяжелый запах пота множества немытых тел и искаженные ненавистью лица.
Тот же день
Лев потерял сознание. Придя в себя, он обнаружил, что лежит на полу. Кто-то схватил его за лодыжки, и его погребла под собой волна разгоряченных узников, пинавших его ногами. На мгновение коснувшись пальцами лба, он почувствовал, что кожа на голове у него липкая от крови. Перед глазами у него все плыло, он не мог встать и дать отпор, смирившись с тем, что все кончено. В глаз ему угодил смачный плевок. В висок ударила чья-то нога, и он стукнулся подбородком об пол с такой силой, что зубы у него едва не раскрошились. И вдруг удары, плевки и крики стихли как по мановению волшебной палочки. Толпа подалась назад, оставив его кашлять и отплевываться, словно утопленника, выброшенного на берег штормом. Жаркая ненависть сменилась тяжелым молчанием – должно быть, кто-то вмешался в экзекуцию.
Лев остался на месте, боясь, что эти драгоценные секунды покоя закончатся, стоит ему поднять голову. Но тут над ухом у него раздался чей-то голос:
– Вставай.
Это был голос не Лазаря, а другого, более молодого мужчины. Лев, сжавшийся в комок, с трудом распрямился, со страхом глядя на две нависающие над ним фигуры – Лазаря и еще одного человека, лет тридцати, с рыжими волосами и бородой.
Стирая слюни и кровь с лица и разбитых губ, Лев медленно принял сидячее положение. За ним наблюдали человек двести заключенных, сидевших, словно коршуны, на верхних ярусах нар или стоявших вокруг, а он чувствовал себя так, будто оказался в центре внимания в амфитеатре, полном зрителей. Вновь прибывшие заключенные забились в угол, испытывая явное облегчение от того, что о них забыли хотя бы на время.
Лев поднялся на ноги, сутулясь, словно калека. Лазарь шагнул вперед и принялся внимательно вглядываться в него, обойдя по кругу, прежде чем остановиться на прежнем месте и взглянуть ему прямо в глаза. Лицо священника исказилось от сдерживаемых эмоций, на скулах вздулись желваки, а на щеках проступил нездоровый румянец. Он медленно открыл рот и зажмурился, явно страдая от сильной боли. Издаваемые им звуки даже не походили на шепот; это было словно легчайшее дуновение ветерка:
– Мак… сим.
Все слова, что Лев заготовил заранее, история о том, как он изменился, как на него снизошло просветление, как он преобразился и стал другим, – все это куда-то улетучилось и растаяло, словно снег на горячей сковородке. Он всегда считал себя лучше большинства агентов, с которыми ему приходилось работать, – людей, которые без зазрения совести вставляли себе золотые коронки, отобранные ими у подозреваемых. По его собственному мнению, он был далеко не худшим из них. Он находился где-то посередине, может, чуть ниже, прячась в тени монстров, которые совершали убийства, пребывая выше него. Да, он причинял зло, но не намеренно, и не получал от этого удовольствия – посредственный, заурядный злодей, если можно так сказать. Но, услышав вымышленное имя, которое он взял тогда, Лев заплакал. Он попытался взять себя в руки, но у него ничего не получалось. Лазарь протянул руку, смахнул слезу со щеки Льва, и та повисла у него на кончике пальца. Несколько мгновений он молча разглядывал ее, а потом вернул на прежнее место – изо всех сил вдавив палец в щеку Льва, а потом презрительно размазав, словно говоря: «Оставь свои слезы себе. Больше они не нужны никому».
Он взял Льва за руку, ладонь которой была покрыта шрамами после приключений в канализационном коллекторе, и прижал ее к левой стороне своего лица. Щека у него бугрилась, словно крупная галька, а рот его казался набитым пригоршней камней. Законы физики как будто перестали существовать и запах распространялся быстрее света, когда в ноздри Льву ударила вонь гнилых и больных зубов. Многих недоставало вовсе: десны деформировались и почернели, утыканные окровавленными пеньками. Вот оно, настоящее преображение и перемены: блестящий оратор, имеющий за плечами тридцатилетний опыт произнесения речей и проповедей, превратился в немого калеку.
Лазарь закрыл рот и отступил на шаг. Рыжеволосый мужчина подставил ему свою щеку, словно чистый холст, только и ждущий прикосновения кисти художника. Лазарь так близко наклонился к нему, что губы его едва не касались мочки уха мужчины. Когда он заговорил, губы его почти не двигались. Рыжеволосый узник стал передавать его слова громким голосом:
– Я обращался с тобой как с сыном. Я открыл перед тобой двери своего дома. Я доверял тебе и любил тебя.
Мужчина говорил от первого лица, словно сам и был Лазарем. Лев ответил:
– Лазарь, мне нечего сказать в свое оправдание. Но все равно я прошу – выслушай меня. Твоя жена жива. Она прислала меня сюда, чтобы освободить тебя.
Лев и Тимур обсуждали возможность того, что Фраерша отправит Лазарю зашифрованное письмо с изложением ее планов. Но удивление Лазаря было искренним. Он ничего не знал о собственной супруге. Ничего не знал и о том, кем она стала. Он раздраженно махнул рукой рыжеволосому, тот шагнул вперед и ударом отправил Льва на пол:
– Ты лжешь!
Лев обратился к Лазарю:
– Твоя жена жива. Это из-за нее я оказался здесь. Я говорю правду!
Рыжеволосый мужчина оглянулся, ожидая указаний. Лазарь покачал головой. Уразумев, что он хочет сказать, рыжеволосый узник перевел:
– Разве можешь ты говорить правду? Ты же чекист! Ни одному твоему слову нельзя верить!
– Анисью освободили из ГУЛАГа три года назад. Она изменилась, Лазарь. Она стала вором в законе.
Несколько воров, наблюдавших за происходящим, рассмеялись. Сама мысль о том, что жена священника-диссидента может стать одной из них, показалась им нелепой до крайности. Но Лев продолжал:
– Она стала не только вором, но и главарем банды. Она больше не называет себя Анисьей. Теперь ее зовут Фраерша.
Недоверчивый смех сменился хохотом. Мужчины закричали и полезли вперед, желая отомстить человеку, который посмел оскорбить их, заявив, что ими может командовать женщина. Лев повысил голос:
– Она возглавила банду и поклялась отомстить. Она – уже не та женщина, которую ты помнишь, Лазарь. Она похитила мою дочь. Если я не сумею спасти тебя, она убьет ее. У тебя нет шансов добиться освобождения законным путем. Ты так и умрешь здесь, если не примешь моей помощи. Наши жизни зависят от того, удастся ли твой побег.
Взбешенная его рассказом, толпа вновь обступила его, готовая растоптать. Однако Лазарь поднял обе руки, заставляя заключенных отступить. Очевидно, он пользовался здесь немалым уважением, потому что они повиновались беспрекословно, вернувшись на свои нары. Лазарь жестом поманил к себе рыжеволосого и что-то зашептал ему на ухо. Как только он закончил, рыжеволосый узник с важным видом заявил:
– Ты оказался в отчаянном положении и готов сказать что угодно, лишь бы спастись. Но ты – лжец, и всегда был им. Тебе уже удалось обмануть меня один раз, но больше ты меня не обманешь.
Будь здесь Тимур, он предъявил бы священнику письмо Фраерши в качестве доказательства того, что она жива. Она специально написала его, чтобы развеять все сомнения в этом. Но без письма Лев был беспомощен. Тем не менее он постарался не пасть духом:
– Лазарь, у тебя есть сын.
В бараке воцарилась мертвая тишина. Лазарь вздрогнул, как будто что-то внутри него попыталось вырваться наружу. Он открыл рот, лицо его исказилось судорогой боли, но слово, несмотря на охватившую его ярость, прозвучало почти неслышно:
– Нет!
Голос его был деформирован ничуть не меньше щеки и прозвучал хрипло и надтреснуто. Очевидно, боль оказалась настолько сильной, что он ослабел, выговорив одно-единственное слово. Ему принесли табуретку, и он сел на нее, вытирая пот с побледневшего лица. Будучи не в состоянии произнести более ни слова, он кивнул рыжеволосому мужчине, который впервые заговорил от своего имени:
– Лазарь – наш священник. Многие из нас входят в его паству. Я – его голос. Здесь он может говорить о Боге и не бояться того, что слова его будут восприняты неправильно. Государство не сумеет снова отправить его в тюрьму, поскольку он и так в ней. Но в тюрьме он обрел свободу, которой не имел на воле. Меня зовут Георгий Вавилов. Лазарь – мой наставник, как некогда он пытался быть твоим, разве что я скорее умру, чем предам его. А вот тебя я презираю и ненавижу.
– Я могу вытащить и тебя, Георгий.
Рыжеволосый мужчина покачал головой.
